Блокпосты, взрывы и смерть. Каким запомнил Гудермес 2000-го ветеран второй чеченской войны
Двадцать лет назад в России началась вторая чеченская война. Официально, конечно, она войной не называлась, но миллионами россиян воспринималась именно так. Через боевую командировку в Чечню прошли тысячи военных и сотрудников правоохранительных ведомств. В их памяти эта республика навсегда осталась такой, как в те страшные годы: руины, блокпосты, заминированные дороги. Спустя два десятилетия в республику вернулся подполковник Алексей Лютых, который во время второй чеченской был врачом сводного отряда ППС из Москвы. Его история — в репортаже «Ленты.ру» из разрушенного Гудермеса 2000-го и мирного Гудермеса 2019-го.
* * *
«Почему доктор чехов? Да к тому же с маленькой буквы? Да потому, что чеченцев в последнее время называют чехами. А расставались мы с ними со слезами, как друзья. Я хотел бы приехать в Гудермес лет через десять, но не на бронепоезде, а на собственном автомобиле, по прекрасной дороге, и не с ОМОНом, а просто так, и увидеть там не руины и воронки, а современные красивые дома и счастливых людей. Я хочу купаться в чудесных горячих источниках, а не в человеческой крови».
Этими строками завершаются воспоминания подполковника Алексея Лютых о командировке в Гудермес летом 2000 года.
Алексей действительно вернулся в этот город, как и хотел, но не через десять лет, а через двадцать, и не на личном авто, а на такси из Махачкалы с одним из своих сыновей, ставшим журналистом. С собой из Дагестана он привез в подарок арбуз и дыню, потому что до конца не верил, что все это свободно теперь можно купить и здесь.
* * *
Пересекая границу Чечни с Дагестаном, будто попадаешь в другую страну. Одно из самых ярких отличий — форма и внешний вид местных бородатых полицейских. Они чем-то напоминают бойцов непризнанной Ичкерии.
Таксист, который везет нас, удивляется: на границе республики никто машину не останавливал и не проверял. Хотя именно тут, на шоссе из Хасавюрта, по словам чеченцев, специально обученные люди вылавливают молодежь, отправляющуюся в Дагестан за наркотиками или чтобы выпить запрещенного в Чечне спиртного. К Хасавюрту здесь некоторые правоверные вообще относятся как к библейскому Содому.
Ехать по Чечне на машине — одно удовольствие: качественный асфальт, никаких пробок. Опять же чеченцы водят не так агрессивно, как дагестанцы. Бросается в глаза, что в обеих этих кавказских республиках полно машин с московскими номерами, не то что, например, в Сибири, где цифры 77 или 99 привлекают внимание гаишников и хулиганов.
Широкое ухоженное шоссе в сопровождении пеших чабанов переходит большое стадо коров — строго по переходу, на зеленый сигнал светофора.
Часто встречаются портреты первого президента Чечни Ахмата Кадырова, президента России Владимира Путина и нынешнего лидера республики — Рамзана Кадырова. Так часто, что невольно думаешь о Северной Корее.
Сам же Гудермес похож на обычный, мирный провинциальный городок. Не верится, что здесь и в окрестностях еще совсем недавно гремели взрывы, стреляли снайперы, ездили БТР, стояли грозные блокпосты.
Подполковник Лютых впервые оказался в Гудермесе в мае 2000 года.
«Когда мы, закованные в тяжелые доспехи, в раскаленных вагонах-душегубках через пять часов после выезда из Моздока наконец пересекли реку Сунжу, каждый готов был отдать что угодно, лишь бы выбраться на свет божий и сделать глоток воздуха. Тут кто-то заметил, что параллельно железной дороге по грунтовке несется — нет, не несется, а летит — серый раздолбанный уазик-буханка. Из открытого окна автомобиля неизвестный неистово махал нам грязно-зеленой тряпкой, как потом выяснилось — форменной камуфлированной майкой.
“Боевики? Вряд ли. Те просто бы открыли огонь. Скорее всего, это наши, только зачем они машут? Непонятно! Может, подают знак опасности? — пронеслось в разгоряченном мозгу. — Да нет, непохоже”. И лишь через пять минут стало ясно, что это началась встреча. Причем самое интересное зрелище еще только разворачивалось.
Со всех сторон к въезжавшему в разрушенный город поезду бежала полуголая ликующая толпа одичавших дембелей вперемешку с чеченским населением среднего и младшего детского возраста. Почти ни у кого из встречающих ни средств защиты, ни оружия не было, лишь рваные разноцветные флаги, а у некоторых на головах были ржавые каски времен отечественной войны с прикрученными к ним огромными рогами.
Такого искреннего, неподдельного детского наивного восторга, с которым нас встречали в Гудермесе, я никогда в жизни не видел и никогда не увижу. Взрослые люди не скрывали радости — так им хотелось домой, а местные жители смеялись, воспринимая все как представление клоунов. Другого цирка здесь пока нет.
Едва поезд остановился, началось братание. Мы в своих бронежилетах, бронесферах и разгрузках на фоне расхристанных обветренных дембелей смотрелись как инопланетяне, пугливо спустившиеся на землю с сомнениями о наличии здесь атмосферы. Но когда убедились, что никакой опасности нет, мгновенно сняли свои тяжелые скафандры и вдохнули полной грудью. Шел бурный обмен информацией. Гости потчевали встречающих черным хлебом, салом и московскими новостями, а старожилы рассказывали о качестве местных спиртных напитков и ценах на рынке. Кто-то говорил об излюбленных точках снайперов и о минных полях».
