Как автор гениальной «Ленинградской симфонии» самого Сталина с носом оставил
Накануне, 25 сентября, исполнилось 110 лет со дня рождения величайшего русского композитора XX века Дмитрия Шостаковича. По грандиозности гения и трагичности судьбы Дмитрий Дмитриевич, вне всякого сомнения, в одном ряду с такими его современниками, как, скажем, Михаил Булгаков и Борис Пастернак в литературе. Но если последние, вступая в «роман» со Сталиным – надеясь, объясняясь, прося, – в конечном счете смотрели на тирана снизу вверх, Шостакович, может быть, единственным из выживших великих советских интеллигентов, играл в «кошки-мышки» на равных. И одолел. Нынешние «сатрапы», слава богу, «кремлевскому горцу» и в подметки не годятся, однако мастер-класс от Шостаковича лишним не будет. Опираясь на книгу музыковеда и писателя Соломона Волкова «Шостакович и Сталин: художник и царь», предлагаем несколько поучительных историй.
«Я не для «Правды» пишу, а для себя»
Радостным можно назвать только композиторский дебют Шостаковича – с Первой симфонией в 1926 году. Последующие произведения – оперы «Нос» по Гоголю и в особенности «Леди Макбет Мценского уезда» по Лескову, а также балет «Светлый ручей» – подверглись безжалостному разгрому. Так, «Леди Макбет» официально «репрессировали» за «воспевание купеческой похотливости», но был и подтекст: в пору Большого террора показывать каторгу было неуместно.
Печально знаменитая статья в «Правде» «Сумбур вместо музыки» едва не довела композитора до самоубийства. Но – поразительно! – тогда, в 1936 году, когда было уже не принято перечить «вождю народов», за «советского Моцарта» вступились многие известные деятели искусства и литературы, включая самого Горького, а анонимному автору статьи (на самом деле, как показывает Соломон Волков, надиктованной лично Сталиным) «влетело» от них за некомпетентность и убогость. В Архангельске, где Дмитрий Дмитриевич встретил смертельно опасную публикацию, ему в знак поддержки устроили бурную овацию. Сыграл свою роль и международный фактор: после гибели Маяковского Сталин не хотел прослыть на весь белый свет убийцей поэтов.
Шостакович уцелел (байка гласит, что с тех пор он носил вырезку со статьей у себя на груди, в целлофановом мешочке, как талисман), но замкнулся и надолго надел на себя маску юродивого. Еще в 1935 году, описывая в письме другу совещание рабочих-стахановцев, на котором пришлось присутствовать, он язвительно копирует официозный стиль советской печати: «Видел в президиуме товарища Сталина, тт. Молотова, Кагановича, Ворошилова, Орджоникидзе, Калинина, Косиора, Микояна, Постышева, Чубаря, Андреева и Жданова. Слушал выступления товарищей Сталина, Ворошилова и Шверника. Речью Ворошилова был пленен, но после прослушивания Сталина совершенно потерял всякое чувство меры и кричал со всем залом «ура!» и без конца аплодировал… Конечно, сегодняшний день является самым счастливым днем моей жизни: я видел и слышал Сталина».
На следующий год Дмитрию Дмитриевичу передали высочайшее пожелание: поездить по деревням и составить сборник лучших народных песен России, Украины, Белоруссии и Грузии, а, кроме того, на будущее, непременно согласовывать с Кремлем либретто опер и балетов. Шостакович сделал вид, что согласился, но сообщил, что, хоть и признает большую часть партийной критики, «но всего еще не осознал», ни в какие деревни он не поехал, а оперы с балетами просто перестал писать.
Вместо этого Шостакович приступил к Четвертой симфонии, в которой зашифровал немало намеков на «советскую действительность». Это и повторение «полицейского» марша из «Леди Макбет», и отсылка к «Песням странствующего подмастерья» Малера («Печаль и горе теперь со мной навеки»), и цитаты из «Царя Эдипа» Стравинского («Славим королеву Иокасту в зачумленных Фивах»). Когда у него поинтересовались, не боится ли он повторной губительной реакции «Правды», Шостакович отрезал: «Я не для «Правды» пишу, а для себя». И следом похожим образом зашифровал тему Голгофы и казни в Пятой симфонии.
На премьере, состоявшейся в ноябре 1937-го, в дни празднования 20-летия Октябрьской революции, многие плакали, вскакивали с мест, рукоплескали, аплодисменты продолжались полчаса. По свидетельству современника, «все повторяли: ответил, и хорошо ответил». Грандиозность Пятой была безоговорочной, Сталин не посмел покуситься на гения, и через месяц в «Правде» вышла хвалебная статья сталинского любимца, писателя Алексея Толстого. А в 1940 году Шостакович «выдал» Фортепьянный квинтет – настолько замечательное произведение, что автору пришлось присвоить Сталинскую премию первой степени.
