Рассказы коренных москвичек
Строительство МГУ, скотобойни на месте музея Дарвина, сады со смородиной на Электрозаводской — все это помнят наши собеседницы. «Шли по сугробам — были видны только головы». «В районе Покровских ворот все знали друг друга» – мы собрали воспоминания об ушедшей Москве.
Ирине Пушкаревой — 91 год. Генриетте Ромодиной — 87. Елене Пожиловой — 82.
«Мы рыли котлован для будущего физфака МГУ»
Ирина Михайловна Пушкарева: «В войну наша семья оказалась в городе Иваново, где папа работал на военном заводе.
В августе 1945 я приехала в лучше снабжавшуюся послевоенную Москву. Мама моя была коренная москвичка, здесь жили семьи ее двух братьев…
Школу в Иваново я окончила с золотой медалью, потому и на истфак Московского университета я поступила без экзаменов. Вместе с другими отличниками меня тут же направили отмывать к началу учебного года огромное общежитие на Стромынке, дом 32. В войну там был госпиталь. Первый год после поступления я жила именно в том общежитии.
От старого здания МГУ на Моховой (истфак размещался на ул. Герцена, 5., ныне это Большая Никитская) до общежития мы добирались вначале на метро, далее нас вез трамвай.
Трамвайный круг был на Преображенской площади, так что путь до общежития лежал тогда через речушку и овраг, за которым располагалось тогда село Богородское с одной из довольно известных тогда бань. По определенным дням студенты ходили мыться именно туда.
Недалеко от бани через дорогу помню рынок, на котором после войны менялось всё на всё, то, что «давали» по карточкам, я чаще всего меняла на мыло; можно было купить и веник для бани. На Преображенской площади стояли уже каменные дома, но в Богородском (вокруг фабрики галош и резиновых изделий) – сплошь деревянные одноэтажные».
– Какой для вас была первая послевоенная зима в Москве?
– Зима и другие зимы второй половины сороковых были какие-то удивительные, особенно, если сравнивать сегодняшними в Москве.
К началу Нового 1946 года снега выпало столько, что с ним не могли быстро справиться несколько рот солдат! Техника работала военная, снегоуборочной не было.
Вспоминаю утро одного из тех солнечных зимних дней. Из метро «Охотный ряд» (выход из гостиницы «Москва») идет расчищенная, очень узкая тропка через всю Манежную до МГУ. Настолько она была узкая, а сугробы высокими, что у тех студентов, кто, торопясь на занятия, шел впереди меня к университету, были видны только головы. Дороги расчищали лопатами.
Более широкая тропа на Красную площадь, к Историческому музею, к мавзолею Ленина, куда стояли огромные очереди. Еще одна дорога шла к Александровскому саду.
– Как вы отмечали первый послевоенный Новый год, 1946?
– К этому времени я уже освоилась в Москве, завела друзей среди однокурсников. Перед Новым годом, когда уже кончились зачеты, но не начались экзамены, мы много гуляли.
Центр сиял, блестел снег под фонарями на улице Горького (Тверской). А прилегающие к Тверской переулки были совсем темные. Мы, как все москвичи, тянулись на центральную улицу, собирались группами, брели по Горького с Манежной до памятника Пушкину, смеялись на расчищенных к вечеру бульварах. Кто-то играл на гармошках, пел, кто-то танцевал.
В Новый год была приглашена с подругой по общежитию в одну из семей (кажется, писательских) в районе Трехпрудного переулка. Было много гостей, накрытый стол с множеством закусок, которых в Иваново и представить было трудно. Помню, что было очень весело.
Я впервые тогда увидела телевизор, по которому показывали кино «Шесть часов вечера после войны».… Прошло немного времени, летом я узнала, что молодая хозяйка, у которой я встречала тот Новый год, по ошибке в керосинку налила бензин. Вспыхнул пожар, дело было на даче, она умерла от ожогов, а муж остался с маленьким ребенком. Малыш в тот Новый год только родился, все пили за его здоровье и счастье.
– Ужасно… Ну а потом следующий праздник был: 800-летие Москвы в сентябре 1947 году, вы его отмечали?
