Почему дневники врачей Ленина до сих пор находятся в закрытом доступе: интервью доктора Новоселова
Сегодня, когда прошло уже 94 года с момента смерти Ленина, дневники его врачей по-прежнему не могут быть обнародованы. Таково решение Замоскворецкого районного суда Москвы, заседание которого состоялось 30 марта. С иском в суд обратился врач, невролог и гериатр Валерий Новоселов, который потребовал признать незаконным решение Федеральной архивной службы России от 15.01.1999 г. о продлении на 25 лет срока ограничения доступа к этому документу, но проиграл дело.
Юрист ответчика, которым в данном случае был Росархив РФ, подтвердил, что это единственный известный ему случай в истории нашей страны (как бы она ни называлась, Российская империя, СССР, РФ), когда срок закрытости подобного документа не сокращен, а продлен.
Валерий Новоселов на данный момент — единственный исследователь, которому известно содержание дневников, поскольку, согласно описи, он стал первым, кому дневники были выданы на руки в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) в январе прошлого года.
Как получилось, что на руках у него оказался закрытый документ, и насколько его содержание проливает свет на истинные причины болезни и смерти Ульянова–Ленина, доктор Новоселов рассказал «Новой газете».
— Валерий Михайлович, о каком документе идет речь? Какова история этих дневников?
— Точное название документа «Дневник истории болезни В.И. Ленина с 28 мая 1922 г. — 21 января 1924 г. Машиноп. текст с правками неизвестного», объемная папка на 410 листах формата А4. На самом деле авторы правок известны — это врачи приват-доцент Алексей Михайлович Кожевников, профессор Василий Васильевич Крамер и Виктор Петрович Осипов, также профессор, которые и вели этот дневник в течение одного года и десяти месяцев, последовательно меняя друг друга. Стиль медицинский: типичные сокращения, латынь, прописи, везде по-разному, у каждого доктора своя манера изложения. Собственно медицинские детали о симптомах, назначениях, процедурах чередуются с личными, неформальными записями о состоянии пациента. Никаких клинических диагнозов документ не содержит.
По закону, доступ к этому документу должен был быть открыт через 75 лет с момента смерти пациента, то есть, в 1999 году. Но его продлили еще на 25 лет, по письменной просьбе племянницы Ленина Ольги Дмитриевны Ульяновой. Я обратился в суд. Это решение суда я рассматриваю так: готово ли общество в спокойном ключе понять и признать, что история медицины — это часть истории страны, и какой бы она ни была, ее следует принять?
— Как же к вам попал этот закрытый документ?
— Я узнал о его существовании в начале 90-х, когда учился в аспирантуре в Московском институте мозга, где по сей день, хотя института самого давно нет, хранится мозг Ленина. Мне дали тему «Нейрофизиологический анализ головного мозга при нормальном старении и сосудистой деменции», что ассоциировалось с официальной на тот момент версией болезни Ульянова–Ленина. Но в то время, несмотря на то, что многие источники стали открытыми, доступа ко всем документам у меня не было.
Однако тогда у меня родился интерес к этой теме, я изучил практически всю известную литературу, воспоминания современников, открытые свидетельства врачей, а также исследования моих коллег, среди которых главными стали книги академика Ю.М. Лопухина, единственного с медицинским образованием исследователя этой темы. В библиографии к его работам я не обнаружил «Дневников», поскольку на тот момент они еще были официально в ограниченном доступе.
В январе прошлого года я обратился в ГАСПИ, бывший партийный архив при ЦК КПСС с просьбой выдать мне для работы дневники врачей Ленина, которые, по моему мнению, должны быть в открытом доступе, начиная с 1999 года. (Естественно, я в тот момент ничего не знал ни о письме Ольги Ульяновой, ни о продлении ограничения.) Мне предложили написать и прислать заявление, что я и сделал. Через несколько дней звонок из архива: можно приезжать. Работал с «Дневниками» до апреля — приезжал и читал. Мне было запрещено фотографировать, но можно было использовать компьютер, делать пометки.
Через некоторое время, поскольку документ объемный, я написал запрос в архив с просьбой сделать копию для работы дома. Не знал, разрешено ли это, просто подал заявку. И получил неожиданный ответ, суть которого сводилась к тому, что я не только не могу копировать документ, но и вообще работать с ним.
