Поцелуй Брежнева, цветы от юной тельмановки Ангелы Меркель и тайна запуска в производство легендарного фильма «Место встречи изменить нельзя»
Так уж вышло, что Владимир Конкин намертво сросся с двумя картинами, которые его прославили. Именно тот случай, когда сначала при виде его шептались: «О! Павка Корчагин пошёл…», а ещё через шесть лет и до сих пор: «Смотрите, смотрите… Шарапов!» Для миллионов зрителей и спустя без малого полвека он так и остался Корчагиным–Шараповым. Лицом и кумиром поколения, объектом любви и поклонения. Актёром, киногероям которого при жизни аж три (!) памятника поставили… Однако мало кто знает, что на самом деле в фильмографии Владимира Конкина могло быть на десятки картин больше, а результат (почему бы и нет?!) куда шедевральнее. Был период, когда из него, любимого актёра партийной и комсомольской номенклатуры и, как говорили, чуть ли не любимчика Леонида Ильича Брежнева, всеми силами старались сделать «идеологическую икону», призванную своими ролями увлечь романтическую молодёжь и мобилизовать её на таёжные комсомольские стройки, на освоение целинных и прочих земель, куда Макар телят не гонял.
Правила игры были таковы: его герои в кожанках и будёновках скачут в седле, машут шашками, строят узкоколейки, в крайнем случае – ловят бандитов и уркаганов, а взамен – вселенская слава, почёт, мандаты делегата партийных и комсомольских съездов, поездки за границу, карт-бланш на выбор ролей и режиссёров. Минус был один – рамки. Отныне Конкину нельзя было играть ни отрицательных, ни комических персонажей. Шаг влево, шаг вправо – расстрел! Другой бы по тем временам был счастлив – живи и радуйся, не каждому такое актёрское счастье выпадает! Но Конкин чуть-чуть поиграл в эту игру, да и наскучило ему быть «иконой», лицедейское нутро просило то классики, то комедии-трагедии, острохарактерности, размаха и диапазона. А разве систему перехитришь? Вот оттого и фильмография такая куцая. Хотя там немало непропагандистских хороших фильмов, куда ему всё же удалось каким-то чудом просочиться.
За свою жизнь Владимир Алексеевич сменил 11 театров, причём уходил отовсюду примерно по одной и той же причине – правила игры его не устраивали. Он никогда не скрывал, что актёрство не является главным смыслом его жизни. «На первом месте только семья, остальное – как Бог даст». Когда не стало интересных ролей, он не впал в депрессию и не почивал на лаврах – всю свою «атомную» энергию направил в самые разные стороны: ездил с творческими вечерами по стране, озвучивал кинозвёзд Голливуда (например, его голосом говорят герои Тома Круза, Дэвида Духовны и других актёров), писал искусствоведческие и исторические эссе, вёл передачу на ТВ. И это всё при том, что никогда здоровьем он, мягко говоря, не блистал. В пять лет у него диагностировали порок сердца, несколько лет назад актёр перенёс сложнейшую операцию – сегодня Конкин живёт с двумя искусственными клапанами в сердце. Но работает в том же ритме. К своему 60-летию и в память об ушедшей из жизни любимой супруге Алле Львовне поставил прекрасный бенефисный спектакль «Муж, жена и сыщик». Записал на диски множество сказок для детей. Опубликовал семь книг, дал десятки интервью – ведь Владимир Конкин не только необыкновенный эрудит и эстет, но и рассказчик непревзойдённый.
…Недавно мы встретились с Владимиром Алексеевичем в фойе Дома кино. Он подписал мне на память свою новую книгу «К отцу: пастораль соцреализма». На вопрос, как он относится к мнению тех, кто считает, что после «Места встречи…» он не выстрелил ни одной ролью, рассмеялся: «Во-первых, я ещё жив и надеюсь пожить подольше. А значит, как у Чехова – ружьё может выстрелить в любой момент!»
Должен был умереть в пять лет
– Владимир Алексеевич, готовясь к интервью, я прочёл в Интернете о вас и вокруг вас столько небылиц и слухов, обнаружил столько нестыковок, что любой неосведомлённый человек просто будет сбит с толку. Поэтому предлагаю построить наш разговор так: вопрос – честный ответ.
– Давайте попробуем. У меня от моих зрителей секретов нет.
– Тогда, если не возражаете, начнём с детства – в прославленном актёрскими талантами городе Саратове…
– Хотите я расскажу вам случай, как я совершенно случайно и поневоле стал «великим рассказчиком»? По-моему, это очень забавная история…
– Интересно, как?