* * *
Гудермес находится в 40 километрах к востоку от Грозного. Здесь живет около 50 тысяч человек. Город граничит с Гудермесским хребтом, однако сам расположен на равнине.
Первое впечатление — невероятная чистота и ухоженность улиц. Все покрашено, пострижено и блестит, как в воинской части перед визитом высокого начальства. Никаких тебе дорожных ям. Второе сходство с военной частью — практически полное отсутствие праздношатающейся публики: тут не встретишь ни одного бомжа или пьяницы.
В городе много новостроек, а старые многоэтажки облицованы новыми панелями. Но старая, или коренная его часть — как здесь говорят, «аул» — это частный сектор. Классические для мусульман каменные дома с внутренними дворами за глухими заборами. Здесь единственный традиционный предмет хвастовства перед соседями и гостями — это железные ворота искусной ковки с индивидуальным дизайном.
Во вторую чеченскую кампанию Гудермес стал столицей Чечни, так как тогда полагали, что полностью разрушенный Грозный восстановлению не подлежит. Здесь располагались лояльные федеральному центру власти республики. Здесь же, в единственном, наверное, здании с колоннадой — Доме детского творчества — в декабре 2002-го состоялся исторический съезд народов Чечни, на котором было принято решение вновь стать частью России.
По городу были распределены сборные милицейские отряды из самых разных регионов страны, в том числе из Бурятии, Татарстана, Еврейской автономной области. Одним из самых больших и авторитетных был московский, состоявший из сотрудников столичных оперативных полков ППС. У каждого отряда была своя зона ответственности и пункт временной дислокации (ПВД) — своеобразная крепость. В такой жил и подполковник Лютых.
«Центром нашей базы была, если можно так выразиться, “цитадель”, — двухэтажный кирпичный дом на улице Кирова. На втором этаже размещался мой медицинский пункт, где стояла моя койка и койка для пациента, но ее занимал прибывший позднее коллега. Рядом, за стенкой, с одной стороны размещалась радиорубка, служащая одновременно жилищем для связистов, а с другой стороны — офицерский клуб-кубрик. Это были мои соседи: ротные Боря, Саша, Миша и офицер-компьютерщик Сергей (без компьютера теперь нигде нельзя, даже на передовой). Кроме того, на втором этаже было три кубрика личного состава отряда.
Довольно широкая лестница без перил вела вниз, где размещался штаб, склад вооружения и боеприпасов, три жилых кубрика для бойцов, среди которых разместились мои славные вагонные соседи — гитарист Сергей Король со своими друзьями. А еще на первом этаже был клуб-столовая с телевизором и видеомагнитофоном (фильмотека благодаря спонсорам была обширная, каждый день можно было смотреть новое кино).
Все оконные проемы у нас были заложены мешками с песком. Мешки прикрывали и вход в здание, а на крыше из железнодорожных шпал была сложена башня кругового наблюдения с пулеметным гнездом под названием “голубятня”. Доброй приметой нашего пребывания всеми, за исключением меня (по причине вопиющей антисанитарии), расценивалось наличие в здании ласточкиных гнезд, в которых пищали вечно голодные птенцы. Нахальные ласточки влетали через амбразуры и гадили где попало».
Двадцать лет спустя Алексей Борисович поселился в гудермесской гостинице, расположенной в одной из высоток Гудермес-сити. По площади его номер был равен, наверное, доброй половине всего внутреннего пространства ПВД, а еще была нормальная ванная с туалетом, огромный телевизор, интернет. Из этой мирной картины выбивалось только то, что внизу дежурил вооруженный автоматами отряд чеченских силовиков.
Седой подполковник осматривает первый полностью восстановленный после войны чеченский город через огромное панорамное стекло своего номера. «Мы приехали сюда, чтобы мир победил. Значит, и мы победили», — улыбается он.
Перед отправкой в Чечню в 2000 году Алексею пришлось долго объяснять себе, друзьям и жене, куда и зачем он едет, а еще за свой счет и c помощью друзей собирать необходимые для отряда медикаменты, так как на ведомственном складе ему почти ничего не выдали.
«Не было даже простейших антисептиков, таких как перекись водорода и фурацилин, которые в медицине применяются для обработки ран со Средних веков. Полностью отсутствовали какие-либо ампулированные антибиотики, даже такие банальные, как пенициллин и стрептомицин… Не было и средств для борьбы с кишечными инфекциями. Это летом-то, да в Чечне! В случае ранений наши бойцы обрекались на верную смерть от болевого шока, потому что не было элементарных противошоковых шприц-тюбиков, которые должны входить в индивидуальную аптечку каждого бойца. Впрочем, индивидуальные аптечки тоже отсутствовали. Не удалось раздобыть ни столбнячного анатоксина, ни антигангренозной сыворотки, ни сыворотки от укусов ядовитых змей, ни дизентерийного бактериофага…
Моя аптека и оснащение не соответствовали даже уровню отечественной медицины эпохи Пирогова, поскольку хирургического инструмента и шовного материала для нас тоже не нашлось. Самое поразительное, что на отряд не дали ни одного шприца. Даже многоразового!»
