Рики Мартин — о роли любовника Версаче, актерской карьере и каминг-ауте
В январе на «Амедиатеке» вышел второй сезон антологии «Американская история преступлений» — «Убийство Джанни Версаче». Роль Антонио ДʼАмико, любовника модельера, который в 1997 году обнаружил тело убитого Версаче на пороге его виллы в Майами, сыграл певец Рики Мартин. «Медуза» поговорила с артистом о том, как он вживался в роль скорбящего возлюбленного, как играл сексуальные сцены и каким образом его жизнь изменилась после каминг-аута.
— Съемки сериала шли несколько месяцев. Что нового вы открыли в вашем персонаже уже во время съемочного процесса?
— Мы очень много разговаривали с Антонио [ДʼАмико]. Он невероятно мне помог тем, как искренне делился своими переживаниями обо всем случившемся. Я сразу сказал ему: «Мне очень жаль, Антонио, но мне придется задавать тебе личные вопросы, потому что это сложная роль и этого не найти в сценарии. Я просто хочу отдать должное вашей с Джанни любви — помоги мне в этом. Я хочу погрузиться в нечто, что ты, возможно, предпочел бы скрыть, к чему ты не хотел бы возвращаться. Я могу представить, как это тяжело. Но еще больнее будет, если ты увидишь [в сериале] то, чего на самом деле не было, а на пленке это останется навсегда».
И он был со мной очень откровенен. Он много рассказывал о своей жизни с Джанни. Например, о том, как по вечерам Версаче, этот властный, всегда собранный человек, каждый день управлявший целой империей, скидывал одежду, шел в душ и оставлял после себя страшный беспорядок. И вот тогда наступало время Антонио. Он собирал за ним одежду, помогал ему принять лекарство. Это были очень трепетные отношения, они были полны постоянной заботы.
— Что насчет сексуального аспекта этих отношений? Все эти разговоры про групповой секс и оргии, которые устраивал Версаче, — это фантазии или правда?
— Я думаю, в открытых отношениях нет ничего страшного — просто так бывает. Бывает, что вы чувствуете, что вашей любви нужно какое-то развитие и что именно это ей необходимо в данный момент, чтобы ваши отношения стали еще прочнее. И знаете что? Играть сексуальные сцены оказалось очень легко, потому что это было, с одной стороны, спокойно и по-взрослому, а с другой — очень весело. Погодите, сами в сериале увидите.
Мы очень хотели показать все как есть, со всей натуралистичностью, потому что многие пары сегодня живут в такой же реальности. Я не представляю, каков должен быть уровень доверия друг к другу, чтобы так играть с огнем, но я уважаю позицию этих людей и даже восхищаюсь ими.
— Каково это — так открыто разговаривать на тему [однополых] отношений, когда еще 15 лет назад вы сами свои отношения с мужчинами скрывали?
— Забавно, что в той сцене, где Джанни открыто заявляет, что любит Антонио, что он вместе с ним, я одинаково понимаю и того, и другого, потому что в свое время побывал на месте обоих. Да, в 1990-х я постоянно скрывал своих бойфрендов. Я был очень зациклен на себе и не думал о чувствах других людей, которые, может быть, не боялись говорить о своей сексуальности. Но я со своей стороны продолжал прятать наши отношения, потому что в моей голове засел этот глупый страх — что если я признаюсь в своей гомосексуальности, весь мой мир рухнет, — но это иллюзия, это не так. Когда я собирался совершить каминг-аут, многие приятели умоляли меня этого не делать, говорили, что моя жизнь на этом закончится. Но когда я все-таки это сделал, я испытал просто фантастическое чувство. Я думал только о том, почему не сделал этого раньше.
Было замечательно сказать об этом вслух и «нормализовать» наконец свою семью в глазах общества. На самом деле, это одна из причин, по которой я снялся в сериале, — потому что в истории Джанни Версаче слишком много несправедливости: от гомофобии до страха признаться, кто ты есть на самом деле. Гомофобия, царившая повсюду в 1997 году, никуда не делась и сейчас, и это неправильно. Так что я приложил все силы, чтобы пролить свет на эту историю.
— Вы были знакомы с самим Версаче?
— Я никогда не встречал ни Джанни, ни Донателлу. Я много раз мог оказаться на вечеринке в их доме, потому что жил одновременно с ними в Майами. Но я так ни разу и не попал туда — не потому, что меня не пускали, а потому что во время вечеринок всегда куда-то уезжал. Так что впервые я переступил порог их виллы, только когда мы снимали сцену, в которой Антонио обнаруживает тело Джанни на пороге. Три дня мы работали над сценами убийства и расследования, все эти три дня я был абсолютно истощен физически и эмоционально — и к тому же с утра до ночи покрыт липкой искусственной кровью.