– (Смеётся.) С перепугу! У меня было обычное послевоенное детство. Маменька моя, Любовь Петровна, была певуньей и хохотуньей, увлекалась оперой. Папа, Алексей Александрович, несмотря на солидную должность (он был ревизором Приволжской железной дороги) всю жизнь занимался в художественной самодеятельности, играл на всех музыкальных инструментах. Теперь я понимаю: всем обязан только им. Они очень многое сделали для того, чтобы «накачать» не моё тело, а голову.
При этом (что необходимо отметить) я был поздним ребёнком. Папе исполнилось 42 года, когда я родился, а маме – 40. Связано это с нашей семейной трагедией. Дело в том, что у меня был старший брат – Славочка. Во время войны он заболел полиомиелитом и с детства был прикован к постели, как Николай Островский. У него отнялись руки, ноги… Тем не менее он сдавал экзамены – учителя были в восторге от его знаний. Но врачи честно сказали родителям: «Любовь Петровна, Алексей Александрович, он уйдёт из жизни». И посоветовали им подумать о втором ребёнке… Через два года после моего рождения Славочка умер – ему было всего 17 лет. Всю жизнь мне не хватало старшего брата…
– То есть вы появились на свет в каком-то смысле случайно – по совету врачей?
– Именно так! Но подкралась другая беда: очень скоро настала и моя очередь умирать. В пять лет я заболел скарлатиной, которая дала осложнение – порок сердца. И вот тут моих родителей охватил просто ужас: «Как? Ещё одно дитя потерять?!» По совету бабушки после трёх месяцев, проведённых в больнице, меня крестили. И родители, естественно, оберегали меня, как могли. Потому что для них потеря второго ребёнка стала бы просто жизненной катастрофой.
Так вот, несмотря на хлипкую конституцию, в детстве родители дали мне хорошее воспитание. Из-за порока сердца в школе у меня было освобождение от труда и физкультуры, и всё свободное время они водили меня по театрам да музеям. Я очень много читал… И в какой-то момент это меня здорово спасло. Даже можно сказать, что впоследствии перевернуло всю мою жизнь.
– ?!
– Двор у нас был очень шпанистый. Мало у кого из моих сверстников были живы или не сидели отцы. Естественно, все они были сбиты в стаю – курили махорку, бегали старшим за водкой, обрывали цветы на привокзальной площади. Словом, компания ещё та. И я знал, что я их раздражал как никто. Поэтому обычно меня до школы провожала мама, и встречала тоже. Никогда не забуду: четвёртый класс, весна, я иду из школы, а мама меня в этот день не встретила. И я пошёл домой один… А у нашего подъезда – эта банда. Представляете, какой был я для них «лакомый кусок» – один, без защиты, идёт их «любимое блюдо», до которого у них долго не дотягивались руки. У меня всё внутри задрожало от ужаса, волосики дыбиком встали. Моя фуражечка с фирменным гербиком сползла на ушко. Вот тогда я впервые испытал ощущение, что это фатум – сейчас меня просто физически не будет. (Смеётся.) Но Господь спас.
Не знаю, что вдруг на меня нашло, но я ни с того ни с сего начал им рассказывать историю про Муму. Глазёнки, наверное, у меня были выпучены, слёзки текли рекой. Я рассказывал, что Муму была несчастная собачка. Попала в неприязнь к барыне старой. И там был дворник, глухонемой, который обожал эту Муму, но всё равно ему пришлось её утопить… Но она всплыла! Вы представить себе не можете, что с ними стало! Они просто обалдели от моих слёз и рассказа. Кульминацией стала фраза: «А по берегу шла Каштанка!» То есть от ужаса я скомпоновал рассказы наших классиков. И, видно, я так заворожил своим рассказом нашу дворовую шпану, что у главного шкета, которого боялись все, вдруг вырвалось: «Кто Конкина тронет, башку отверчу!» И с тех пор никто во дворе меня даже пальцем не тронул! Даже на ледяной горке я мог кататься наравне со шпаной… Я до сих пор считаю, что это мой первый осознанный, самостоятельный, независящий от родителей поступок, которым очень горжусь.
– Чем вы в те годы увлекались? Были любимые занятия?
– Я с пяти лет увлекался книгочейством, и с тех пор меня это «заболевание» не отпускает. Обожал писать сочинения. Ещё папа меня приучил к дневникам и к эпистоле – писал письма из детского санатория в подмосковной Малаховке – я полдетства провёл там. Не знаю, есть ли он сейчас, но благодаря тамошним врачам я в общем-то с вами сейчас и разговариваю… Честно вам скажу, даже в детстве я был очень разносторонний мальчик – в принципе, я много чего умел делать. Делал какие-то немыслимые санки со светящимися фонариками… Да много чего, что потом перенимала у меня детвора. Почему я всё это вспоминаю? Потому что действительно очень хорошая милая старая добрая фраза, сказанная одним из наших пиитов: все мы родом из детства.