Оказавшись на месте, где двадцать лет назад располагался ПВД, подполковник Лютых не сразу нашел то самое кирпичное здание. Даже подумал, что его снесли. Однако дом стоял в целости и сохранности. Без мешков с песком и будки, обшитой шпалами, — аккуратное, будто бы вчера выстроенное здание, в котором теперь занимаются ученики местной начальной школы.
Изменилась и сама улица Кирова. Теперь она покрыта асфальтом и даже не верится, что совсем недавно по ней туда-сюда сновала бронетехника, а проспект Терешковой, в который она упирается, федералы шутя называли Фугассен-штрассе — из-за того, что ее часто минировали боевики.
* * *
Не только приезжим силовикам, но и самим гудермесцам в 2000 году приходилось жить и работать практически в полевых условиях. Так, Хожбауди Борхаджиев, два с половиной десятилетия возглавляющий редакцию газеты «Гумс», рассказывает, как в то время они работали в школьном спортивном зале. Собственное здание газеты, издающейся с 18 июня 1941 года, было сожжено боевиками, захватившими Гудермес зимой 95-го. Недавно Борхаджиев описал эти события в своей книге «Гудермес и гудермесцы»:
«13 декабря 1995 года в город зашли боевики во главе с Салманом Радуевым, и им была поставлена задача сорвать предстоящие выборы главы республики — ожидалась официальная “коронация” Доку Завгаева.
Утро началось с интенсивного треска автоматных очередей. Ухали гранатометы, а вскоре с сопки стали обстреливать городские кварталы из дальнобойных пушек и танков. Так продолжалось десять дней…
После прекращения боевых действий, когда вышли на работу, мы увидели удручающее зрелище: все внутри сгорело — стояли голые стены. Я очень надеялся, что чудесным образом сохранился архив районки с 1953 года. Но в углу лежала черная пыль, вобравшая в себя всю писаную историю жизни Гудермеса и гудермесцев за 40 лет… Огнем было уничтожено и все типографское оборудование…»
Превратившаяся в прах история Гудермеса была почти такой же, как и история многих других городов по всему СССР. Он был образован из рабочего поселка железнодорожников имени Калинина в апреле 1941 года. По его улицам, как и везде, ходили пионеры в галстуках. Взрослые работали на заводах. На одном только производстве медицинских изделий трудились 2 тысячи человек из 17 тысяч всего тогдашнего местного населения. Продукция предприятия, в том числе аппараты Илизарова, экспортировалась в 27 стран мира.
На другом заводе делали оборудование для нефтяной промышленности. А еще в Гудермесе были пищекомбинат и консервный завод. Сердцем же города было Локомотивное депо, так как в Гудермесе находился один из крупнейших на Кавказе железнодорожных узлов.
В ходе вооруженных конфликтов, экономических и общественно-политических кризисов 90-х годов вся эта промышленная инфраструктура погибла. Работы почти не было.
* * *
В конце февраля 2000 года федеральные силы взяли Шатой — последний в Чечне крупный населенный пункт, контролировавшийся боевиками. Масхадов со своими людьми перешел к партизанской войне и сдаваться не собирался. Наоборот, к лету он планировал штурмовать Аргун и Гудермес.
В июне возле Сержень-Юрта силовики обнаружили и разбили крупную группировку боевиков, которая должна была стать ядром наступления. По одной из версий, именно для того, чтобы отомстить, террористы снарядили пять грузовиков со взрывчаткой и отправили их в Урус-Мартан, Гудермес и Аргун. Находившиеся за рулем смертники должны были таранить ворота крупных пунктов дислокации подразделений федеральных сил и подрываться на внутренней территории, чтобы потери среди силовиков были максимальными.
Эту задачу боевики выполнили только в Аргуне. Двухэтажное общежитие, которое занимал там сводный отряд милиции Челябинской области, было почти полностью разрушено. В результате погибли 45 человек, включая потери чеченской милиции и прокуратуры.
В Урус-Мартане грузовик не смог прорваться на внутреннюю территорию военной комендатуры и взорвался рядом, когда по нему открыли огонь. Погибли, по разным версиям, от двух до пяти сотрудников органов правопорядка.
Гудермес должен был пострадать больше всего — туда, как в столицу, выехали сразу три грузовика со смертниками. Один из них обнаружили южнее Новогрозненского, после чего смертник врезался в ворота находившейся рядом базы внутренних войск. Погибли трое военнослужащих. Второй грузовик заметили и подорвали на въезде в город, у моста через Сунжу. Третий доехал до улицы Кирова, где находилась база внутренних войск и сводный отряд Алексея Лютых. Он бы наверняка прорвался на внутреннюю территорию, если бы не чеченские милиционеры и девятилетний Муса.
Вечером 2 июля милиционер Хусейн Асхадов остановился у палатки, чтобы купить минералки и поболтать с товарищами из местного отделения по борьбе с экономическими преступлениями. Говорили о незаконном обороте нефтепродуктов, кражах цветного металла и прочем.
В это время мимо них проехал бортовой КамАЗ, груженный какими-то непонятными мешками. Милиционеры попытались его остановить для проверки, но не удалось. Погнались на служебном ВАЗ-2106 и преградили грузовику путь. Тот остановился, но когда Асхадов подошел к кабине, водительская дверь открылась и раздалась автоматная очередь. Милиционер упал на землю и получил еще несколько пуль. А водитель КамАЗа ударил по газам.
