Культурная политика
Завершившийся в Амстердаме фестиваль IDFA актуализировал ряд старых вопросов. Например: имеет ли право документалист вмешиваться в реальность? Отвечает ли он за судьбу своих героев уже за рамками фильма?
Один выразительный ответ предлагает иранская “Сонита” — захватывающая история афганской девчонки-беженки, сумевшей реализовать заветную мечту и стать рэпером. На самой опасной развилке судьбы Сониты (когда мать хочет вопреки желанию дочери выдать ее замуж, фактически продать в рабство) в сюжет вмешивается режиссер Рохсаре Гаем-Магами. По ее свидетельству, она разрывалась между профессиональными и человеческими интенциями. С одной стороны, чем драматичнее сложится жизнь героини, тем интереснее для фильма. С другой… В общем, режиссер доверилась своему сердцу — выделила из бюджета картины пару тысяч долларов и выкупила Сониту у патриархальной семьи, а потом довела ее практически до голливудского хеппи-энда из серии “звезда родилась”.
“Соните” в Амстердаме достался приз публики, а главная награда — шведско-финскому “Дон Жуану”. Режиссер Ежи Сладковский снял его в Нижнем Новгороде, там он нашел своего героя Олега, чью коммуникацию с миром нарушила детская травма, усугубленная неразумной заботой матери. Нет сомнений, что автор сочувствует своему аутичному персонажу, но вмешиваться в его жизнь он совсем не хочет и другим не советует: Олег интересен ему именно своей эксцентричной непохожестью на остальных.
И две российские картины, участвовавшие в конкурсе IDFA, никак не подверстаешь под рубрику гуманитарных проектов. Ни “Саламанку” Руслана Федотова и Александры Кулик — стилизованный очерк жизни мексиканской общины меннонитов. Ни “Грумант: остров коммунизма” Ивана С. Твердовского, действие которого разыгрывается в колонии русских шахтеров на Шпицбергене. И в том, и в другом случае авторы преодолевают самоигральную фактуру материала, стремясь проникнуть в мотивы людей, выбравших замкнутую жизнь на краю цивилизации и строящих там некую коллективистскую утопию. И в том, и в другом случае остается загадка: как радикальной протестантской секте удается существовать в окружении католической культуры? И как шахтеры из Донбасса и Луганска десятилетиями хранят законсервированный советский стиль посреди норвежской полярной ночи в самой процветающей стране капитализма?
Еще один остров утопии, или точнее антиутопии, исследуется в фильме Виталия Манского “Под лучами солнца”, снятом в Северной Корее. Он уже вызвал волну полемики, прямо скажем, перехлестнувшую за грань здравого смысла. Для тех, кто еще не в курсе, напоминаю: Манский приехал на съемки в Пхеньян, сюжет и герои (отец, мать и восьмилетняя дочь) были утверждены корейскими товарищами. Документальное кино в тамошнем понимании предполагает тщательные репетиции под эгидой кураторов-спецслужбистов. По их ходу многое в сюжете меняется: герой из журналиста превращается в инженера, план на фабрике выполняется на 150 процентов, в следующем дубле — уже на 200. Картина жизни становится все более совершенной, близкой к идеалу, она достигает кульминации во время праздника. Маленькие девочки, читая со сцены стихи о великих корейских вождях, впадают в экстаз, а сидящие в зале взрослые дяди с каменными лицами внимают этому почти порнографическому зрелищу.
Но режиссеру, обманув бдительность спецслужб, удалось также запечатлеть кое-что из репетиций и немножко — из реальной жизни за окном отеля. Съемки не были завершены даже наполовину, когда корейская сторона прервала работу над фильмом, так что он монтировался из того, что все же успели отснять и вывезти из страны. В адрес Манского посыпались обвинения в обмане, и не только со стороны корейцев. Негодующие инвективы звучат и из России: ведь обман может обернуться репрессиями, чуть ли не казнями для героев картины. “Стоит ли искусство слезинки ребенка?” — вопрошают моралисты, в том числе из киносреды. Они не слышат пошлости, звучащей в этом вопросе, подозреваю, от нее поморщился бы и Достоевский, доживи он до наших дней. Ведь многие из этих моралистов охотно мирятся с чудовищными гнусностями, творящимися не только в Корее, но и гораздо ближе, у них на глазах.
Дилемма “спасать или снимать” подстерегает каждого документалиста, и каждый решает ее в согласии со своей совестью и интуицией. В определенном смысле роль кинематографиста, попадающего на территорию тиранического антимира, можно сравнить с работой разведчика. Но стоит сменить оптику, систему приоритетов — и вот уже документалист обернется злокозненным вредителем, тогда и впрямь выйдет, что Манский — шпион германский.
Сам по себе фильм, который, к слову, еще почти никто не видел, не дает оснований полагать, что герои непременно пострадают: они выполнили все порученное им кураторами. Другое дело, что маразм деспотической власти не имеет границ, и в любом случае ни о судьбе снимавшейся девочки, ни о ближайшем будущем миллионов ее соотечественников мы ничего не узнаем. Зато, если картина будет широко показана, мир лучше поймет, что на самом деле творится “под лучами солнца”, где растоптано само понятие человеческой личности. Куратор фестиваля в Роттердаме Людмила Цвикова написала: “Дайте истории сказать свое слово, и возможно, через двадцать лет (надеюсь, меньше, но, может, и больше) корейцы будут благодарны режиссеру за то, что он помог сломать эту Стену, за которой прячется герметически закрытое общество”. Поистине так.