Довольно рано я увлёкся серьёзной музыкой. Именно серьёзной, не разделяя её на классику и рок-музыку, потому что их вообще нельзя разделять. Это один музыкальный круг и музыка одного порядка. Я обожал Эдварда Грига, слушал Led Zeppelin, Хендрикса, Rolling Stones, Beatles, ходил на «Пера Гюнта» и «Лебединое озеро». Папенька благосклонно относился к моим вкусам. Он затыкал уши, когда я включал Beatles или Хендрикса, лез на стенку, но никогда не говорил: «Немедленно выключи магнитофон!», и мои пластинки не выбрасывались в окно. Правда, позже, когда я поступил в театральный, парторг нашего училища, всё время показывая на мои волосы, которые были ниже задницы, спрашивал: «Ну когда ты их уберёшь?» А мои педагоги защищали меня: «Это его индивидуальность». Я хорошо учился, был отличником, и эти волосы, можно сказать, заслужил.
– Кстати, о театральном. Вы же всерьёз увлекались историей, собирались поступать на истфак. Почему так резко передумали?
– Да это дело случая. Я мог поступать на истфак без экзаменов. Но я на свою беду в 10-м классе совершенно случайно захотел попасть (и попал!) в детскую студию Натальи Иосифовны Сухостав, знаменитого театрального педагога, которая меня и брать-то не хотела по причине возраста. Сказала: «Поздно ты пришёл, Володя, очень!» Но взяла. Там я вдруг почувствовал, что имею успех у школьниц, и это мне понравилось. А потом случилось ещё одно «чудо»: меня взяли сразу на главную роль Ивана-дурака, потому что у главного актёра вдруг резко подскочила температура и срочно потребовалась замена. Повезло, и это был мой шанс! Сразу после премьеры спектакля я побежал в буфет за пирожком и вдруг услышал, как один из мальчишек в гардеробе восторженно провожает меня взглядом и говорит: «Пап, вон Иван-дурак пошёл». Тогда я понял, что я уже популярен. (Смеётся). Из таких пустяков рождается судьба. Поэтому и решил поступать в Саратовское театральное училище.
– И всё-таки… Когда и как вы поняли, что именно актёрство ваше призвание?
– Чем больше я этим занимаюсь, тем меньше это понимаю. Я сам до сих пор не могу понять, что за механизм внутри, который производит с тобой некую манипуляцию. Вот ты вроде бы Конкин. Но ты уже не Конкин! У тебя уже появляется иная пластика, иная ритмовая речь, иные слова… Жесты… Иные взгляды… Могу вам точно сказать ещё одну вещь. Судя по нынешним потугам моих несчастных юных коллег, то, что они сегодня делают, в основе своей – это просто неинтересно, понимаете? Они бы просто не поступили в театральное училище, когда поступал я, когда конкурс был более 1900 человек на место. Из них бы не поступил никто – это точно!
Корчагиным меня сделала… лошадка
– Вы женились довольно рано – в 20 лет, причём тайно. Почему?
– Просто это говорит о том, что я не трепач. Зачем мне болтать о своих интимных делах? Мы с Аллочкой дружили и дружили – не более того. А на 4-м курсе Саратовского театрального наши родители благословили нас, и мы стали семьёй. Мы попросили их благословения – это было обязательной процедурой, так нас воспитали наши мамы с папами.
– Вчерашним студентом вас пригласили на маленький эпизод в картину «Как закалялась сталь», а сыграли вы главного героя – Павку Корчагина. Как так произошло?
– Я прилетел в съёмочную группу в Киев. В одной руке у меня телеграммка, что у меня мальчишки-близнецы родились в Саратове, в другой – вызов на эти пробы, на крохотный эпизод с двумя съёмочными днями. Скажу вам больше: у меня не было даже уверенности, что этот фильм будет сниматься – ведь две экранизации «Как закалялась сталь» к тому времени уже были сняты. Нужна ли третья? Одно время я даже подумал, что меня разыгрывают… Но я, три дня как дипломированный молодой артист, к тому же в новом костюме, который по этому случаю пошила мне мама, прилетел. И видимо, там режиссёр картины Николай Павлович Мащенко (или кто-то из его помощников) обратил внимание, что «у этого мальчика далеко не крестьянская внешность». Мащенко посмотрел на меня и говорит: «Володя, я тебя как артиста не знаю. Почитай мне что-нибудь!» Терять мне было нечего – я ему читаю Маяковского. Мащенко понравилось – он сразу переводит меня на роль Цветаева. А это уже, извините, главная роль – антипод Корчагина.
– Насколько я знаю, Корчагина должен был играть Николай Бурляев.