Грузовик не добрался до части и взорвался на подъезде к ней. Согласно официальному заключению — благодаря коллегам Асхадова, которые открыли огонь по водителю.
Но очевидцы запомнили и рассказали отрядному врачу, что перед грузовиком вдруг возник девятилетний местный мальчик Муса. Он бежал к КПП с криком: «Дяденьки, дяденьки, вас едут убивать!» Услышавшие его караульные обратили внимание на грузовик и подорвали его из гранатомета на подъезде. Храбрый Муса уцелел, но без погибших и пострадавших от взрыва не обошлось.
Тем летом каждую ночь Гудермес погружался в беспорядочную стрельбу: боевики прятались среди местных жителей и в горах, внезапно открывали стрельбу по силовикам, те стреляли в ответ и иногда попадали по своим. Ночь после взрыва была особенно опасной. Из-за этого вывезти даже тяжелораненых в госпиталь было невозможно. Экстренную помощь им оказывал единственный находившийся рядом с эпицентром взрыва врач Алексей Лютых.
«В распахнувшиеся со страшным визгом, простреленные во многих местах ворота вкатился бронетранспортер, доставивший пострадавших бойцов. Привезли только самых тяжелых, не способных самостоятельно передвигаться или находившихся в терминальном состоянии. Их аккуратно опускали вниз и тут же затаскивали в просторную офицерскую столовую, куда мы с Игорем заранее притащили всю свою аптеку…
Из доставленных двое еще стонали, один был в коме, другой агонировал. Первым делом я бросился именно к нему. Это был совсем молодой, ладно скроенный белобрысый паренек. Увы, помочь ему было невозможно. Он умер у меня на руках, и я напрасно надеялся вернуть его к жизни. Пытаясь перенести бедолагу поближе к свету, я обнял его. Ладони погрузились в теплую, склизкую, пузырящуюся кровавую кашу. Перевернув несчастного на бок, я увидел огромную зияющую рану на спине, которую его товарищи пытались перевязать, как могли. Но повязка сбилась в сторону, да и вообще она была бесполезна.
Повреждения органов грудной клетки были совершенно несовместимы с жизнью. Вот еще одно конвульсивное движение — и конец. Чтобы не спотыкаться в темноте о лежащее на полу тело, мы тут же вынесли его за порог. Бойцы с содроганием наблюдали за этим, но мне нельзя было поддаваться чувствам, я продолжал сортировку.
Ужасное зрелище представлял другой боец, с размозженной головой и кровавым месивом вместо правого локтевого сустава. Он еще дышал, но дыхание уже становилось прерывистым, было ясно, что долго он так не протянет. Желая облегчить страдания, я тут же ввел бедняге промедол. Этого бойца мы сразу уложили на широкий обеденный стол и поставили ему капельницу. Впрочем, повторю, и малейшей надежды на его спасение у меня вначале не было.
Оставались еще двое, которые периодически приходили в себя. У смуглого плотного малого, лежащего на носилках посреди прохода, было серьезное ранение голени, а у другого бойца, перебинтованного подобно египетской мумии, с головы до ног были множественные осколочные ранения. После инъекций противошоковых средств и развешивания капельниц принялся за обработку ран.
Это потом, на досуге, можно было детально анализировать все свои действия и объяснять их последовательность, а в ту ночь в моей башке не было никаких вразумительных мыслей и четких алгоритмов, только инстинкты и старые навыки, а скорее всего — не навыки, а сплошная бестолковщина, которую мои бесхитростные товарищи-менты почему-то приняли за чудеса хирургии и волшебство.
Да и вообще, может, не стоило все это вспоминать, а тем более так подробно описывать. Чего доброго, подумают, что я смакую страдания российских солдат. Но это была моя война, война со смертью, и если мне все-таки удалось что-то сделать для моих пациентов, несмотря на бестолковые сборы, отвратительную подготовку и оснащение, вопреки дикому стечению обстоятельств, по которому в Гудермесе летом 2000 года никто из великих организаторов здравоохранения не удосужился развернуть даже самый простой полковой медицинский пункт с операционной, — то это великая удача.
Прежде всего я занялся бойцом с осколочным ранением голени. Крупным металлическим осколком ему пересекло не только кожу, мышцы и сосуды, но и малоберцовую кость. Осколок застрял в большеберцовой кости. Видимо, было довольно сильное кровотечение, потому что и брючина, и кроссовка густо пропитались кровью, а под коленкой был затянут резиновый жгут. Еще один жгут лежал выше, на бедре.
Даже одни только жгуты причиняли неимоверную боль. А ведь при длительном наложении жгута на бедре ампутация ноги выше коленного сустава была бы неизбежна. Поэтому жгуты я снял и под местной анестезией тщательно обработал рану, извлек осколок и перевязал кровоточащие сосуды. Кровообращение в стопе и голени быстро восстановилось. Боль ушла. Шок больше не грозил. Боец успокоился, тихо лежал на носилках под капельницей, курил и ждал эвакуации. Для него война закончилась вполне благополучно. Уж медаль-то ему точно обеспечат, да и нога будет в сохранности.
Теперь я подобрался к бойцу-мумии с множественными осколочными ранениями. Его устроили на ярко красном офицерском диване, на фоне которого особенно выделялась его мертвенная бледность. Сказывался шок и продолжающееся кровотечение. Особо настораживала рана на шее. Однако это определенно был самый везучий из всех пострадавших. Судите сами.
