Все начинается с завязки от кальсон?
Новогодняя Москва. Снег. Мороз когтями цепляется за лицо и не отпускает, собака. Ночное воображение рисует что-то странно-красивое и жуткое. Мир зашатался и, кажется, сходит с ума. Все это я увидела нет, не по телевизору, а на новой сцене Вахтанговского театра – в спектакле “Минетти” по непростой пьесе австрийца Томаса Бернхарда. И, как ни странно, этот спектакль удивительно подходит тревожному настроению праздничных дней, которые скоро сменят непраздничные будни, а тревога все равно усугубится. Но в отличие от реальной жизни, театральной в Вахтанговском театр можно наслаждаться. “Минетти” – лучшее, что создано в Москве за последнее время.
В новой работе Римаса Туминаса (ею открывали Новую сцену) нет ничего актуального, узнаваемого. Разве что всего одна маска обезьяны, которая совпала с наступившим годом – огненного примата. Но и ту, бутафорскую, даже не показывает, а всего лишь обещает надеть в новогоднюю ночь дама в бархатном бордовом мешковатом манто и шляпке с вуалеткой (Людмила Максакова). Эта дама мрачновато сообщает в никуда, что в полночь ляжет в постель в маске и чулках после того, как только в одиночестве выпьет шампанского – бутылку, а, может, и две. Дама безымянная, как и все остальные многочисленные обитатели отеля в курортном Остенд (кто б знал, где это?). Только у одного из них есть имя – Минетти. Актёр, который прибывает в отель якобы на деловую встречу с неким директором театра и в бесплодном ожидании её проведёт здесь пару часов.
Но прежде, чем описать наружность этого странного господина, как и его самого, следует уточнить, что Минетти – лицо реальное: да, был в середине прошлого века такой очень известный в Европе немецкий актёр-долгожитель, о котором драматург Томас Бернхард и написал пьесу, основываясь на фактах его биографии. А именно – его действительно звали Бернхард Минетти, он играл шекспировских героев и, в частности, после 80 сыграл короля Лира. Работал, как говорится, до последнего – на сцену выходил, когда ему перевалило за 90 когда, и по свидетельству современников, уже с трудом передвигал ноги.
То есть то, что хорошо известно гражданам Германии показывают российскому зрителю. Как если бы немецкой или австрийской публике представили пьесу о каком-нибудь из наших великих комедиантах, допустим Янковском, Табакове, Калягине или Гафте. Полагаю, что хорошо воспитанной европейской публике было бы непросто постичь наши реалии (покинул Саратов, работал в “Современнике” или Ленкоме”) И тем не менее…
Римас Туминас сочиняет свою невероятную историю про господина Минетти, столь совершенную по форме, что географические и исторические и сезонные параметры решительно не имеют никакого значения. В его “Минетти” слились, как в экстазе, абсурд, фантасмагория, мистификация, гротеск. Его “Минетти” можно рассматривать как безупречную живопись в движении с безупречной в своей простоте декорационной раме Адомаса Яцовскиса или не менее безупречную музыкальную партитуру – это кому как нравится. И одно это выделяет премьерный спектакль худрука Вахтанговского из всего, что существует сегодня на богатом и разнообразном театральном столичном рынке.
Итак, приморский городок Остенд, маленькая гостиница, обозначенная только стойкой рецепшен из черного дерева. За стойкой – впечатляющая тройка в униформе цвета бордо (высокая блондинка меж двух низкорослых портье, пухленького и тщедушного вида). Напротив главный портье (Витайлис Семёновс) – спина прямая, словно гвоздь, чёрный костюм, набриолиненные с блеском черные волосы, уложенные на особый манер и надменное выражение лица. У старенького пианино – гутаперчивое существо с аккордеоном (Мария Волкова): светлый костюмчик, чёрный берет, съехавший на сторону нарисованный чёрным же рот. При существе – вокалистка (Яна Соболевская) с сильно напудренной высоко взбитой, но беспорядочной прической. Про даму, встречающей Новый год в маске обезьяны и одних чулках, я уже упомянула. Она кутается в боа своего манто, и боязливо косится из-под сетчатой вуалетки, когда к ней обращается господин Минетти (Владимир Симонов).