– Состав планировался такой: Корчагин – Коля Бурляев, Тоня Туманова – Наташа Бондарчук, ваш покорный слуга – Цветаев, Рита Устинович – Наташа Сайко, которая впоследствии сыграла Тоню Туманову. И в бой!На первых же съёмках – конная атака. Проб же не было никаких. В седло – и вперёд! А скакать на коне я не мог. Меня учили, чуть-чуть поднатаскали… И надо сказать, что моя лошадка сразу меня полюбила, потому что фамилия Конкин… сами понимаете. Я её кормил, рассказывал всю свою маленькую судьбу – что я влюблён в супругу свою, что недавно у нас родились двое мальчиков, сахаром подкармливал. Уговаривал, объяснял, что я лишусь карьеры, если как надо не проскачу. Голубчик, говорил коню, выручай!
И случилось следующее. Мащенко сам об этом в своей книге рассказывает. Мол, после команды «Мотор!» Корчагин–Бурляев в конной атаке поскакал в одну сторону, а все остальные – за мной. Во всяком случае, такая романтичная версия о том, как Конкин стал Корчагиным, принадлежит режиссёру. Я думаю, что в этом есть некая гипербола всё-таки. Ну перепутали люди! Но Николай Павлович это выдал так, будто бы само «войско» почувствовало героя настоящего.
– А как было на самом деле? Ваша версия.
– Думаю, на самом деле не всё было так просто. Ведь большая часть материала уже была отснята. К тому же, если честно, ничего тогда во мне и корчагинского-то, геройского не было. Поэтому я не буду вдаваться в нюансы – это некорректно, неделикатно – я не критик. Тем более что и Коля Бурляев – прекрасный актёр, да и я на чужих костях своё счастье никогда строил… Просто Мащенко решил поменять героя. Рискнул, попробовал меня и добился того, что ему было нужно. А ему нужна была чистота взгляда… Действительно, жизни я не знал. Да и сейчас не знаю, но… Вы же видите, какие у меня до сих пор чистые хорошие глаза? (Смеётся.)
– А если бы фильм (как мы помним, идеологический, снимавшийся по заказу ЦК) не получился, провалился?
– Тогда я бы сильно подвёл режиссёра и «убил» бы себя навсегда! А в тот момент ради съёмок мне пришлось расстаться с театром, семью я практически не видел. Полтора года ушло на Корчагина. Поскольку к 7 ноября 1973 года картина должна была выйти на экраны – кровь из носу, все мы лишились всех отгулов и выходных. Извиняюсь за интимную подробность, мы, бывало, даже ванну не успевали принять, а нас уже ждал павильон следующего объекта. Это были такие гонки – ни вздохнуть ни охнуть! Скажу вам больше: во время съёмок я даже в кадре падал в обморок от истощения. Я уже не говорю о пробах, которые мне делал режиссёр, перед тем как окончательно определиться с исполнителем главной роли. Честно: эта история не для новичков в кино, и тем более не для слабонервных.
– Например?
– Связанного настоящей колючей проволокой, меня «пытали» раскалёнными шомполами, обливали водой, и из «пулёмета» стреляли, и даже «голодом испытывали»… Мащенко всё это любил делать по-настоящему – реалист был до мозга костей! Но надо отдать ему должное – он добился успеха, а я всё выдержал и победил! (Смеётся.) И я даже, кстати, благодарен этому безумному графику. Вот если бы я завалил роль, мне никто и никогда не простил бы этого проигрыша. Тем более что я якобы занял чужое место. Так что для меня «Как закалялась сталь» – это не только название фильма. Что-то закалялось и во мне. Тогда я обрёл настоящий опыт актёрский.
– Это правда, что Николай Мащенко отказал даже Леониду Быкову, который попросил отпустить вас на роль Кузнечика в фильме «В бой идут одни старики»? И сам из корыстных побуждений посоветовал ему на эту роль Сергея Иванова.
– Конечно, отказал! А когда сниматься? Спать толком некогда было.
– А как же такой сумасшедший график при вашем пороке сердца?
– О! Милый мой, кто меня об этом спрашивал? И что я буду этим спекулировать? Я и сейчас-то об этом помалкиваю, потому что – тьфу-тьф-тьфу – у меня всё в этом плане в порядке.
– В результате стоило так испытывать себя на прочность? Я о мгновенно свалившейся на вас невиданной популярности, со всеми вытекающими в виде новых ролей и поклонниц последствиями.