Среди множества осколков, впившихся в кожу его лица, выделялся один, размером с пятак, насквозь пробивший верхнее веко и там застрявший. Удивительно, что он не задел глаз. Но на этом чудеса не кончились, а только начинались. Когда я снял повязку на шее, то обнаружил, что из пульсирующей кровоточащей раны в миллиметре от наружной сонной артерии торчит ржавый металлический осколок, не позволяющий краям раны сомкнуться. Честно говоря, я не знал, как мне к нему подступиться и трогать ли вообще. Колебаться было некогда.
Держа в правой руке заряженный иглодержатель, я левой рукой осторожно потянул осколок на себя. Успокоившееся было кровотечение вновь усилилось (видимо, кровоточили щитовидная артерия и вена). Края раны я сдавил пальцами, оттянув кожу и грудинно-сосцевидную мышцу на себя. Кусок металла нехотя поддался и покинул теплую живую плоть, прихватив с собой кровяные сгустки. Кровь захлестала еще пуще.
“Неужели повредил сонную артерию! — пронеслось в голове. — Если так, то кранты!” Оперировать на сосудах шеи — высший пилотаж. А ведь здесь тебе не операционная, где светит яркая бестеневая лампа, где заботливая медсестра подаст зажим и салфетку, где анестезиолог следит за пульсом и давлением…
Помощи не будет. Еще хорошо, что бог послал психолога со скорой, а не из педагогов или замполитов. Стоя в этот момент к психологу спиной, я слышал, как он героически борется за жизнь парня с раскроенным черепом, вытаскивает западающий язык, делает искусственное дыхание, входит в вену, заменяет закончившийся флакон раствора новым, спрашивает у меня, что еще из лекарств добавить.
Если называть вещи своими именами, то он практически прикрывал мою спину, как это и положено в бою.
— Держись, Игорек! — ободряю я его. — Сейчас закончу, приду тебе на помощь.
— Давай, док! Кажется, этот совсем тяжелый, вены спали, но я стараюсь, держу его, — отзывается он.
Кругом стрельба, наша база, впрочем, как и весь город, заблокирована. Неизвестно, как сложится эта ночь. Может, будут еще потери. У меня кончаются салфетки. Рву бинты. Противошоковых кот наплакал, наркотиков — на треть отряда. Хотя, впрочем, уже меньше. Как там, интересно, складывается оперативная обстановка?
В суматохе рацию уронили на пол. Слышу, как по ней кто-то запрашивает потери. Открытым текстом.
“Да пошел ты!” Не исключено, что это боевики. Всех наших солдат, за жизнь которых мы с Игорьком сейчас еще боремся, они уже списали в утиль. Ну уж нет!
Рана на шее кровит. Боец без сознания. Быстро, коленкой закидываю его безвольно болтающиеся ноги на спинку дивана. Чтобы парень не свалился, прижимаю его. Буквально сажусь верхом. Левой рукой хватаю за горло, правой прицеливаюсь иглодержателем. Ну и видок у меня со стороны!
Надо прошивать сосуд. Решаюсь и одним движением прошиваю рану через все слои. Кривая хирургическая игла не подвела. Подхватываю нить и аккуратно затягиваю узел. Не порвать бы! Второй раз так не выйдет. Вот теперь порядок. Снова, который раз, умываю руки спиртом, протираю раненому лоб и виски нашатырем. Слава богу, зашевелился.
В госпитале, куда поедет боец, меня наверняка отматерят. И правильно! Ну, ничего. Я, пожалуй, оставлю коллегам еще много разнокалиберных осколков. Пусть их выковыривают по всем правилам науки. Однако еще несколько осколков мне все же достать из него пришлось. Они, как наконечники стрел, пригвоздили лежавший в нагрудном кармане военный билет к коже грудной клетки, в области проекции сердца. Да, повезло парню!
Тем временем психолог вместе с пришедшими на помощь бойцами Димкой и Лехой во всю боролись за жизнь бойца с раскуроченным черепом. Казалось, тот вот-вот проститься с жизнью: то забьется в судорогах, то захрипит, то перестанет дышать. Чтобы у него не западал язык, пришлось его вытащить и зацепить хирургическим зажимом. Периодически при судорогах из вены вылетала игла. Несколько раз пришлось делать искусственную вентиляцию легких. Наконец состояние его несколько стабилизировалось. Можно было внимательно осмотреть рану на голове.
Она подковообразно простиралась от уха до уха, захватывая всю затылочную и теменную области. Фактически осколком была снесена часть свода черепа, которая свисала, обнажая мозг, на обширном кожно-мышечном лоскуте. К несчастью, часть мозгового вещества теменной области была потеряна. Но спасти человека было возможно.
Вспомним, что у фельдмаршала Кутузова было два тяжелейших пулевых ранения черепа и потерян глаз, и врачи (в то дремучее время!) спасли будущего героя 1812 года. Современная нейрохирургия способна и не на такое. Однако чтобы чудо состоялось, раненого нужно было срочно доставить в специализированный госпиталь.