Мотивировка первого отказа была в том, что это персональная медицинская документация пациента. Я написал возражение о том, почему дневник нельзя рассматривать как медицинскую документацию: не оформлен должным образом, не указан диагноз входящий/исходящий, нет четких назначений и много избыточной информации, «неформальной» информации, личных высказываний врачей. Получаю ответ: увы, документ, вне зависимости от его содержания находится в ограниченном доступе, мы просто не дадим. Первое письмо я получил в феврале 2017 года, а второе — в апреле, когда уже закончил работать с документом.
5 декабря 2017 года я написал запрос в ФСБ: «1. Мои полномочия? 2. Не нарушили ли закон сотрудники архива, которые выдали мне документ ограниченного доступа?» Получил входящий номер. 15 января мне позвонил сотрудник этого ведомства и спросил, чего я от них хочу. Я объяснил, что хочу знать свои полномочия в использовании документа. Он сказал, что они подумают и свяжутся со мной, но прошло уже больше трех месяцев, никакого ответа. При поддержке группы юристов «Команда 29», которые специализируются на открытии архивных документов, я обратился в суд, чтобы опротестовать решение о продлении срока ограниченного доступа к дневникам врачей Ульянова–Ленина.
— Вам кажется, что вся эта история с ограниченным доступом произошла из-за того, что в документе содержатся какие-то неподлежащие разглашению сведения о здоровье Ульянова? Или просто стандартное — «ничего не открывать»?
— Могу лишь предполагать. Итогом моих многолетних исследований и работы с дневником стала книга, которая сейчас, в черновом варианте, состоит из двух частей. В первой — медицинские факты и комментарии, основанные на этих фактах, вторая — гипотезы и рассуждения в свободном изложении. И в рамках этой второй части я могу предположить, что Ольга Ульянова хотела спокойно дожить свою жизнь, и ей не хотелось муссирования вопроса о здоровье Ленина, поэтому она и обратилась с просьбой о продлении срока ограничения доступа. Второй момент: закрываются документы, которые могли бы подорвать саму идею сакральности высшей власти.
— Что добавили дневники к тому, что вы уже знали к началу работы с ними? Даже диагноз Ленина — нейросифилис — уже не был тайной…
— Как говорится, «дьявол — в деталях». В официальных открытых документах, а также в других источниках содержится множество противоречий. Врачи высказывались в определенных исторических рамках. Например, в 2011 году в «Медицинской газете» были опубликованы свидетельства профессора В.В. Крамера, но в дневниках он пишет совершенно другое. И не только он. Есть целый сборник «Медики о Ленине», кто только не высказывался о его болезни: Зиновьев, Крамер, Семашко, Обух, Юделович, Мельников–Разведенков… С другой стороны — технический секретарь Сталина Борис Бажанов, альманах «Намедни», выпущенный во Франции, «Lenin’s brain» в Америке.
Мы должны полагаться на три источника информации — тело Ленина и мозг, который хранится в музее бывшего НИИ мозга на Воронцовом Поле в Москве, паталогоанатомическое заключение, находящееся в свободном доступе, опубликованное сразу после смерти Ленина в январе 1924 года, и медицинскую документацию. Из медицинской документации я видел только дневник (который лишь условно можно отнести к данному виду документации), остальные документы, если они и существуют, закрыты для исследований. На сегодня в дневнике достаточно информации, чтобы сделать выводы. У нас нет «тела» — не было сделано судебно-медицинской экспертизы, также никогда не проводилось токсикологического исследования (по крайней мере, об этом ничего не известно), но, тем не менее, собственное клиническое мышление в сопоставлении с клиническим мышлением врачей тех лет позволяет сделать однозначный вывод о том, что произошло с Владимиром Ульяновым.
От окончательного решения суда во многом зависит, поскольку я, конечно, буду подавать апелляцию, в каком виде выйдет моя книга. Но многое я могу сказать уже сейчас, не нарушая закон. Сегодня укоренилось два мнения: первое — болезнь у Ленина протекала не так, как у обычных людей, второе — его лечили не от того и не так. И то и другое не соответствует действительности. Болезнь протекала типично. Лечили от того, так, и умер он от того, от чего его лечили. Вылечить его в то время было невозможно.