– Стоило, хотя бы ради того, что я сейчас назвал – опыта актёрского. И славу я почувствовал сразу. Да, я видел огромные очереди за ноябрьским номером «Советского экрана» за 1972 год, где на обложке была моя фотография. Были и толпы поклонниц, и даже предложения сняться в главной роли только что запускавшегося фильма Андрона Кончаловского «Романс о влюблённых». Кончаловский очень хотел, чтобы я сыграл главную роль. До сих пор мне кажется, что он так и не простил меня за мой отказ – ведь он эту роль держал для меня. В больницу ложился, тянул до последнего. Но, если честно, сил и нервов у меня уже не было. Я был на таком режиме нервной перенагрузки, что мог сломаться даже психически. Тогда он меня спросил: «Ну а младшего брата героя у меня сыграешь?» – «Сыграю». И вот так увековечилось наше с ним тогдашнее хорошее отношение друг к другу.
Но больше всего, как бы пафосно это ни прозвучало, мне запомнилось другое. После выхода картины «Как закалялась сталь» я очень боялся реакции моих родителей на фильм, где я сыграл Павку Корчагина (фактически повторившего уход моего старшего брата Славочки). Никогда не забуду: мы с супругой сидели в комнате. Я трясусь – я маму с папой ещё не видел, по сути, с момента съёмок. Звонок в дверь, приехали они. Мама в длинном пуховом платочке, за ней стоит папа и тоже пошмыгивает носом. Мама взяла моё лицо в руки и сказала: «Спасибо, сын!» И поцеловала меня в лоб. Понимаете?! Для меня это высочайшая оценка моего творчества. Я сейчас говорю об этом, и у меня мороз по коже – потому что это был привет от покойного старшего брата младшему.
Заложник героических ролей
– Чего хотели после премьеры и успеха картины от Конкина–Корчагина – страна, комсомол, ЦК? Новых героических ролей?
– От меня, видимо, ждали, что я и в жизни буду такой Корчагин. Что я и по улицам буду ходить в одной шинели, в лохмотьях, в сапоге без подмётки и галошах без подошв. А я вдруг начал хорошо жить, одеваться. Я очень много работал и через два года купил чёрную «Волгу». Кто же меня за это будет любить, особенно из начальства?! Этого начальство терпеть не может.
– Ходили разговоры, что в 1970-е годы вы двери в ЦК комсомола чуть ли ногой открывали.
– Да глупости это, сами комсомольчики и придумали! Многим казалось, что я обласкан комсомолом. Если бы это было так, я жил бы сейчас по-другому, уверяю вас… Не верил я никогда комсомолии, циничные были ребята. Вот они и разграбили всю страну, а сами почему-то олигархами стали… Я никогда не был членом партии. Была история, когда на съезде хотели с помпой вручить мне партбилет: «Леонид Ильич Брежнев будет в восторге!» Хорошо, что я об этом узнал накануне и примчался в ЦК комсомола: «Ребята, да вы что?! Вы же меня поссорите с поколением!» К тому же комсомол очень раздражало, что я слушаю рок, ношу джинсы и волосы до лопаток. Они, видно, хотели, чтобы я и в обычной жизни ходил в будёновке… Как-то раз прихожу в общество «Знание», а мне говорят: «Владимир Алексеевич, что же вы на прошлой встрече со зрителями сказали то-то и то-то? Это не совсем то, что ждут от вас». Но, по-моему, интеллигенция вообще всегда должна быть в оппозиции к власти, чтобы та чувствовала, что управляет не обществом холуёв. Не скажу, что я был оголтелым диссидентом, но к власти относился критически всегда. Думаю, что мне этого не прощали.
– Правда, что существовало некое негласное распоряжение: Конкина в отрицательных ролях не снимать?
– Это был приказ по Госкино СССР, он существовал в напечатанном виде, от меня скрываемом. Я не понимал, что происходит: меня пробуют очень хорошие режиссёры на роли, противоположные Корчагину, – смешные, разные… Я вообще-то, если честно, комедийный артист! Я играл в театральном училище Шмагу в «Без вины виноватых», Гаврилова в «Горячем сердце». Мой дипломный спектакль – комедия «Когда цветёт акация». Меня мои педагоги на это и ориентировали. Они были изумлены, что Конкин – Корчагин. «Он же смешной артист!» А приказали наоборот: отныне Конкин не должен ни петь, ни танцевать, ни смешить с экрана! Теперь это икона! Тем более что вскоре мы БАМ начали строить… Кстати, потом я понял, что фильм «Как закалялась сталь» не просто так был снят. Это был спецзаказ. Наверху уже решили, что понадобятся строители узкоколеек. И такой фильм подоспел вовремя.
Так вот. Я пробовался у нормальных режиссёров, в сценариях, где не было ни кожанок, никакой корчагинщины. И все были пробами довольны. Через какое-то время вдруг звонок с извинениями: «Володя, мы не можем вас снимать!» Мол, у нас по-другому пасьянс разложился. Меня это задевало – я не понимал причин. А потом лично увидел под стеклом в секретариате Госкино, куда однажды пришёл, документ, где было написано примерно следующее: «Владимиру Конкину не рекомендуется сниматься в ролях, дискредитирующих образ Павла Корчагина». И всё!