– Не помню, чтобы я как-то особо принималась участие в тех торжествах. Был салют в Москве, но улицы были освещены как-то скудно. К Большому театру тогда подошли компанией вечером, и кто-то сказал: «Господи, хоть бы театр подсветили, как следует!». Никакой особой праздничной атмосферы на улицах…
Открытки, почтовые конверты, марки, денежные знаки были выпущены, многие стремились их приобрести на память (и не только москвичи, но и приезжие). Осень 1947-го для москвичей запомнилась не этим, а отменой карточек и возможностью покупать продукты по коммерческой цене… Сахар, масло сливочное…
– Какой была студенческая жизнь?
– На всех факультетах было военное дело. Студентки, кроме фронтовичек, а их на истфаке было немало, обязаны были окончить курсы медсестер, практику проходили в хирургическом отделении, сдавали экзамен по фармакологии с отметкой в зачетках, был и тир, где тренировались в стрельбе.
Все студенты любили кино, имена режиссеров и ведущих артистов знали назубок. Кинотеатры были в Москве не во всех районах, интересные иностранные кинокартины показывали чаще в клубах. Студенты МГУ часто назначали свидания в кафе-мороженом в начале улицы Горького.
На нашем курсе, скажем, учился Гарик Эль-Регистан, который часто получал гонорары за своего недавно умершего отца, соавтора текста к гимну СССР. Гарик на эти деньги водил однокурсников «поесть мороженого на Тверской». Его встречали словами: «Слушай, я тут гимн на конфетах видел, деньги-то получил?»
С третьего или четвертого курса летом студенты МГУ ездили на стройку Университета на Воробьёвых горах. Очень хорошо помню: студенты истфака рыли котлован для будущего физфака. Когда сейчас проезжаю мимо, вспоминаю; «О, я здесь копала!»
У меня даже фото есть, где мы собрались у грузовика и слушаем наставление парторга, который стоит наверху, в кузове. Вот говорят: строили военные. Да, конечно, и они тоже, и военные строили, и заключенные, но студенты занимались отделочными работами, и их тоже было не мало.
– Когда в марте 1953 года умер Сталин, вы были в Москве?
– Да, в то время я уже работала младшим научным сотрудником в Институте истории АН СССР.
О сердечном приступе у Сталина было объявлено за несколько дней до смерти. Каждое утро все бросались читать газеты. Была какая-то всеобщая растерянность. Старые члены партии ходили мрачные, впрочем, не все..
О смерти узнали по радио утром 5 марта. На всех предприятиях без исключения партийные организации начали формировать колонны людей на похороны, как на демонстрацию. И все, вся профессура наша, и пожилые люди, и молодежь, огромной толпой собрались и поехали на похороны.
Решили, что сядем в метро на «Кропоткинской», в переполненных вагонах доехали до «Кировской», стали спускаться по Сретенскому бульвару к Трубной площади. И вдруг толпа с правой стороны как-то быстро-быстро пошла, прямо потекла вниз.
Я шла вдоль чугунной решетки бульвара. Помню, как кто-то из сотрудников института мне крикнул: «Ирочка, давай быстрей руку!» Меня буквально вытащили из толпы: «Вы с ума сошли, вас же там задавят, это хуже наводнения!»
И впрямь, я позже узнала, что в той толпе погибли люди — как раз в районе Трубной, куда я чуть-чуть не попала. Буквально десятки человек, там же резкий спуск под гору. Две толпы соединились, люди побежали, сметая идущих вниз перед ними, там же еще и техника стояла, какие-то грузовики. О них разбивались люди, и затоптанных увозили в больницу имени Склифосовского.
– До какого времени вы жили в центре?
– До 1958 года. А в 1958-м мы переехали на Юго-Запад в кооперативный дом на Первый Академический проезд, теперь это улица Вавилова. Именно тут, недалеко от села Черемушки (которые были еще войну обычной подмосковной деревней) началось строительство этого дома для ученых Академии наук.
В начале пятидесятых тут была совершеннейшая окраина: заканчивались маршруты общественного транспорта. Автобус ходил только до универмага «Москва» на будущем Ленинском проспекте. А на месте Дарвиновского музея в овраге текла речушка.
Из оврага рядом с домом вонь стояла страшная: речка, которую при строительстве микрорайона загнали в трубы, называлась Коровий брод, рядом были бойни скота, внутренности животных сбрасывали в овраг.
А дома вокруг были сплошь деревянные; помню, в один меня как-то зазвали встречать Пасху….
