Корреспондент «Новых ведомостей» Марат Хайруллин побывал на боевой операции по обмену пленными между бойцами ДНР и украинскими военными.
Обмен был назначен на семь часов вечера. Мы собирались часом раньше во дворе СБУ. Один из солдат украинской армии был ранен, поэтому для обмена мы взяли автомобиль «Скорой помощи». Вскоре принесли раненного, им оказался украинский «плачущий десантник» Андрей Панасюк, ставший настоящей «звездой ютюба» . Этот солдат пошел воевать добровольцем по контракту. Когда его брали в плен, он плакал и каялся, говорил, что хочет жить. Сейчас, в гражданской одежде, отмытый, прооперированный, он выглядел настоящим мальчишкой, подростком. Меня так и подмывало спросить его маму, невысокую интеллигентную женщину, которая в буквальном смысле не отходила от носилок, как его угораздило пойти на войну. Но глаза матери светились таким неподдельным счастьем от того, что их отпускают, что я не решился. Вместо этого я задавал вопросы о том, как с ними обращались. Мама бойца плакала и радостно говорила:
– Обращались хорошо, прооперировали, семь осколков достали…
В это время подошел невысокий человек в форме, и сурово сказал:
– Благодари Бога, что тебя отпускают – у тебя вообще была расстрельная статья. Наших вы расстреливаете на месте…
Это был один из самых уважаемых бригадных командиров армии ДНР с позывным Царь, отвечающим за южное направление обороны Донецка. Именно он вел непосредственные переговоры об обмене пленными по собственной инициативе. На правительственном уровне этот процесс не работает, а Царь непосредственно связался с украинским командиром и предложил обмен. Первый обмен пленными состоялся несколько дней назад, причем наша сторона передала украинским военнослужащих в нормальном состоянии. А бойцов ДНР вернули на носилках, с переломанными костями и отбитыми внутренностями. В этом состоянии они могут не выжить.
И тем не менее Царь решился на второй обмен, правда предупредив украинскую сторону, что если подобное повторится, то больше никаких контактов. Собственно, именно поэтому сейчас он был так напряжен – операция осуществлялась практически на свой страх и риск. За месяцы боев украинская сторона зарекомендовала себя, как совершенно не соблюдающая воинские законы чести, постоянно нарушающая договоренности.
– Я сам учил таких пацанов как ты, – жестко выговаривал Царь, который раньше, видимо, был преподавателем. – А ты пришел нас убивать…
Привели еще трех бойцов, один из которых оказался офицером. Мне, как репортеру, позволили зафиксировать, что со всеми четырьмя украинскими военнопленными обращались гуманно в соответствии с Женевской конвенцией. Потом мы загрузились в «Скорую» и выдвинулись в город Снежное, на 20-й блок-пост, в зону ответственности еще одного известного полевого командира с позывным Козырь.
Там в «скорую» загрузилось еще несколько бойцов ополчения – спецгруппа во главе с высоким человеком с позывным Коршун, в руках у которого была огромная снайперская винтовка Дегтярева. В салоне «скорой» сразу стало тесно. Сам Козырь, человек с седой бородой, в кубанке сел за руль автомобиля и мы выдвинулись на нейтральную территорию. Километров через десять мы пересекли крайний блок пост ополченцев и углубились в нейтральную территорию. Еще через пару километров, под горочкой, Козырь остановился.
Один из бойцов в салоне машины сосредоточенно снаряжал ручные гранаты.
– Хватит. Куда ты столько, – сказал ему Коршун.
– Гранат мало не бывает, – отозвался деловито боец.
Высокий худой ополченец, который сидел рядом с Козырем, разделся до трусов и привязал к длинной палке белое полотенце.
– Коршун, слышишь меня, – Козырь открыл форточку в салоне «скорой». – Если меня начнут вязать, стреляй. Живым не отпускай меня. Понял? Это приказ.
Тут же вмешался боец с белым флагом:
– Коршун, меня тоже вали. Понял приказ, не его, а нас вали…
– Есть, – через паузу глухо ответил Коршун.
– Татарин! – позвал меня Козырь по моему местному позывному. – Ты с нами идешь?
– Да, – откликнулся я. Коршун выразительно уставился на меня, я сделал вид, что не понимаю.
– Ну, и хорошо, две цели достаточно, третья мне уже тяжело будет.
Через пару минут Козырь созвонился с украинской стороной и скорая начала медленно подниматься на вершину холма. Не доезжая нескольких десятков метров до вершины, мы остановились. Вскоре появились украинские военные, приехавшие на большом грузовике. Следом ехал «уазик-буханка» с нашими пленными. Козырь и парень с флагом вышли из машины и двинулись к украинским военным. Козырь вернулся и обмен пленными начался. Мы донесли раненного Панасюка до машины и передали украинским военным.