Пишем «Гитлер» – «Сталин» в уме
Безусловно, наиболее известное произведение Дмитрия Шостаковича – Седьмая, «Ленинградская», симфония, которая писалась в начале блокады, а дописывалась в эвакуации, в Куйбышеве (ныне Самара). Там же в марте 1942-го состоялась премьера, вскоре симфонию исполнили в Новосибирске и Нью-Йорке. Но самое знаменитое исполнение, конечно, то, что прошло в самом блокадном Ленинграде, 9 августа. Партитуру, преодолевая вражеские заслоны, доставили самолетом, музыкантов набирали по всему Ленинградскому фронту. Дабы предупредить артобстрелы, советская артиллерия выпустила по неприятелю 3 тыс. крупнокалиберных снарядов. Концерт транслировался по радио, его слышали не только взволнованные, не скрывавшие слез ленинградцы, но и пораженные немцы: они-то думали, что город вымер. Говорят, до многих из них именно тогда дошло: советский народ – непобедим.
Однако дело в том, что популярная маршевая часть написана Дмитрием Дмитриевичем еще до войны. Некоторые знакомые композитора утверждали, что к началу Великой Отечественной была готова почти вся симфония, по крайней мере, в планах Ленинградской филармонии она появилась еще весной 1941-го. «Точный и пунктуальный в такого рода делах, Шостакович ни в коем случае не разрешил бы дать подобного объявления, если бы к этому времени не представлял себе совершенно ясно, каким будет его новое произведение», – объясняет Соломон Волков. А поскольку внезапный характер нападения фашистской Германии 22 июня не соответствует нарастающей мощи знаменитого марша, делается вывод, что первоначально это была «антисталинская», а не «антигитлеровская» тема, тема государственного террора как такового, тема тупой и слепой, неотвратимой силы, тема торжествующего хама (оказывается, мелодия марша позаимствована из оперетты Легара «Веселая вдова»).
Еще неизвестно, где бы оказался Шостакович со своей Седьмой симфонией, но с началом войны Сталин оценил политический потенциал произведения и сделал его значительнейшим элементом пропаганды, направленной не только на подданных, но и на западных «братьев по оружию». В той же Америке за право исполнить «Ленинградскую» боролись лучшие дирижеры и оркестры.
Сам пропадай – невиновного выручай
Осень 1943 года, война неумолимо близится к победе, правительственная комиссия во главе с генсеком и верховным главнокомандующим выбирает музыку к будущему гимну СССР. Больше остальных Сталин выделяет предложения Прокофьева, Хачатуряна и – в первую очередь – Шостаковича («Хорошо бы мой гимн приняли, была бы гарантия, что не посадят», – печально иронизирует Дмитрий Дмитриевич). Однако в конце концов выбор падает на мелодию Александрова: она торжественна и хорошо запоминается.
«Вот только, профессор, что-то с инструментовкой неладно», – пеняет вождь. Александров впопыхах оправдывается: дескать, инструментовку делал не он, а заместитель Кнушевицкий. «Как вам не стыдно, Александр Васильевич! Вы же отлично знаете, что Кнушевицкий – мастер своего дела, инструментует замечательно. Вы несправедливо обвиняете своего подчиненного, да еще за глаза, когда он вам не может ответить. Постыдитесь!» – вскипает Шостакович. «А ваш гимн тоже Кнушевицкий инструментовал?» – интересуется Молотов. «Композитор должен инструментовать свои произведения сам», – отвечает Шостакович. «А что, профессор, нехорошо получилось», – молвит Сталин. И позже, уже в узком кругу соратников, замечает: «А этот Шостакович, кажется, приличный человек». «Цель Шостаковича была достигнута: Кнушевицкий был спасен от разжалования и, возможно, даже от ареста», – заключает Соломон Волков. Хлопотать, собирать деньги для ссыльных – повседневная забота Шостаковича в сталинское лихолетье.
«Две вещи несовместные»
После войны от Шостаковича ждали Девятой симфонии – такой же торжественной и светлой, как бетховенская Девятая. Каково же было изумление и разочарование, когда вместо победных гимнов оркестр отыграл 22-минутный гротескный, карнавальный, шутовской «кукиш». А тут еще и Прокофьев с Эйзенштейном подвели: им заказали воспевающий тирана официоз, а они во второй части фильма «Иван Грозный» показали разнузданную, патологическую мерзость опричнины. Распоясались. В общем, снова пришла пора «закручивать гайки».