В начале шестидесятых в магазинах быстро расширился продуктовый ассортимент. Мне кажется, уже во второй половине шестидесятых ко мне с ночевкой стали приезжать родственники из Иванова на так называемых «продовольственных поездах». Они везли из Москвы даже яйца, масло подсолнечное и сливочное, конечно, колбасу, сыр, да что угодно – в 200-300 километрах от столицы ничего было по-прежнему не купить…
А у нас в магазинах поблизости всегда можно было найти два сорта сыра: российский и швейцарский, редко, но все же привозили (как тогда говорили, «выбрасывали») тамбовский окорок или сырокопченую колбасу отличного качества. Два-три сорта вареной колбасы были всегда в наличии. Но все это было, мы знали, в довольно ограниченном количестве и только для Москвы.
Мы с мужем вдвоем работали, подрабатывали – и мы могли это купить. А потом стало хуже, хуже…
– Вам нравится, как меняется сегодня Москва?
– Она не может не нравится, но она стала совершенно другой. Раньше говорили Москва – большая деревня и это была правда. Людей было меньше. В пределах бульварного кольца люди, например, в районе Покровских ворот знали друг друга. Я знала тех, кто постоянно ездил и выходил из метро «Кировская».. Примелькались.
Бывало, идёшь по улице Горького и думаешь: о, этого человека я видела!
Был вообще курьёзный случай: мы в 1971 году пошли на день рождения к приятельнице. И там один гость, с которым я не была знакома, сказал: «Знаете, я вас помню еще в сороковые годы, я вас всегда встречал в на Яузском бульваре!».
Москва была ощутима, осязаема для людей, которые в ней жили. Ту Москву я помню очень хорошо. И когда вспоминаю, какая она была тогда и какая сейчас – такое ощущение, что я в научно-фантастическом романе, что этот город мне это снится, как же все изменилось прямо на моих глазах. Мне 91 год и, вы знаете, очень хочется увидеть, как всё будет меняться дальше…
«На Электрозаводской будто в деревню попали – сад, смородина»
Елена Анатольевна Пожилова до середины пятидесятых жила в Подсосенском переулке близ Покровки, а потом переехала в район Соколиной горы.
– Здесь несколько домов стояло сталинских. Какой-то был мостик, ручей тек. Метро уже было, вот от метро до дома шли, а около дома был сад, зелень, смородина какая-то росла… Ощущение, будто в деревню попали.
Ну, это еще не так страшно. У меня приятель моего возраста, они жили на улице Горького, и ее стали расширять, это перед войной еще. Так вот, их выселили в деревню Бутово.
Но там-то селить было некуда, никаких домов. Им дали какую-то сумму денег – стройся, пожалуйста, вот участок! Он тогда еще ребенком был совсем, но помнит. Тогда не церемонились.
– Сейчас и «Электрозаводская» считается практически центром… Но, получается, вы Покровку знаете почти наизусть?
– Да, и она, кстати, была совсем не нарядная. Обычная, затрапезная улица. Метро «Китай-город» построили позднее, у нас там была «Курская». Еще когда в школе училась, у нас такой был бзик – вставали пораньше и еще до уроков шли гулять до Красной площади. Транспорта очень мало было, нам никто не мешал. Мы во дворе вообще не гуляли.
– Какие места там у вас любимые?
– Чистые Пруды, каток там был – это ж тоже почти Покровка. Потом кино – «Аврора» был кинотеатр, маленький, сейчас уже нет его. Был там, где трамвай пересекает Покровку, сейчас там кафе какое-то, что ли, или пирожковая.
На Покровке был шикарный рыбный магазин. Красная икра, черная – мы, конечно, на нее в основном только смотрели, это почти сразу после войны было – но к праздникам все равно покупали. Тогда мои родители, люди совершенно среднего достатка, могли себе позволить.
Помню, как-то ехали мы в поезде с женщиной, она мне рассказывала, что у ее мальчика какие-то проблемы с глазами, косоглазие, что ли… так вот, врач рекомендовал ему есть много черной икры, вот прямо ложками. И она купила огромную банку трехлитровую – то есть это было доступно, в исключительных, конечно случаях. Обычно грамм по 200 к праздникам.
– У вас в школе раздельное было обучение, мальчики – девочки?
– Да, до самого конца. Дружили школами. Уже на Покровке было четыре школы. Мы школа со школой общались, приглашали друг друга не вечера. Ну как дружили… дружба относительная. Это когда постарше, а пока маленькие, мы вообще не знали, что такое мальчики. В 9-10 классе уже стали общаться по комсомольской линии. Не просто так.
