Каким видят будущее России руководители страны и видят ли они его вообще.
В последние дни заявления ответственных лиц на экономические темы звучат все трагичнее. Что надо делать, вроде понятно: слезть с сырьевой иглы, заместить импорт, победить коррупцию… Но как это сделать? Почему не получается? Какое будущее мы строим? Ответы на эти вопросы искали участники публичной дискуссии* «Может ли Россия построить «нормальную» рыночную экономику раньше, чем закончится нефть?», выдержки из которой мы сегодня публикуем.
Владислав Иноземцев, директор Центра исследований постиндустриального общества:
— На мой взгляд, есть два варианта выхода страны из сырьевой зависимости. Первый — хрестоматийный, демократический, когда политическая элита избирается демократическим путем, соблюдается принцип разделения властей, существует реально независимая судебная система, в общем, все то, что любят говорить наши институциональные экономисты.
Другой вариант — прямо противоположный, вариант личной собственности на государственное имущество. Как в тех же Объединенных Арабских Эмиратах или в Саудовской Аравии, которая в 1970–1980-е годы так развила свое сельское хозяйство (это в пустыне-то), что была экспортером пшеницы. В данном случае
монарх, обладающий государством как личной собственностью, понимает, что должен оставить своему наследнику более развитое общество.
Это другой механизм формирования ответственности, который зачастую бывает даже посильнее демократического.
Нынешняя российская ситуация извращает и тот и другой варианты. Сегодня мы фактически имеем арабский вариант личной собственности правящей элиты на существующие богатства общества, но этот вариант не может быть формализован. То есть глава нефтяной госкомпании не может сказать: нефть моя, будет передана моим детям и внукам и поэтому я буду инвестировать в нее качественно. Но в то же время он не может допустить демократический контроль. Эта ситуация промежуточности вызывает невозможность ухода и невозможность окончательного выбора.
Андрей Яковлев, директор Института анализа предприятий и рынков НИУ ВШЭ:
— Безусловно, наличие большого объема ресурсов в одной точке порождает стимулы к конфликту внутри элиты, то есть это некий кусок пирога, большие ставки, которые усиливают внутреннее напряжение.
На мой взгляд, очень существенную роль в том, как используются для развития ресурсы, возникающие за счет сырьевой ренты, играет состояние элиты. И, я бы сказал, два параметра: во-первых, наличие длинного или долгосрочного горизонта и, во-вторых, способность ключевых групп в элите договориться друг с другом, способность к компромиссам и переговорам.
Конечно, нынешняя ситуация к оптимизму не располагает, но я все же надеюсь, что российской элите хватит здравого смысла, чтобы попытаться договориться.
В 1998 году ситуация была похожая: та же высокая степень неопределенности, то же ощущение сползания в хаос. Тем не менее тогда договориться смогли.
Безусловно, в те годы было меньше того, что делить. Да, собственно, и сам кризис 1998 года возник именно на том, что источники ренты, на которых существовала модель начала 1990-х, просто физически закончились. Сейчас формально эти источники ренты есть. Есть, на мой взгляд, и глубинное всеобщее понимание того, что надолго их не хватит. Надеюсь, это все-таки подтолкнет людей к тому, чтобы начать а) договариваться и б) думать на более длинную перспективу.
В.И.: Короткое замечание по поводу кризиса 1998 года, из которого, как сказал Андрей, мы вышли тогда через консенсус элит. Но это были совершенно другие элиты, которые сформировались за счет демократической трансформации 1990-х и были договороспособны. Они приходили через общественный договор, они приходили через выборы, они приходили через конкурентную социально-политическую среду. И они могли договариваться в отличие от нынешних.
А.Я.: Не согласен, что тогдашние элиты возникли в рамках демократических выборов: всю нашу демократию начала и середины 1990-х годов я бы назвал весьма условной и как минимум далекой от классической демократии в западном понимании. Тогда, безусловно, была гораздо большая конкуренция между элитами, чем в современной ситуации. В 2000-е годы произошла некая зачистка поля, и это действительно фактор очень негативный.
Хочу привести пример Чили. В начале 1970-х годов,
на момент переворота и прихода к власти Пиночета, там тоже был один экспортный товар, который обеспечивал порядка 70% всего национального экспорта, — это медь. Которая, как и нефть, подвержена серьезным колебаниям цен.
Так вот спустя 20 лет, то есть уже в середине 1990-х годов, при общем наращивании экспорта, в том числе и меди, ее доля в совокупном экспорте кардинально снизилась. Примерно до 40%. Причем за счет так называемых отраслей средних технологий, того же сельского хозяйства в разных форматах.
Классический пример — чилийское вино, которое сейчас есть в любом супермаркете, в российском в том числе, и которого 20 лет назад никто в мире не знал. К чему я это говорю. К тому, что страна, будучи на весьма среднем уровне развития, пережившая массу политических катаклизмов, включая и переворот, и репрессии против собственного населения, смогла все же использовать ресурсы, которые там были, для развития.
По информации: www.gazeta.ru