— Расскажите, как вы получили эту роль. Вы проходили прослушивание или [продюсер] Райан Мерфи сам вам позвонил?
— Мы с Райаном уже работали вместе: он снял меня в одном эпизоде «Хора», и я очень ему за это благодарен, это отличная работа. А потом как-то раз мы встретились с [актером] Эдгаром [Рамиресом], и он сказал мне по секрету, что получил роль Джанни Версаче. Я спросил, чем могу помочь, потому что я знаком с Райаном и могу поговорить с ним, если нужно. И тут мне позвонил сам Райан. Он хотел со мной поужинать и что-то обсудить. Я положил трубку и сказал: «Эдгар, угадай, кто мне сейчас звонил?» Просто с ума сойти.
Потом я встретился с Райаном, он предложил мне роль, я поблагодарил его и спросил: «А кто будет играть Донателлу?» И он ответил: «Никому не говори, но это будет Пенелопа [Крус]». Я был в таком восторге, что чуть не описался. Я не спросил у него, кто будет играть Джанни, потому что уже знал. Вместо этого я сказал: «Ты знаешь, как я люблю Эдгара? Эдгар мне как брат». Райан был так удивлен, что даже прослезился. Он сказал, что как раз это и искал — и если мы сможем показать в кадре то, что есть между нами в реальности, наша работа уже сделана. Так что я не участвовал в прослушиваниях. Я просто приехал на съемочную площадку с подготовленной ролью, и мы сняли почти все с первого дубля.
— Откуда вы так хорошо знаете Эдгара?
— По работе. К тому же он из Венесуэлы, у нас очень много общих друзей. Знаете, это одно из тех знакомств, которые просто не могли не состояться.
— История, рассказанная в сериале, в том числе о любви. А что вы поняли о любви благодаря своим отношениям?
— Нужно говорить вслух, быть открытым, доверять друг другу, не нужно ничего скрывать. И нельзя давать обществу контролировать ваши отношения, диктовать, какими они должны быть. Сотрите все эти правила, выбелите холст, а потом нарисуйте на нем все, что хотите, — любыми мазками и любыми цветами.
— Вы в большей степени известны все-таки как музыкант. Но благодаря этой роли вы по-настоящему вошли в актерскую профессию. Чувствуете себя как-то иначе?
— Конечно, моя жизнь изменилась, как будто запустился совсем новый цикл. До сегодняшнего дня самой серьезной и самой трудной драматической ролью, что мне доводилось играть, была роль в одном аргентинском сериале. Мне тогда было 15 лет, я играл подростка, который неожиданно осиротел. Мне нужно было плакать на камеру, но я просто не знал, откуда мне взять слезы, — на тот момент у меня не было никакого жизненного опыта, ничто не задевало меня так сильно, чтобы я мог черпать из этого эмоции.
Потом я учился актерскому мастерству — я даже приехал в Нью-Йорк поступать в школу искусств Tisch при Нью-Йоркском университете. А когда я проходил прослушивания в Tisch, мне предложили сыграть роль в театре в Мехико, и вместо того, чтобы получать диплом в Нью-Йорке, я все бросил и поехал играть в Мексику. Потом я играл на Бродвее, и это тоже очень много мне дало, но, конечно, важнее музыки для меня ничего не было. Надеюсь, в ненаписанной большой книге по истории музыки есть и маленькая страничка обо мне.
— Вы упомянули о сильных эмоциях, которые необходимы для актерской профессии. Но откуда вы их берете, если после съемок вы возвращаетесь домой к любимому мужу и двум детям?
— Я очень рад, что во время съемок в Майами со мной не было мужа и детей, потому что они всегда помогают мне думать о хорошем и раскрываться с лучшей стороны, но для тех страшных сцен, в которых я снимался, мне необходимо было оставаться «в пузыре» с грустными мыслями. Так что я целую неделю методично старался прожить те страшные мгновения, которые довелось пережить Антонио, — прочувствовать его шок, его злость.
Когда после съемок я возвращался в отель, я не мог есть, не мог смотреть кино — я просто плакал. Я верю в то, что актеры не лгут, не знают, как лгать. Они просто погружаются в особое эмоциональное состояние, которого требует та или иная сцена. И выйти из этого состояния у меня порой получалось не сразу.
— Как вам кажется, после этой роли телевизионные продюсеры посмотрят на вас другими глазами — уже как на драматического актера?
— Мне бы очень этого хотелось, но страшно загадывать. Пока я могу сосредоточиться только на том, что уже успел сделать на сегодняшний день, и ждать, что об этом скажут критики. Разумеется, мы живем ради этой оценки. Не верьте артистам, которые говорят, что их это не волнует. Мы же страшные эгоисты, всегда хотим знать, что о нас говорят, — поэтому мы все так одержимы социальными сетями.
Источник: “Meduza”