Появившийся на пороге командир, справившийся о наших успехах, сообщил, что для эвакуации раненых он запросил вертолет — вертушка вот-вот должна появиться. Для обозначения места посадки уже разложили костры. Наконец послышалось характерное тарахтение. Сам вертолет вначале виден не был, он снижался с погашенными бортовыми огнями. И только когда до земли оставалось каких-то пятнадцать-двадцать метров, машина заблестела в свете костров. Пилотов что-то смутило. Вертолет взмыл вверх и снова растворился в темноте. Всего было сделано три попытки приземления. Но что-то помешало, и машина улетела. Воцарилась прерываемая автоматной стрельбой со стороны бригады ВВ тишина. Шансов на быструю эвакуацию раненых не осталось.
Вот по этой самой причине мне и пришлось оперировать на мозге в совершенно неподобающих для этого условиях. Если точнее, я проводил обработку обширной, сильно загрязненной черепно-мозговой раны для подготовки к последующей эвакуации, но суть от этого не меняется.
Стараясь не навредить, бережно удалил металлические осколки и костные отломки, аккуратно смыв струйкой стерильного физраствора частички грязи, сгустки крови и волосы с нежной мозговой ткани и оболочек мозга. Срезав лоскуты нежизнеспособной кожи и произведя остановку кровотечения, я оросил рану раствором антибиотика и закрепил кожно-мышечный лоскут временными транспортными швами, после чего соорудил бинтовую повязку — так называемую шапочку Гиппократа. Обработал и рану локтевого сустава. Состояние пострадавшего значительно улучшилось. Хотя в сознание он так и не пришел, но эвакуировать его можно было безболезненно».
* * *
Двадцать лет спустя после той ночи Чечня живет мирной жизнью. Один за другим были отстроены Гудермес, Грозный, Аргун и Шали. В центре каждого из этих городов появились высотки — Сити. Конечно, смотрятся они немного чудно. Кто-то хотел «как в Москве или Дубае».
В Чечне есть давняя традиция возведения родовых башен, которые можно увидеть в поросшем густыми лесами Аргунском ущелье. Возможно, Сити — что-то вроде отголоска той традиции.
Республика пытается стать привлекательной и открытой для туристов. В один из самых отдаленных горных населенных пунктов Ведучи, где вскоре откроется горнолыжный курорт, уже теперь любому желающему можно добраться на каршеринге, взяв машину в аэропорту Грозного, благо дороги и здесь содержатся в идеальном состоянии.
«В 2000 году дорога из Гудермеса до Ханкалы (три десятка километров) занимала чуть ли не полдня, — вспоминает Лютых. — Движение по дорогам представляло наибольшую опасность из-за мин и засад, которые устраивали террористы. Двигались только в колоннах, да и дороги были чудовищные».
По дороге в Ведучи, прямо за Шатоем есть, возможно, самое красивое в Чечне, а может, и на всем Кавказе место — Нихалоевские водопады. Цепь причудливых ущелий, стены которых почти смыкаются над головой, стоянка, кафе, ухоженные дорожки и домики — все как в Европе.
Однако если хочешь узнать чеченца — побывай у него в гостях. Снаружи жилище горца — это крепость, но внутри все иначе. Здесь он и сам, кажется, снимает доспехи и становится добрым сыном, отцом или дедушкой, на котором виснут бесчисленные дети, племянники и внуки.
Дом Хожбауди Борхаджиева в Гудермесе именно такой. Гостям предлагают невероятно вкусный жижиг-галнаш — одно из традиционных чеченских блюд. Отварное мясо (баранина и говядина) подают на одном блюде, домашние галушки — в другом, а бульон — в чашке. Судя по убранству столовой, в которой происходит застолье, семья главного редактора «Гумса» не бедствует, несмотря на то, что зарплата у него весьма скромная. Живут, как говорится, общим котлом.
Отец и дедушка Хожбауди Борхаджиева в советские годы, несмотря на враждебность государства по отношению к религии, были известными и авторитетными чеченскими богословами. Возможно, от них Хожбауди передалось умение жить особняком и, разумеется, вера в бога.
«Многие мои друзья-товарищи с приходом к власти Масхадова покинули республику и даже сумели найти приличную работу в разных регионах России, — вспоминает Борхаджиев. — Я не мог оставить близких и родных и сразу стал объектом преследований. Наезжали все кому не лень. Сегодня — шариатский суд, завтра — милиция, потом — служба безопасности, и у всех на руках веский аргумент: служил России».
Хожбауди даже побывал в печально известных масхадовских подвалах. Его выручило знакомство с помощником председателя парламента Ичкерии Русланом Алихаджиевым.
Со временем Борхаджиев, который как мог сторонился общения с представителями тогдашней официальной республиканской власти, убедился, что Алихаджиев — идейный враг ваххабизма и политический оппонент Шамиля Басаева.
Деду Хожбауди — Яхъе — тоже помогали избежать ареста. Опального священнослужителя предупреждали о готовящихся облавах люди из властных кругов, порой ему приходилось уходить в лес. Яхъя известен не только аскетизмом и богобоязненностью, но и прозорливостью. За два года до массовой депортации чеченцев в казахские степи, произошедшей в 1944 году, его спросили, придут ли в Чечню немцы.
«Немцы дойдут только до Терека, а затем отступят и в итоге будут разгромлены, но чеченцев ждут суровые испытания, — ответил Яхъя. — Их выгонят с родных земель как стадо поутру, но после 13 лет жизни на чужбине они вернутся обратно на родину».
Самому провидцу вернуться на родину было не суждено.