Наши бойцы – чумазые, грязные как шахтеры, стояли на обочине. Как потом выяснилось, их в прямом смысле держали в ямах. Что такое эти зинданы, мне хорошо знакомо по чеченской войне. Сидеть в них приходится в три погибели, без движения и света. Бойцов ДНР продержали в таких ямах 14 дней, причем со связанными руками и ногами. Это, кстати, вопиющее нарушение Женевской конвенции, так обращаться с военнопленными категорически нельзя.
Как только мы передали украинцам их бойцов, их командира неожиданно прорвало: он вдруг начал читать какую-то бесконечную политинформацию Козырю и его бойцу.
– Да как вы можете против своей страны? Вы думаете, здесь один правый сектор? А их всего кучка, а здесь такие же люди, как и вы…
– Она была моей страной, пока я не проголосовал на референдуме, а вы пришли сюда мирных людей убивать, – огрызался боец в трусах и флаге. Но украинский командир, кажется, не слышал – его в буквальном смысле несло
– Мы мирных не убиваем, а вот как можно было взорвать мост, я вообще не понимаю…
Мне, уже несколько дней живущем в Донецке под постоянными бомбежками, было очень трудно согласиться с украинским военным, в том, что он не убивает мирных жителей. Кроме того, мне было очень тревожно: украинский командир явно зачем-то тянул время. Я спросил разрешения у Козыря и повел наших бойцов в «скорую». Там я предупредил, чтобы они развернулись и были готовы рвануть в любой момент.
А сам вернулся к Козырю и его бойцу, которых продолжал «лечить» украинский военный. Честно говоря, мне было очень страшно, но забрав ополченцев, получалось, что Козырь и его боец остались в заложниках. И не вернуться я не мог, хотя от меня, наверное, мало что зависело. Причем стремительно темнело, а украинские военные приехали с оружием в сопровождении целого подразделения. Но все кончилось благополучно, через двадцать минут разговор окончательно зашел в тупик:
– У нас, конечно, коррупция тоже есть, но в этой России тоже не меньше. Да, у них милиционеры и спеслужбы – боги, а все остальные люди – полное быдло. У нас, конечно, тоже бардак, но у нас такого нет чтобы бабулю сбили на переходе, и ему ничего не было, – горячо говорил украинский военный. На «бабушке» его окончательно заклинило:
– Ты погляди, какой беспредел там творится: бабушку на переходе сбивают и ничего… У нас такое невозможно! – почти всхлипывал военный в сумерках. Казалось он цеплялся за любую соломинку, чтобы доказать, прежде всего, самому себе, что он воюет за справедливое дело. Со стороны это было очень хорошо заметно. Мне его потом, честно говоря, даже немного стало жалко. Как потом рассказали наши бойцы, его подразделение понесло тяжелые потери – в одной роте осталось сорок человек, в другой – 16. При этом боевой дух украинских солдат очень низок, большая часть их совершенно не понимает смысла этой войны, и думают только о том, что пора со всем этим заканчивать. Кроме того, бойцы украинской армии на позициях находятся в не самых лучших условиях. Например, наши освобожденные бойцы рассказали, что за четырнадцать дней плена они видели всего несколько раз, чтобы их кормили горячей едой. Солдаты ходят немытые по много дней.
Может, не все читатели это понимают, но на передовой очень важно, чтобы боец был как минимум хорошо накормлен. Его боевой дух и способность выносить лишения и эффективно воевать во многом зависит от этого. И если при этом такая армия несет тяжелые потери, то это хуже некуда. Я очень хорошо видел, что ополченцам приходится не легко, но они сыты, и, самое главное, прекрасно понимают, за что воюют. По большому счету, им надо продержаться всего лишь до осени, когда из-за холодов тяготы украинской армии возрастут в разы.
Тем не менее, обмен в итоге закончился благополучно. Украинский военный прекратил сотрясать воздух, то ли поняв что бесполезно, то ли просто устал, мы вернулись в машину и понеслись обратно на предельной скорости. Нам еще предстояло выбраться с нейтральной полосы. Я, видя озлобленность некоторых украинских военных, понимал, что они могли устроить нам все, что угодно. В какой-то момент боковая дверь распахнулась, и Коршун чуть не вылетел на дорогу – в последний момент я успел его удержать за ремень СВД.
Только когда мы вернулись, я понял какое огромное напряжение меня захлестывало. Освобожденных бойцов окружили ополченцы с объятиями. Ребята просили первым делом закурить, им наперебой протягивали пачки с сигаретами.
Чуть позже, пока мы ехали в Донецк уже в полной темноте, бойцы рассказали мне, как с ними обращались. В первые дни их, связанных по рукам и ногам, избивали практически все, кому не лень – украинцы понесли тяжелые потери и поэтому были очень обозлены. А затем, после тоого, как начались переговоры об обмене пленными, их прекратили бить и посадили в ямы. И, собственно дальше, случилось то, о чем я написал.
Марат ХАЙРУЛЛИН