– Но вы же снимались?
– Это Лёнечка Быков, который пригласил меня в «Аты-баты, шли солдаты…», потом Георгий Михайлович Калатозишвили, первым снявший меня в классике (в «Кавказской повести» по Толстому, где я Оленина сыграл), стали постепенно лодочку раскачивать. Затем и Слава Никифоров позвал в «Отцы и дети», где я в 32 года сыграл 18-летнего Кирсанова, и другие… Лёд был сломлен. Но на это ушли годы. К тому же со временем эта «узда» стала ослабевать. Особенно после «Места встречи изменить нельзя» – как ни парадоксально. Потому что в пятой серии Шарапов – лицедей.
Говорухин, Вайнеры и Высоцкий были очень раздражены
– Вот и отличный повод поподробней расспросить вас правду о «Месте встречи…» В Интернете столько всего разного опубликовано на тему Володи Шарапова, начиная с воспоминаний авторов сценария – Аркадия и Георгия Вайнеров.
– Находятся некоторые люди, которые с лёгкой руки покойных братьев Вайнеров (я уж не знаю, какой их бес там сейчас вилами тычет в бок), но до сих пор какие-то гадости обо мне говорят. Я даже не предполагал, что так будет. Более того, был в полной уверенности, что они благосклонны к моей кандидатуре. Это потом выяснилось, сколько палок в колёса они за моей спиной мне вставляли. Ясно, что улучшению микроклимата на съёмочной площадке это не способствовало. Говорили якобы «Шарапов – не такой!» Да, он не такой. Но он – такой! Вот такой, как это сделал Конкин. Интеллигентный, в костюме. Что же играть одно быдло?! И в пятой серии я правильно сделал – мне хватило вкуса и такта не изображать ухаря, разбойничка какого-то. Не надо! Тогда всё сразу всем стало бы понятно, что он наигрывает. И поэтому для меня, как и для всех, – это характерный Шарапов, а не «шестёрочка» какая-то, как они хотели.
Многие забыли, что это я предложил Говорухину, чтобы у Шарапова в комнате стояло фортепиано. Не только у еврейских мальчиков есть склонность к музыке, но и у русских! И они поставили. А как, допустим, Высоцкий, который люто ненавидел милиционеров, надел-таки милицейский мундирчик с орденами. Это же всё импровизации были – ничего подобного в романе не было. Он садился за пианино, о котором я говорил, и пел «Лиловый негр вам подавал манто…» Вертинского. И это пианино «выстрелило» точно так же, как и ружьё у Чехова, потом – в банде! Ведь этого тоже не было – ни в сценарии, нигде. Ну пускай это сказка, пускай! Но это был наш маленький романтический Джеймс Бонд.
Да и вообще, если уж начистоту, от самого романа осталось не так уж много. Главное – то, что мой герой не должен быть похож на Жеглова. Мы были во всём очень разные, во всех смыслах. И по-актёрски, и по-человечески. Благодаря этому и получилась самая замечательная пара. Это потом пошли гулять байки-сказки, что Высоцкий хотел, чтобы Шарапова играл Ваня Бортник.
– Нет?
– Да это паранойя полная. Этого не могло быть ни по каким причинам! Пока у власти были председатель Гостелерадио Лапин и руководитель объединения «Экран» Хейсин, никаких Бортников быть там не могло вообще. Теперь я скажу правду! А то почему-то эту правду решили оккупировать некие господа… Это кино вообще бы не вышло никогда и даже не было бы запущено в производство, если бы не ваш покорный слуга. Потому что у вашего покорного слуги за спиной был Павка Корчагин, был младший лейтенант Суслин («Аты-баты, шли солдаты…»), и он их сделал очень хорошо. Это явилось единственным карт-бланшем для запуска. А Высоцкий, Говорухин и Вайнеры всё что угодно могли снимать – на своей кухне. Но никогда им не дали бы возможность снять это. Повторяю: ни-ког-да! Ни при каких обстоятельствах. Поэтому говорить о каких-то альтернативах Конкину просто неприлично. Конечно, если не в маразме те люди, которые ещё кое-что помнят. Тот же Говорухин!
– Было такое, что в самый разгар съёмок вы собрали вещи, готовы были плюнуть на всё и уехать по-английски?