Его монолог проходит через все действие. Рваный, путанный, местами кажущийся безумным с моментами просветления/отрезвления. О чем нахально, сбивчиво или с вдруг набежавшей слезой говорит этот господин в чёрном пальто, черных, драных перчатках и ботинках на босу ногу? На незагорелую щиколотку из-под брюк предательски падает белая завязка от его кальсон. Все начинается с завязки от кальсон, – неромантично замечает дама, глазами указывая на белую ленту. Но это замечание, похоже, его ни мало не смущает. Это серое побережье…, – разочарованно вздыхает он. И на слове “серое” на сценическое пространство Новой сцены врывается карнавальная кавалькада – девицы в светлых длинных платьях, их кавалеры с мандолиной, бубном. Как вихрь промчались, сорвав с губ монолог, который не смотря на столь неуместное вмешательство обязательно будет продолжен – о принципиальном отказе от классического репертуара, о публике, отторгающей актера в силу его огромного дарования.
Наконец о роли Лира, которую то ли сыграл Минетти, то ли нет. Но именно для неё некий Энсор (кстати, тоже реальный персонаж, известный бельгийский художник) сделал выдающуюся маску Лира. Маска в старом чемодане – вещественным доказательством несыгранно-сыгранного Шекспира он простоит посреди отеля почти два часа, но так и не будет открыт, чтобы предъявить публике рукотворное чудо. У Туминаса действие полифонично, будто играет большой симфонический оркестр. Первая скрипка в нем, понятное дело, Минетти с бесконечным монологом, который ведёт Симонов. Такой роли артисты ждут, но, получив, пугаются – она или вознесет или погубит репутацию. Я и раньше знала, что Симонов – артист высокого класса, но после Минетти о его работе можно говорить только в превосходных степенях.
Полифония в многопланововсти – она у Туминаса как в кино: в одной сцене у режиссёра один крупный план поддержан как минимум двумя, а максимум – пятью планами. Причём самостоятельными и между собой не связанными, но наблюдать за ними – истинное удовольствие, лишь бы успеть все охватить. Представьте, на крупном плане в растрепанных чувствах сам господин Минетти – сокрушается, что когда-то трусливо бежал из Любека, освистанные прессой, а в это же время – правее, на рецепшен мимический ансамбль живет своей жизнью – четыре маски служащих, их молчаливые взаимоотношения, скупые жесты рисуют свои характеры и истории. Такой точной и безупречной работы мимического ансамбля давно не приходилось видеть: как по нотам тут разыгран каждый шаг, поворот головы и безымянные персонажи становятся героями, запоминаются – тщедушный, с пластикой шатучего болванчика служка (Юрий Поляк), удивленно-испуганный толстяк (Максим Мальцев) и королева рецепшен – невозмутимая, но доступная блондинка (Лада Чуровская), вступающая в интимную связь с главным портье. Интим не демонстрируется, что было бы слишком пошло для столь изысканной картины: о связи говорят лишь детали – наглый жест расстёгиваемого пиджака или красноречиво одёргиваемая вниз юбка, впрочем, не без достоинства.
А тут ещё и демонический карлик (Павел Юдин) в цилиндре с неуместными приставаниями. А ещё – аккордионистка, нетерпеливо переступающая ножками. И молчаливая супружеская пара (Алексей Кузнецов, Агнесса Петерсон). Наконец, чудесный в своей наивности и чистоте мальчишка-влюблённый клоун (Максим Севриновский ) с монологами из Шекспира: “..Хоть розой назови её , хоть нет”. И светлые его глаза, в которых надежда, но нет будущего… И все эти планы вместе с массовкой (которую назвать массовкой трудно) – средние, задние, боковые вдруг сливаются в торжественном хоре :” Ку-ку-ка-реку! Ку-ку-ка-реку!” – дирижирует маэстро Минетти. Это петушиное “ку-ку-ка-реку!” звучит величественно и смешно. Юмора вообще много. – Безумие я сделал методом своего искусства, – заявляет он пафосно . А до этого голосом, лишенным какой-либо театральности, как будто уже не герой Бернхарда, а сам актёр Симонов, скажет: “Люди для того только и живут на свете, чтобы гробить друг друга”.