Для начала набросились на посредственного сочинителя Мурадели («Какой же он музыкант, – в шутку говорили о нем, – у него вместо «ми» – «му», вместо «ре» – «ра», вместо «до» – «де», а вместо «ля» – «ли»), а тот указал виновником своих неудач Шостаковича: мол, подражал «Леди Макбет Мценского уезда». В начале 1948-го созвали специальное совещание в ЦК, куда затащили более 70 ведущих композиторов: пусть кляузничают друг на друга. Но затея провалилась: кто-то отмолчался или отделался абстрактными фразами, кто-то начал жаловаться на нехватку ремонта в консерватории. Прокофьев, например, напялил безразмерные валенки и помятый костюм, на пиджак беспорядочно развесил пять лауреатских значков, демонстративно мешал выступавшим, а на недовольную реплику одного из самых гнусных сталинских палачей Шкирятова бросил ему: «Я – сталинский лауреат, а вы кто такой, чтобы делать мне замечания?»
Шостакович, вообще не любивший публичности, а тем более коллективных разносов, еле высидел этот балаган (и в отместку сочинил уничижительный, сатирически задорный «Антиформалистический раек», построенный на цитатах и образах Сталина, его помощников – Жданова и Шепилова; правда, впервые «Раек» был исполнен лишь через полтора десятилетия после смерти Дмитрия Дмитриевича, и то в Вашингтоне). «Советского Моцарта» изгнали из Московской и Ленинградской консерваторий, многие его произведения запретили.
А в марте 1949-го раздался телефонный звонок: не отходите, с вами будет разговаривать товарищ Сталин. Генералиссимус требовал разъяснений, отчего Шостакович отказывается от важного правительственного поручения – поездки на Всеамериканскую конференцию в защиту мира. Собеседник не стушевался: потому что уже больше года его музыку и музыку некоторых его коллег в Советском Союзе не играют, есть соответствующий приказ Главреперткома – как же он объяснит это американцам? «Как это не играют? Мы такого распоряжения не давали, – растерялся «великий кормчий». – А что у вас со здоровьем?» – «Тошнит», – прямодушно сообщил Дмитрий Дмитриевич.
Приказ о запрете произведений Шостаковича, Прокофьева, Хачатуряна и других «формалистов» отменили, Шостаковича подлечили в Кремлевской больнице и отправили-таки в США. «Главным психологическим оружием Сталина в разговоре всегда было его энигматическое немногословие. Но в лице Шостаковича он столкнулся с собеседником, который мог быть еще более энигматичным и немногословным», – раскрывает секрет неповиновения Соломон Волков.
«Вот почему он – гений, а все мы только таланты»
Самый поразительный «трюк» Шостаковича: как он выжил, не особенно скрывая брезгливости в отношении к советской власти и лично Сталину. Первое свое произведение, траурный марш, 11-летний Митя посвятил памяти членов Временного правительства Кокошкина и Шингарева, убитых революционными матросами. Родители Мити дружили с семьей царского генерала Козловского, одного из лидеров антибольшевистского восстания в Кронштадте, а также с профессором Лосским, которого в 1922 году вместе с другими мыслителями выслали из страны на «философском пароходе». Сам Дмитрий Шостакович со временем познакомился и тесно общался с маршалом Тухачевским, впоследствии расстрелянным. Были арестованы старшая сестра Дмитрия Дмитриевича, ее муж и теща. В концлагерь на долгие-долгие годы отправили возлюбленную Шостаковича писательницу Галину Серебрякову. Одного из близких родственников, старого большевика, расстреляли. Как и соавтора композитора поэта Бориса Корнилова (а у его жены Ольги Берггольц из-за побоев в застенках НКВД случился выкидыш). Под еще более страшными пытками показания на Шостаковича дали арестованные (а затем расстрелянные) Бабель и Мейерхольд. Перечисленного с лихвой хватало на то, чтобы сгноить Дмитрия Дмитриевича в ГУЛАГе. «Если мне отрубят обе руки, я все равно буду писать музыку, держа перо в зубах», – настраивал он себя.
Но, крайне болезненно переживая внутри, внешне он держался достойно, приговаривая: «Не беспокойтесь, они (то есть власти – ред.) без меня не обойдутся». И, в отличие от остальных, подчеркнуто не вешал в рабочем кабинете сталинский портрет: никакого пиетета к «лучшему другу» он не испытывал и «оппортунизма» в общем-то не скрывал. Сразу после смерти тирана Шостакович вернул государству подаренную (вернее, навязанную) ему госдачу, а через полгода, в конце 1953-го, представил публике Десятую симфонию, где вывел зловещий образ Сталин и, введя рефреном ноты D-Es-C-H (что значило «Д. Шостакович»), громогласно возвестил: я – жив! «Отвечать на гонения новой потрясающей музыкой… Вот почему он – гений, а все мы только таланты», – говорил про него Арам Хачатурян.
Александр Задорожный
Источник: “Znak”