– Был такой порыв. Витя Павлов меня удержал. Самое удивительное, что мы встретились с ним в этот день впервые. Мы уже отсняли большой кусок. Но отношения, как мне казалось, были не супер у всей съёмочной группы. И Говорухин, и Вайнеры, и Высоцкий были мной почему-то очень раздражены. Может, их раздражало, что на моём месте они представляли рыло, или им не нравились мои руки. А я очень тонко чувствую все эти вещи. Некое пренебрежение, дружба не сложилась, меня выживали жёстко… И я решил возвращаться в Киев. В конце концов, в моей-то судьбе у меня было всё в порядке. «Пошли они!» Я уже собирал чемоданы. Вдруг стук в дверь. Заходит Витя Павлов, который только приехал. Мы не были знакомы лично. Когда я рассказал ему причину, Витя, мудрый, тонко знающий жизнь человек, понял, что у меня, конечно, истерика. Он взял со стола сценарий и сказал: «Пошли подышим!» И вот это меня спасло.
С одной стороны гостиницы «Аркадия», где мы жили, была Высшая партийная школа – там стоял бюст Ленина из белого мрамора, а рядом бюст Карла Маркса из чёрного мрамора. На них какали голуби, на них можно было облокотиться… И вот, пройдя буквально два метра, Витя начал вслух читать сценарий. Причём так, что, если бы не эти два бюста, я бы сразу упал на асфальт – у меня начались корчи, потому что устоять от гомерического смеха, слушая, как Павлов читал серьёзнейший текст, сил не было. Да ещё облокотясь то на ленинскую лысину, то на нос Карла Маркса… Это было так весело! Он вернул мои мозги на место, я понял, что, если уйду, то проявлю слабость. Плюс разразится грандиозный скандал – ведь половина фильма уже снята. Так что спасибо Вите – я сразу нашёл в нём отдушину, недостающее мне доброжелательство и, что самое главное, обрёл настоящего товарища. Если до этого я «барахтался», потому что всё меня выбивало из колеи (никогда на съёмочной площадке ко мне не было такого предвзятого отношения), то в этот момент я проснулся и перестал быть каким-то затравленным волчонком. К тому времени я давно был заслуженный артист, лауреат премии Ленинского комсомола, и был в полном порядке. Я успокоился. И это, кстати, стало в хорошую сторону на роли отражаться. И многое получилось.
Что же ты не попросил у него квартиру?»
– Владимир Алексеевич, а каково это – стать знаменитостью в столь молодом возрасте?
– Конечно, было непросто, а порой и страшно. Спасло то, что в 20 лет я был уже не только семейным человеком, но и папой двух замечательных близнецов. Если бы не это, то у меня могло бы и крышу снести. В 22 года на меня обрушилась бешеная популярность. Вдруг в газетах меня стали называть «открытием века». В 23 года я стал заслуженным артистом. Первым в Советском Союзе преодолел эту планку в таком возрасте, и пока, кстати, меня ещё никто не переплюнул. На меня бросались толпами, я объездил почти полмира. Конечно, началось головокружение. Женщины ко мне бросались, хватали, ждали у подъезда, писали, что сходят с ума от любви. Десятки тысяч писем, и охи, и вздохи… Никогда не забуду, как в 1974 году в Германии, куда я приехал по приглашению тогдашнего партийного лидера ГДР Эриха Хонеккера и ЦК молодёжи, «Волгу», в которой я сидел, подняла на руки толпа тельмановцев. Шофёр кричал: «Вниз! Вниз!» Боялся, что её уронят или разберут на сувениры.
– Подтвердите факт, что на XVII съезде ВЛКСМ вас целовал лично Леонид Ильич Брежнев?
– Причём норовил в губки… (Смеётся.) Самое смешное, что не только он. Кто только меня не целовал: Живков, Хонеккер, Фидель Кастро. Что любопытно, на встрече в Германии мне вручала цветы не кто-нибудь, а девочка-тельмановка, которую все сегодня знают как… Ангелу Меркель. Вот так-то!
– Попробую сыронизировать. Не каждый может похвастаться, что его целовали такие люди!
– Если честно, когда они меня чмокали, я был в таком ужасе… Ведь это мы сейчас можем с вами хохмить спокойно. А вы на секунду себе представьте: если к вам тянется Генеральный секретарь ЦК КПСС? Ты немеешь, ты просто бюст! Восковая фигура мадам Тюссо, не более того. Я – точно так же. Мне потом говорили ребята: «Что же ты не попросил у него квартиру, например? Или хороших ролей без кожанок?» А у меня в тот момент даже мысли такой не было… Причём выглядело всё это очень комично. Все подготовили речь – передо мной выступали Сергей Аполлинариевич Герасимов, Лев Яшин и Слава Третьяк. Лежала ковровая дорожка, мы на ней стояли. По этой дорожке должны были выйти на сцену члены ЦК. Первым шёл Леонид Ильич. Подошёл к нам. «Помню, помню!» Всем пожал руки, а меня поцеловал. И дальше всё повторилось точь-в-точь: остальные члены ЦК всем пожимали руки, а меня целовали. Было очень смешно! И поэтому потом надо мной многие подтрунивали.
