Он первым догадался, что мы живем в «Матрице». 
– Здравствуй, Нео, меня зовут Тринити!
– Та самая Тринити?..
– Да, я та самая знаменитая женщина-спелеолог, специалист по пещерам. У меня к тебе серьезный разговор.
– Я слушаю тебя, Тринити.
– Представь себе, Нео, что тот мир, который мы видим, не настоящий, что мы находимся сейчас не в уютном баре, а в темной пещере, где нет ни света, ни чистого воздуха, мы прикованы цепями к холодным камням и видим только тени от далеких отблесков света за нашими спинами…
Не надо возмущаться, уважаемые знатоки творчества братьев Вачовски, авторов знаменитой голливудской «Матрицы». Конечно же, разговоры Нео и Тринити о «Матрице» были не такими. Я немного исказил кинодействительность, чтобы приблизить ее к реальности. Не хватайтесь за голову, это я просто так витиевато намекаю, что сюжет популярного кинофильма навеян творчеством гораздо более знаменитого автора – древнегреческого философа Платона.
На самом деле Платона звали Аристокл. А Платон(широкий) – это прозвище, которое дал ему Сократ за могучее сложение, высокий рост и успехи в борьбе.
Неизвестна ни точная дата, ни точное место рождения Платона. Где то около 428 года до нашей эры, то ли в Афинах, то ли в Эгине. Зато доподлинно установлено, что происходил он из знатного рода, по линии отца, Аристона, вел родословную от последнего царя Аттики Кодра, а по линии матери, Периктионы, – от легендарного афинского законодателя Солона. Неудивительно, что Платон сызмальства тянулся к знаниям. Первым учителем его был Кратил, а затем Сократ, который стал героем и участником практически всех платоновских сочинений, написанных в виде диалогов между реальными и вымышленными персонажами.
Платон боготворил своего учителя Сократа и невероятно переживал его насильственную смерть. Он упрекал Сократа за всерьез выстроить свою защиту перед судьями, а после смерти великого философа и моралиста сам написал «Апологию Сократа», то есть защитительную речь, великолепный памятник политической публицистики. Не в силах общаться после смерти Сократа с афинянами Платон уехал в Мегару, потом в Египет, и наконец на Сицилию, где общался с пифагорейцами. Через десять лет он вернулся в Афины, где основал собственную школу – Академию.
Имя Академии, в честь греческого героя Академа, носил гимнасий, где проходили занятия платоновских учеников. Впоследствии Платон купил поблизости участок земли, где могли собираться и жить его ученики. Доступ в школу был открыт для всех желающих. Это было необычно, поскольку кардинально противоречило сложившейся в то время традиции закрытости любых образовательных учреждений. Желающие стать жрецами во всех странах в то время проходили жесточайшие испытания, из которых далеко не все выходили живыми. В школу Пифагора принимали только после пяти лет стопроцентного молчания. А вот Платон сделал образование общедоступным. Конечно, это не означает, что массовым. То, чему учил Платон, было по силах далеко не каждому.
Квитэссенция платоновского учения, изложенная символически в знаменитом диалоге «Государство» – это «Миф о пещере». Чтобы снять налет «голливудскости» с нашего рассказа, давайте взглянем на отрывок из этого сочинения. Рассказчик – Сократ. Слушатель – один из неофитов.
« …Ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию… посмотри-ка: ведь люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная – глянь-ка – невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.
– Это я себе представляю.
– Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.
– Странный ты рисуешь образ и странных узников!
– Подобных нам. Прежде всего, разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?
– Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?
– А предметы, которые проносят там, за стеной; Не то же ли самое происходит и с ними?
– То есть?
– Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?
– Непременно так.
– Далее. Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы ни произнес любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудь иному, а не проходящей тени?
– Клянусь Зевсом, я этого не думаю.
– Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов.
– Это совершенно неизбежно.
– Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия и исцеление от него, иначе говоря, как бы это все у них происходило, если бы с ними естественным путем случилось нечто подобное.
Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх – в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут указывать на ту или иную мелькающую перед ним вещь и задавать вопрос, что это такое, и вдобавок заставят его отвечать! Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?