– Только по протоколу?
– Ну да. Один секретарь пришел, другой секретарь пришел… Я сама была секретарем, и в той школе мальчик, мне тоже очень потом понравился. Мы драмкружок сделали совместный, потом еще кружок танцев. Пригласили откуда-то преподавательницу, чтобы она нас учила. Танцы, конечно, бальные. Учительница показывала, как это надо делать. Меня приглашал секретарь из той школы. И вот однажды учительница на нас посмотрела (а она не знала, кто там секретарь, а кто нет), и говорит: «А вот эта пара танцует, как будто ведомости заполняет». Это ж надо было так попасть! Над нами еще долго все смеялись. Ну действительно: я особо не умела, он не умел, но мы очень старались.
– Ну а романтика «оттепели»?
– Мы бегали в Политехнический. Как-то с Рождественским вместе в очереди стояли – в гардероб, пальто получать. Вот он там читал. И Вознесенский там был. Политехнический же рядом практически был, пешком.
Но вообще я понимаю, что очень многое тогда нас не коснулось. И даже XX cъезд – не сказала бы, что прямо вот так всколыхнуло. Помню один мой приятель рассказывал: а ты знаешь, что вот, оказывается, Сталин такой… Но вот не знаю, как-то и в семье не очень обсуждалось. Как-то верили, что все у нас правильно.
В коммуналке нашей, кухня одна, а девять комнат. У каждой семьи столик кухонный.
Я поражаюсь – ведь очень много работали родители наши, и в 10 вечера, и в 11 возвращались – мама в поликлинике работала, отец инженер. И соседи тоже.
– Ваш дом, в котором коммуналка была, сохранился?
– Да, но там совсем другие люди живут. Мы недавно проходили мимо с сыном, хотели зайти… раньше же подъезды открытые были. Можно было там с мальчиками обниматься – а где еще? В коммуналку же не приведешь. А тут подошли – код, замок. Сын говорит: давай подождем, хоть на лестницу посмотрим, сохранилась же. Но что-то так никто и не подошел…
«Володька Высоцкий на моей подруге женился»
Генриетта Владимировна Ромодина родилась в Москве. Получила образование юриста, но потом нашла своё призвание в театре — окончила Школу-студию МХАТ, и уже шестьдесят лет служит актрисой.
– Я родилась на Миусской площади. Потом мама показывала мне этот роддом, на маленькой улочке.
Во время войны мы уехали с семьёй в эвакуацию в Куйбышев, потому что папа работал на авиазаводе.
Но сам завод остался в Москве, отца тоже отозвали, и мы быстро вернулись. Тогда запрещали детей везти в Москву, и я помню, что нас с братиком везли в товарном вагоне, когда останавливались — нас прятали за станки. Говорили: не чирикайте, не плачьте! Мне было семь, а братику три года. Вот так нас привезли в Москву. Помню, как там бегали в бомбоубежище…
Отцу дали квартиру на улице Правды. Когда мы туда заезжали, это был новый, современный дом. А теперь получается, что я живу практически в старинном доме…
У нас за Белорусским вокзалом были аллеи, вот они отлично сохранились. И трамвай, который сейчас туда вернули, он же тоже всегда был. Из детства я помню — один мальчик прицепился там к трамваю сзади и потерял ногу.
Ближайший ёлочный базар был на Беговой — туда, конечно, частники привозили. И весь наш подъезд туда бегал. Вообще хорошее было место – там был каток, потом он стал детским, устраивали ярмарки, пирожные продавали… Рядом же «Большевик», всегда была свежайшая выпечка.
– А какие развлечения были любимыми?
– Помню, школа-студия МХАТ еще не имела своего здания. Только несколько этажей, и на лестнице постоянно кто-то сидел. Володька Высоцкий там на гитаре бренчал, учился — у него ж сначала плохо получалось. Он учился на пару лет младше меня, но потом женился на моей подруге — весь их роман был на моих глазах.
А в юридическом институте я училась на Большой Никитской. В двух шагах от консерватории был юридический факультет, и мы, конечно, бегали друг к другу на вечера с танцами.
Вечера были популярные, туда пытались прорваться посторонние – чуть ли не до драк доходило. Но правило строгое было: вход – только по студенческому билету.
Дарья Тюкова
По материалам: “Московский комсомолец”