Стоп! В этот момент начинается опасная игра уже со зрителем – артист как будто вышел из спектакля, а через пять минут войдёт в него снова. Нырнёт и вынырнет. Сможет? Симонов, как человек-невидимка вслед за своим Минетти проходит через невидимую стену игры и реальности. И все безумие яркой фантасмагорической формы, где тщательно, дотошно звуком (музыка Фаустаса Латенаса) светом, жестом или гримом прописан каждый персонаж (даже самый незначительный на заднем плане) , вдруг проявляет суть, философию, в глубину которой нырнуть и хочется, и колется. Это реальность или больное воображение художника ? Мистификация, в которой он сам безнадежно увяз? Гений или придумавший свою гениальность средний руки актёр? Это, господа, театр, которого нет ничего прекраснее на свете и страшнее. И который начинается с завязки от кальсон. Не зависимо от времени и места. Как в стихотворении одного из лучших русских поэтов-эмигрантов Георгия Иванова: “Меняются костюмы и прически/Но остаётся тем же наше тело/Надежды, страсти, беспокойный ум/Чья б воля изменить их не хотела”
Публика на поклонах артистов не отпускают долго. После спектакля разговариваем с Владимиром Симоновым.
– Володя, тяжелая роль. Как выдерживаешь?
– Эта роль – чудо. Причём, этого ощущения не было, когда мы читали пьесу. И даже предощущения такого не было. Сначала все казалось мутным, далеким, непонятным, как во сне, когда бежишь, а бежать нет сил, ноги ватные. Как наваждение. Пьеса – какой-то набор телеграфных слов: текст без запятых, он вдруг обрывается, потом продолжается с другой уже мыслью. Я смотрел в оригинале – думал, может, плохой перевод – нет, все так, и строчки оборваны… Теперь думаю: “Но как я мог не увидеть?” Римас на репетиции сказал: “Слушай себя. Ты сам все знаешь “, и я поверил ему (уже семь лет верю). Эта роль вернула меня к моему началу, то есть “Запискам сумасшедшего” (много лет назад ставил Паламишев). Это как запах из детства – космический какой-то.
Минетти – сумасшедший? С моей точки зрения – нет. Проблема в том, как к таким людям относятся окружающие: люди думают, что он сумасшедший. А может, это люди сошли с ума? Такие, как Минетти, определяют ход истории. Его поезд несётся без расписания. До сих пор идут репетиции его внутренней логики, до сих пор делаю операции как лазером. Ведь что с ним случилось? Его приморили, ему не надо было уезжать из Любека, где он провалился, и получилась трагедия. То, что с ним в жизни происходило, с каждым из нас хоть на секунду, да было. И в каждой гримерке каждый скажет, что у него такое было. И мне это знакомо. Спектакль об актере, его судьбе.
– А ты встречал похожих в своей среде?
– Я строил образ интуитивно. Я видел не совсем здоровых актеров, но это немного не то, там скорее медицина. Но я видел Юрия Любимова – он пережил момент противостояния. Наверное, у Евгения Багратионовича Вахтангова был такой отрыв от реальности – он в голод на сцену вывел всех во фарах. А Таиров, а Мейрхольд? А что сейчас наши модные режиссеры, как Бутусов, например, рвут в клочья классику. И правильно делают.
– У тебя в спектакле есть момент, когда ты говоришь как будто от своего лица, а не героя. Что это?
– У меня есть реальные сны, когда я смотрю из зала – как я играю Отелло. Что это – раздвоение личности? Вопрос к психиатрам? Что происходит , когда надо выйти из спектакля и войти в него. Ещё одна суперпопытка зацепиться за публику, дойти до самой глубины. Раньше был один такой кусочек, а сейчас я прибавляю. Путаю специально, чтобы связаться со зрителем, стать с ними как сиамские близнецы.
Марина Райкина
Фото: gazetauzao.ru
По информации: МК