– Конечно, он так подумает.
– А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза, и не вернется он бегом к тому, что он в силах видеть, считая, что это действительно достовернее тех вещей, которые ему показывают?»…
Что означает эта притча? Вот как трактует ее другой великий философ -Мартин Хайдеггер.
«Пещерообразное жилище — это изображение …той области, где мы пребываем и которая ежедневно обнаруживает себя перед нашим взором. Огонь в пещере, пылающий над ее обитателями,— это образ солнца. Свод пещеры представляет небесный свод. Под этим сводом, обращенные к земле и к ней прикованные, живут люди. То, что их окружает и как-то затрагивает, есть для них «действительное», или сущее. В этом пещерообразном жилище они чувствуют себя «в мире» и «дома», находя здесь то, на что можно положиться.
Названные в «притче» вещи, которые можно видеть вне пещеры, напротив, суть изображение того, в чем состоит, собственно, сущее сущего (подлинно сущее). По Платону, это есть то, через что сущее обнаруживает себя в своем виде. Этот «вид» Платон берет не просто как объект зрения. Вид для него имеет еще также нечто от «выступления», через которое каждая вещь себя «презентирует». Выступая в своем виде, обнаруживает себя само сущее. Вид называется по-гречески эйдос или идея Через вещи, лежащие в свете дня вне пещеры, где существует свободный обзор всего, знаменуются в притче «идеи».
Согласитесь, что даже популярная трактовка платоновской философии трудна для понимания, что и отличает ее от простеньких идей голливудских сценаристов, и дает силу платоновским идеям, уже две с половиной тысячи лет не теряющих своей креативной мощи.
Дадим еще раз слово Хайдеггеру.
«Если бы человек, по Платону, не имел их во взоре, этих действительных «видов» вещей, живых существ, людей, чисел, богов,— то он никогда не смог бы воспринимать то или это как дом, дерево или бога. Обычно человек думает, что он видит просто этот дом или то дерево, и так каждое сущее. И, прежде всего, человек, как правило, не догадывается о том, что все то, что он с привычной беглостью почитает за действительное, он видит всегда лишь в свете «идей». То, что мнится единственно и собственно «действительным» — сейчас видимое, слышимое, постигаемое, исчисляемое,— остается, по Платону, всего лишь темным силуэтом идеи и тем самым лишь тенью. И это ближнее, эти смутные тени, день за днем держат человека в плену. Он живет в заточении, предоставляя всем «идеям» проходить у него за спиной. И поскольку он это заточение не осознает таковым, то ежедневное свое окружение под небосводом он почитает за арену опыта и суждения, которые всем вещам и отношениям в отдельности задают меру»…
По Платону истинны «эйдосы» – идеи, а не видимые человеком тени на сводах пещеры. У Иммануила Канта названия этих сущностей звучали иначе, он говорил о «ноуменах» и « феноменах», но имел в виду примерно то же, что и Платон.
Выдающийся русский философ и математик двадцатого века Василий Налимов, последователь и продолжатель платоновского учения, в своей гениальной книге «Спонтанность сознания» именует «ноумены» и «эйдосы» семантическим вакуумом. В другой Великой Книге данный термин звучит еще короче – Слово или Логос. Незначительные расхождения в формулировках не удивительны и даже закономерны в силу различия поставленных задач. Но сродство идей величайших мыслителей человечества, живших не только в разные века, но и в разные тысячелетия, не может не поражать. Тем самым доказывая потенциальным скептикам истинность этих идей.
Учение Платона стало фундаментом мировой философии. Учение его ученика Аристотеля стало фундаментом мировой науки.
…Загляните в библиотеку или в интернет, найдите и попробуйте почитать сочинения Платона¸ его знаменитые диалоги. Это увлекательное чтение, не уступающее по занимательности и изощренности любому детективу. И, возможно, вы согласитесь с очень многими почитателями Платона, которые считают, что основатель Академии – величайший и увлекательнейший автор всех времен и народов.
Владимир ПРОХВАТИЛОВ