Ведь на самом деле в начале 90-х годов, время сразу после распада СССР, никто точно не знал, чем болел и от чего на самом деле умер Ленин. У меня были свои гипотезы, часть из которых подтвердилась, а часть была полностью отметена.
— А в чем она заключалась?
— Токсическое действие мышьяка. Лопухин писал, что Ленина экспериментально лечили от сифилиса. Да, сегодня я документально подтвердил, что нашего пациента лечили препаратами мышьяка по самым высоким стандартам того времени и контролировали это лечение, исследуя кровь и цереброспинальную жидкость на RW (реакция Вассермана). Адекватное, очень правильное, согласно европейским стандартам лечение, что подтвердили и приглашенные немецкие врачи, светила мирового уровня.
— А зачем врачи вообще вели такой подробный дневник?
— Это еще одна загадка. Ведь, по идее, должна была быть официальная медицинская документация, история болезни, составленная по форме. А была ли она в их распоряжении, я не могу сказать. Все это очень странно: пациенту дают большие количества йода, дозы нужно строго фиксировать, контролировать. Впечатление такое, что истории болезни в распоряжении врачей не было и именно поэтому они использовали дневник в качестве оперативной учетной документации, которая была у них в постоянном доступе: «Вахту сдал, вахту принял».
Еще хочу добавить очень важный, принципиальный для меня момент: активно муссируется мысль о «врачах-вредителях», которую дневники полностью опровергают. 30 врачей высочайшего уровня, которые наблюдали, лечили, консультировали Ульянова–Ленина, работали профессионально и отдавали себя служению долгу полностью.
— Но их записи — мы говорим не о воспоминаниях, а об официальных документах, — не соответствовали истинной картине. Что вы можете сказать об отчете о вскрытии тела, которым руководил Алексей Абрикосов?
— Действительно, паталогоанатомическое заключение до последнего момента являлось основным документальным источником. Изучив его внимательно, я обнаружил некоторые несоответствия и попросил изучить этот документ нескольких профессиональных патанатомов, судебных экспертов. Никто раньше не замечал, что патоморфология атеросклероза на секции выглядит крайне странно. Алексей Иванович Абрикосов, высочайший профессионал своего дела, основатель школы отечественной патологической анатомии, обладал возможностью подробно и точно описать атеросклероз у пациента. Я (и эксперты это подтвердили) сделал вывод, что заключительная часть акта не соответствует описательной части. То есть, причиной смерти пациента действительно стало кровоизлияние в мозг, как и написано в бюллетене, но возникло оно не в результате атеросклероза как основного заболевания. Причиной стала менинговаскулярная форма нейросифилиса и последствия проводимого, замечу — единственно возможного — лечения.
Есть еще один важный момент: лечащий врач семьи Ульяновых Федор Александрович Гетье не подписал акт! Бюллетень о причинах смерти — «кровоизлияние в мозг» — подписал, а акт — нет. Значит, с причиной смерти он был согласен, а с формулировкой причин заболевания — нет.
— Какова была его судьба? И что стало с другими врачами, лечившими Ленина?
— У всех судьба сложилась по-разному. Что касается Гетье, то в 37-м арестовали его единственного сына, любимца страны, тренера по боксу и альпиниста. Расстреляли в начале 38-го. А Гетье, которому тогда было за 70, этого не пережил и через два месяца умер. По моему личному мнению, такие ходы «ударить издалека и как можно больнее» характерны для Сталина, изучение болезни которого, как и изменение психохарактерологических черт личности, также дождутся своих исследователей.
Абрикосов, чьи воспоминания, написанные в 1939 году, мне подарила его внучка Наталья Юрьевна Абрикосова, ни разу не упоминает о вскрытии тела Ленина в Горках, в неприспособленном помещении, далеко за городом. Это помогло Абрикосову, его супруге и его близким выжить, это мое убеждение. А те, кто упоминал, были жестко наказаны — расстреляны врачи Л.Г. Левин и Н.С. Попов, психолог А.П. Нечаев сослан, академик В.М. Бехтерев отравлен. Расстрелян начальник латышских стрелков П.П. Пакалн, который обеспечивал охрану во время вскрытия в Горках.