А в Харькове был случай ещё веселее. Ноябрь 1973 года. Заканчивая свою первую в жизни творческую встречу со студентами в харьковском университете, я попрощался и ушёл за кулисы. За мной рванули поклонницы. Я – бежать. По неопытности полез на пожарную лестницу. А обезумевшие девушки схватили за брюки и сдёрнули их. Я висел, ухватившись за ступеньку, а перед ними красовалась моя голая попа. Кошмар! Я этот случай запомнил на всю свою жизнь. А вообще, есть, конечно, что вспомнить… Если бы не ответственность за семью и если бы не моя любимая жена, которая, оберегла меня от всего, мог и дров наломать. К несчастью, без малого восемь лет назад Алла Львовна нас покинула…
На роли кретинов не подхожу
– Обычно вас как актёра ассоциируют с двумя главными работами. В вашей фильмографии есть картина, которую вы считаете самой необычной, неожиданной и дорогой для себя?
– Я боюсь быть банальным, но от этой банальности никуда не уйдёшь в нашей профессии. Как детей, все роли люблю, не разделяя. Пожалуй, из всех выделяется только лента Славы Никифорова «Отцы и дети», снятая по одноименному роману Ивана Сергеевича Тургенева. Она примечательна для меня тем, что там в эпизодах снялась вся наша семья – моя супруга Аллочка в роли собирателя крыжовника, наши сыновья и даже наш ушастый спаниель Степан, который в своей собачьей роли безупречен и просто блистателен. В итоге – Государственная премия СССР.
– Вы уже более десяти нигде не снимаетесь. Почему?
– То ли кино сдохло, то ли, как считают некоторые, я умер. Не знаю. Сначала меня это беспокоило. А потом… В конце концов то, что я иногда урывками вижу, я не могу до конца досмотреть. То есть это – просто плохо!
– Так не хотите или не зовут?
– Не буду скрывать, многие события и чувства сегодняшней России меня наполняют, но, к сожалению, может, именно это от меня и отталкивает нынешнюю режиссуру, во многом одноклеточную в основе своей. А режиссёры, умеющие что-то делать (не так много у нас их осталось из той старой гвардии), они подстраиваются под моду. Сегодня у нас в кино русский, если он герой, обязательно должен быть с большим изъяном человек. Это должен быть дебил, или контуженый, или, например, как Булдаков делал генерала – полный кретин. А вот такие достойные русские люди, как мыслитель Чаадаев или композитор Глинка, как собиратель земли Русской Ярослав Мудрый или Александр Невский, академик Павлов – не нужны. Пока есть востребованность дебилов, режиссёрам Конкин ни к чему – я под эту рамку, наверное, не подхожу.
– Если оглянуться, что самое сложное из того, что вам пришлось пережить за эти годы?
– Я не могу об этом судить. Потому что если я живой, значит, это было мне по зубам. Господь выбрал сильного! А испытаний у меня было огромное количество – очень непростых… Но я остался мужчиной, человеком. И я верю в жизнь, люблю Господа Бога. Я пытаюсь быть порядочным, и те, кто воистину любит моё творчество и с пониманием относится ко мне как к литератору, режиссёру, актёру, как к отцу троих детей, деду пятерых внуков – я думаю, что они не прогадали. Потому что я действительно достоин этой любви и уважения. Я их заслужил.
Когда меня спрашивают, в чём залог успеха моих ролей или что для меня первично – театр или кино, я неизменно отвечаю, что все свои «пьедесталы» отодвинул бы в сторону. Для меня на первом месте сам человек Володя Конкин. А успех – заслуга не моя, а моих корней, моих родителей. Я благодарен своим пращурам, потому что они меня воспитывали ещё до рождения, и хорошую кровь давали. Когда дитя сызмальства впитывает в себя родительское увлечение театром, их музыкальную одарённость, склонность к импровизации (они были очень смешливые люди, с юмором), всё это не могло не передаться по эстафете. Поэтому всеми своими сегодняшними бутербродами с икрой я обязан им. И я хочу, чтобы об этом читатели знали.
– И последний вопрос. Вы написали и издали семь книг прозы. А когда вы свои откровенные дневники издадите? Ведь даже из того, что вы сегодня рассказали, интереснейшая книжка может получиться.
– Может быть, когда-нибудь. В моей жизни было много экзотических чудес. Господи, и ужасов там было тоже много, конечно! Может, издам посмертно. А боюсь, я их с собой в гроб возьму. (Смеётся.) Там много такого, чего другим читать вредно. А может, я последний костёр-шашлык на них сделаю. Я всю жизнь пишу, и в этих дневниках вся моя жизнь! А вот если украдут – это будет ужасно. Тогда уж лучше – шашлык!
Алексей Мокроусов
Источник: “Совершенно секретно”