* * *
На перекрестке возле Гудермес-сити резко, прямо на зебре, останавливается легковушка. Опускается окно. Сидящий за рулем серьезный бородатый мужчина в форме с большими звездами на погонах озадаченно смотрит на странных пешеходов:
— Салам алейкум! А вы откуда? Из гостиницы? Что вы делаете? — спрашивает горец.
— Салам! Мы выбежали на утреннюю пробежку, — отвечает ему Алексей Лютых.
— У нас в шортах не принято ходить. Вы понимаете? — продолжает чеченец.
— Да они не короткие. Впрочем, мы вас поняли, спасибо, — улыбается Алексей.
Мужчина улыбается в ответ и уезжает. Мы меняем маршрут, но тренировку решаем все же провести.
— Ты можешь спустить свои шорты ниже? Я нет. Если спущу, то это уже будет неприлично и по нашим традициям, — шутит врач.
Однако далеко убежать не удается. Через двести метров останавливается еще одна машина. Из нее выходит мужчина и преграждает путь.
— Здравствуйте! Я понимаю, что вы не местные, но у нас не принято мужчинам ходить в шортах по улицам. Колени должны быть закрыты. Это ограничение, предписанное нашей религией. Вам все равно не дадут проходу. Другие тоже будут останавливаться, — объясняет он.
— Мы поняли. А в Махачкале нам замечаний не делали. Тяжело бегать в штанах в такую жару, — отвечает Алексей, пытаясь вспомнить, в чем он бегал в Гудермесе летом 2000 года. И тогда, и сейчас пробежки на улицах чеченских городов — экзотика, что удивительно: ни в Гудермесе, ни в Шатое, ни даже в Грозном вы почти не встретите толстых или просто неспортивного вида мужчин.
На следующий день на пробежку мы вышли уже в штанах. Алексей даже специально приобрел спортивный костюм с символикой клуба «Ахмат». Больше нас никто в республике не останавливал.
На гудермесском рынке, где в 2000 году федералы закупались пивом и водкой, теперь ничего крепче кефира не купишь. И в целом алкоголем, говорят, торгует только одно заведение во всей республике — большой супермаркет, который находится рядом с Ханкалой, главным местом концентрации федералов — потребителей спиртного.
Еще одна бросающаяся в глаза примета — женщины в характерных для Турции и Аравии хиджабах, никаких мини-юбок, декольте, обтягивающих джинсов. В гостинице даже обнаружилась памятка туристу, в которой говорится, что в Чечне не принято здороваться с женщинами за руку и нельзя спрашивать у них, где находится туалет.
В Гудермесе есть единственный в республике аквапарк, и в нем специально построили отдельные зоны для женщин с детьми и для мужчин.
«Раньше на его месте была вертолетная площадка. Как-то мы долго пытались отсюда раненого эвакуировать — борта были заняты разнообразными начальниками», — вспоминает, глядя на горки и бассейны, подполковник Лютых. Эта история как раз связана с женщиной — фельдшером, командированной в Гудермес из отделения экстренной медпомощи столичного госпиталя. Девушка с позывным Верба смело ходила по городу в дерзкой мини-юбке и стала, можно сказать, секс-символом для всех командированных.
Летом 2000 года один из бойцов курганского сводного милицейского отряда неудачно прыгнул в окоп во время обстрела блокпоста и повредил позвоночник. Своего врача у курганцев не было. Первую помощь ему оказала Верба, но требовался врач, и она вызвала по рации Алексея Лютых. Вместе они сделали все возможное на месте, а затем оформили документы на эвакуацию и даже нашли в городе работающий рентгеновский аппарат, который подтвердил диагноз: компрессионный перелом грудных позвонков со смещением костных отломков и сдавлением спинного мозга.
«При своевременной доставке парня в госпиталь и правильном лечении прогноз мог быть вполне благоприятным… Однако и через два, и через три часа вертолета для нас найти не смогли, хотя на площадку они садились каждые пятнадцать минут… Проходит еще час, за это время в Моздок уходят три вертолета. Возят каких-то важных генералов с крутой охраной и комиссии из Москвы.
Как старший в нашей команде, принимаю решение выехать на буханке на вертолетную площадку и там встать, а как только очередной начальник полетит в Моздок — выбежим и загрузимся к нему.
На нас обратили внимание в комендатуре. Прислали разбираться дежурного офицера, но тот, осмотрев пострадавшего, которому стало гораздо хуже, призадумался. Еще бы, ведь отек спинного мозга нарастает.
— Ребята, все понимаю, но комендант негодует. Уберите машину, иначе шкуру с живого снимет.
— А если мы уйдем, то совсем позабудут. Ведь все есть — и вертолеты, и летчики, и керосин! Но уже сколько часов не можем пострадавшего из Гудермеса вывезти. Нет, никуда я с вертолетной площадки не уйду.
— Так пойди и сам доложи товарищу гвардии генерал-майору, если такой умный!
Идти со мной к генералу и все ему объяснить решился замполит курганцев Николай, захватив с собой все бумаги. Как только мы перешагнули порог комендатуры и попали под светлые очи начальника, тот заорал на нас, тыча пальцем в курганца:
— А этого фраера на губу на десять суток за нарушение формы одежды!
Больше разговаривать с нами генерал не пожелал. На Николае были неуставные кроссовки, в которых в Чечне ходит почти все российское воинство.
Прошло еще два часа, прежде чем парня с переломанным позвоночником наконец взяли на борт и увезли».