В среднем, я подсчитал, продолжительность жизни наших врачей, наблюдавших Ленина, составила 68,5 лет, а немецких — 80,5. Разница в 12 лет при одном уровне образования и одной профессии просто колоссальная. Заметьте, очень много ранних смертей среди русских врачей: Кожевников — 53 года, Крамер — 59 лет, Даркшевич умирает в 1925 году, Россолимо — в 27-м, Бехтерев также в 27-м. Следов Юделовича, личного стоматолога Ленина, я также не обнаружил в источниках после 1924 года. Кстати, отмечу, что немецкие врачи, их было суммарно 9 человек, получили за приезд, консультацию и ведение больного очень хорошие деньги — до 50 тысяч золотых николаевских рублей. Есть письма Политбюро, в которых обсуждается подготовка их приезда, и полпред в Германии Николай Крестинский (расстрелян в 1938 году) пишет, что такой-то врач запросил очень много. Ему отвечают: «Не торгуйтесь».
— Проливают ли ваши исследования свет на тайну смерти Владимира Бехтерева?
— Известно, что его дважды вызывали к Ленину на консультацию, и его мнение совпадало с мнением остальных врачей и в том, что касается диагноза, и в целом, за исключением некоторых нюансов по поводу проводимого лечения. Связана ли его кончина именно с этим фактом его биографии, сказать трудно. Но опять-таки, не как историк, а как медик, оперирующий медицинскими фактами, могу сказать, что, скорее всего, он был отравлен. Внезапная, за одну ночь, смерть на фоне полного здоровья, при этом «заболевание» протекало с симптомами токсикоинфекции или холеры, которые напоминали, скорее, отравление арсенолом (мышьяком). Тело академика почти сразу кремировали, без токсикологической экспертизы, тогда как довольно простая проба Марша (проба на мышьяк) позволяла это сделать в те годы. Отравления мышьяком и тяжелыми металлами, которые были доступны для населения, встречались тогда довольно часто. Уже на тот момент пробу Марша широко использовали именно для обнаружения следов мышьяка в теле умерших. Отсутствие политической воли выяснить причину смерти Бехтерева (скорее всего, было устное указание ничего не выяснять и закрыть глаза на подозрительность смерти) и объясняет, почему такую пробу не сделали, и говорит о реальности отравления.
— Что будет с вашей книгой?
— Книга выйдет в любом случае, а будет ли ограничен доступ к данной книге определенным кругом профессиональной аудитории, неврологами, токсикологами, паталогоанатомами и историками медицины решается в данный момент. История отечества, в том числе и история медицины, пишется и сегодня.
Считаю возвращение к этой теме очень важным. Повторяю: не признаю мнение некоторых историков, «кремлеведов и лениноведов», занявших удобную позицию на потеху массам — недалекие врачи лечили Ленина не «от того». Нет, мое личное мнение, как врача, диаметрально противоположно и это будет показано и доказано. Умнейшие люди своего времени, оставившие массу книг, учебников по теме, видевшие таких пациентов, как Ульянов, десятками в день, тысячами за год, на протяжении всей своей профессиональной деятельности…
Попытки врачей соблюсти принципы медицинской этики и задачи режима по созданию новой иконы сплелись в едином порыве практически на сто лет. Таким образом, это не только узкая профессиональная тема, вылившаяся в общество еще в 1924 году, но и дань с моей стороны великим русским врачам прошлого, заложникам того времени и революционной бури, которая бушевала на территории бывшей Российской империи. От большинства обычных людей, с которыми я говорил за эти годы на тему болезни Ульянова, часто слышал, что ее давно пора положить на полку. Конечно, надо, но сначала надо сказать, как точно это было. Дело требует завершения, и, похоже, время пришло.
Для меня история болезни пациента Ульянова — это первый известный случай в медицине СССР, родившейся в 1922 году, когда партийная идеология удушила медицинскую этику. Особый расцвет победы идеологии над деонтологией произошел уже после смерти пациента. Как семейную трагедию и смерть близкого человека превратить в истерию с единением в классовой борьбе, показали все идеологи большевизма, которые и сами потом сгорели в той топке, которую разожгли.
Елена Кокурина
По материалам: “Новая газета”
