Когда уходит хороший человек, на девятый день принято поминать его добром.
Валерию Новодворскую будут поминать добром и через девять дней, и через девять лет, и, думаю, намного дольше. Она была очень хорошим человеком — честным, бескорыстным и безудержно смелым. Без нее наше время вполне могло бы показаться тусклым и трусливым. Она была тем самым праведником, без которого не стоит село. Праведник ушел. Дай Бог, чтобы село устояло.
Я с Лерой познакомился в конце 80-х, в общем-то, случайно. Мне позвонили из какого-то государственного учебного заведения, кажется, из Академии управления или чего-то вроде — помню только огромное здание недалеко от метро Юго-Западная. Тамошние студенты решили провести дискуссию с только что созданной партией «Демократический союз» — ее возглавляла как раз Новодворская. Начальство наложило вето. Тогда молодые организаторы предложили мне встретиться со студентами и поговорить о новом оппозиционном движении. Я счел такой вариант бессмысленным и предложил хитроумно ублажить и волков, и овец: публично объявить встречу со мной, но одновременно пригласить и Новодворскую с товарищами. На том и порешили.
Вечером я приехал по нужному адресу и увидел у входа небольшую группу молодежи, человек десять-пятнадцать. Оказалось, партком вуза мой лукавый план разгадал и внес свои коррективы: встречу со мной разрешил, но пропустить в зал членов Демсоюза напрочь отказался. Устроители мероприятия были огорчены и растеряны. Я выразил им свое сочувствие, но проводить встречу в парткомовском формате, естественно, отказался. Мы с начинающими радикальными политиками остались на улице, бегло познакомились и стали думать, что делать.
Решение приняли чисто отечественное: надо выпить.
Человек пять набилось в мой «Жигуленок», поймали еще два такси, прихватили по дороге несколько бутылок сухого и поехали в Марьину рощу, где помещался офис опасной для государства организации.
Гнездо радикалов квартировало в старой коммуналке, в довольно большой комнате, где жила тогда Новодворская вместе с мамой. Обстановка была московско-интеллигентская, то есть, никакая: разномастные стулья, большой обшарпанный стол, естественно, книги. И, тут же, подпольная типография — разбитая пишущая машинка, на которой, как мне объяснили, печатались манифесты и листовки Демократического союза.
Новодворская мне сразу понравилась: взбалмошная, азартная, с неожиданно добрым лицом. Соратники относились к ней с симпатией, но без всякого пиетета — перебивали и сдерживали, когда в споре ее заносило. А заносило Леру то и дело, ее темперамента вполне хватило бы на пятерых.
Спустя время этот бьющий через край темперамент нашел нужную форму. Новодворскую называли диссиденткой, революционеркой, экстремисткой — да кем только не называли, и все это было к месту. Но прежде всего она была публицистом самого высокого класса, одним из лучших в России. Когда я прочел ее автобиографическую книжку «Над пропастью во лжи» я был потрясен яркостью таланта, абсолютной искренностью, убежденностью и убедительностью автора. Вряд ли ошибусь, если скажу, что этот текст уже в близком будущем признают классикой жанра. Увы, посмертно. Но тут уж ничего не поделаешь — неубиваемая российская традиция…
Бесчисленные недруги Новодворской в голос кричали, что таким, как она, нельзя давать в руки власть. С этим готов согласиться — в начальники она не годилась. Не могу представить ее в кабинете с десятком телефонов, в бронированной машине с охраной. Она была не из тех, кто посылает солдат под пули, не из тех, кто стреляет — она была из тех, в кого стреляют. Она вполне могла бы подняться на баррикаду — но не с ружьем, а со знаменем.
Молодая Марина Цветаева писала о себе: «Я слишком сама любила смеяться, когда нельзя». У Леры Новодворской была эта цветаевская черта: любила говорить и делать то, что запрещено, постоянно напоминая власти, что та не всесильна. И постепенно власть примирилась с существованием на политическом небе этой незаконной кометы. А что было делать с Новодворской? Посадить? Но ее семнадцать раз сажали. Убить? Но мертвый противник страшней живого, хотя бы потому, что его нельзя убить еще раз. Разве случайно нынче кумиром молодежи всего мира стал не Фидель, а Че Гевара?
Практичней всего было представить Новодворскую «городской сумасшедшей», забавной чудачкой, которую не стоит принимать всерьез. Так в позапрошлом веке попытались нейтрализовать Чаадаева, в прошлом — Сахарова. Не вышло. И Чаадаев, и Сахаров — герои российской истории. Думаю, и Валерия Новодворская будет в том же ряду. У человеческой совести свои святые и свои пророки.
О характере Новодворской, может, ярче всего говорит такой случай из ее биографии. Летом девяносто первого года ее в очередной раз посадили за то, что обозвала Горбачева фашистом — абсолютно не по делу, скорей всего, для острастки на будущее. В камере она узнала, что произошел путч, и Михаила Сергеевича заговорщики заперли в Форосе. Она тут же, прямо в камере, объявила голодовку в поддержку политзаключенного Горбачева. К счастью, «путч дрожащих рук» на третий день провалился, и Михаил Сергеевич с Валерией Ильиничной одновременно вышли на свободу…
Никакой власти не нравится, когда рассерженные горожане выходят на улицу. Нашей власти тем более — зачем нужен скандальный протест, когда есть вполне законные формы проявления недовольства, хотя бы в той же Думе — весь вечер у ковра Зюганов с Жириновским. Но представьте себе: наши законодатели из Охотного ряда приняли совсем уж иезуитский закон — а на улицу не вышел ни один человек! Ведь тогда, пожалуй, останется лишь почтить память великого народа минутой молчания. Лера Новодворская была из тех, кто и в одиночку вышел бы на площадь…
Меня не удивило, что первые лица государства, президент и премьер, нашли время и слова, чтобы попрощаться с самым резким своим критиком. Бесстрашный противник всегда лучше угодливого сторонника. Холуев и лизоблюдов искать не надо — сами прибегут. А попробуй найти еще одну Новодворскую!
Леонид ЖУХОВИЦКИЙ