* * *
В чеченских городах до сих пор очень мало русских людей на улицах. К тем же, кто отваживается сюда приехать, стараются относиться подчеркнуто уважительно. Две войны, тысячи погибших, а еще пропавшие без вести и угнанные в рабство молодые русские парни — для многих это достаточный довод, чтобы больше никогда не приезжать на эту землю.
Однако в Чечне не верят в «русско-чеченский» характер этих войн. «Боевики активно грабили, убивали и брали в заложники своих же чеченцев», — вспоминает Хожбауди Борхаджиев.
Подполковник Лютых гордится давней дружбой с Николаем Хасбулатовым — представителем знаменитого чеченского рода, всегда остававшегося верным России.
Чеченцы, русские, украинцы и представители многих других национальностей воевали как за сепаратистов, так и на стороне федералов. Они убивали друг друга. Но хуже всего, конечно, пришлось мирным жителям — женщинам, детям и старикам. Они страдали и от армейских снарядов, и от фугасов боевиков. Но больше всего — от разрушенной инфраструктуры, ощущения ненужности никому — ни Москве, ни Ичкерии.
«В покосившемся доме напротив нашего ПВД от туберкулеза и дыхательной недостаточности загибался сорокалетний Муса. Он был бледен как полотно и прозрачен как туман. Лежать не мог — лишь сидел на полу. Легких у него практически не осталось. Он даже не кашлял, а хрипел, и розовая мокрота стекала с подбородка. Когда я наносил визит Мусе, сопровождающие меня бойцы старались даже не заходить во двор. Они боялись заразиться, и правильно делали. Но мне нужно было к нему идти. Глюкоза с эуфиллином, которую я с трудом вводил в его истонченные вены, немного помогала. Мусу можно было вылечить — лет пять тому назад, но в то время медицина здесь уже кончилась.
Еще месяц назад он надеялся добраться до Ростова и даже собирал деньги на поездку и лечение. Теперь ясно, что деньги пойдут на похороны. У Мусы жена и четверо детей. По всей видимости, они тоже больны туберкулезом. Эта болезнь здесь очень распространена, но на нее не обращают внимания до той поры, пока не начинают кашлять кровью.
В следующем доме жила семья кумыков. У одного из детей, полуторагодовалого мальчика, огромная пахово-мошоночная грыжа, куда вылезает почти весь его кишечник. Когда это случается — зовут меня, потому что парень не дает никому покоя.
Далее, в тени шелковичных деревьев, притаился скромный домик престарелой русской четы. У деда — нарушение мозгового кровообращения и глубокий маразм, у бабули — перелом шейки бедра, но она умудряется ходить по двору. Кормят их соседи.
Через два дома — многолюдная чеченская семья квартального Салмана, проживающая в большом кирпичном доме. Здесь тоже горе. У его сестры рак толстой кишки. Ее оперировали несколько лет назад, наложили колоностому. Но это был лишь первый этап лечения. Нужно было удалять саму опухоль, проводить химиотерапию и дополнительную восстановительную операцию. Однако лечение прервала война, и теперь время безнадежно упущено, а первый этап лечения стал последним. Опухоль проросла насквозь, причиняя страдания заживо гниющему человеку, распространяя страшное зловоние по всему дому.
Можно днем и ночью ходить по этому городу, пытаясь облегчить человеческие страдания, осознавая, что силы и возможности твои ограничены, и не забывая, что ты врач отряда, который могут разгромить в любую минуту».
Теперь, двадцать лет спустя, Алексей Лютых особенно рад тому, что в Чечне, где он принимал роды, подрабатывал за педиатра и участкового врача, восстановили не только дороги и фасады домов, но и всю социальную инфраструктуру.
«Реанимированный Гудермес стал для хозяев и гостей вожделенным оазисом всей Чечни, лежащей в руинах… Следом разительные перемены произошли в Грозном и Аргуне, далее — в Наурском районе, — приводятся в книге Борхаджиева слова нынешнего главы администрации Гудермесского района Усмана Оздамирова. — Где-нибудь в Сибири какую-нибудь деревню в 40 дворов после лесного пожара восстанавливают годами, а у нас за каких-то пять-семь лет целую республику превратили в цветущий край».
«Только книжных магазинов не хватает. Это очень нужная вещь. Это культура, которая нас объединяет», — обратился Лютых перед отъездом из Гудермеса к Хожбауди Борхаджиеву. Он надеется, что тот донесет эту мысль до местной администрации.
Единственным разочарованием для подполковника стало то, что он так и не смог отыскать мальчика Мусу. Он тогда жил с теткой в лачугах железнодорожников, буквально в нищете. Родителей в городе не было. Московские милиционеры снабжали его консервами и сладостями, когда могли, а за его подвиг подарили командирские часы перед строем.
Боевики же подсунули мальчику замаскированную под зажигалку взрывчатку. Три пальца на правой руке оторвало. Алексей делал Мусе регулярные перевязки до тех пор, пока не настало время возвращаться в Москву. Офицер передал мальчика своему сменщику и отправлял мальчику посылки.
«Но на новый 2001 год посылку у меня не взяли. Сказали, что Мусу застрелили в больнице. Я читал об этом в газете, но мне всегда хотелось верить, что он жив, вырос и теперь уже воспитывает своих детей», — говорит Алексей.
Сергей Лютых
По материалам: “Лента.Ру”
