130 тысяч переселенцев, голод и смерть: какой ценой создавалось Рыбинское водохранилище
С 1937 по 1941 год более 130 тысяч человек были вынуждены покинуть свои дома и бросить свою землю из-за работ по наполнению Рыбинского водохранилища. Всего в этой зоне находилось почти 700 сел и деревень, ушел под воду целый город Молога. Вода разрушила более 50 церквей, три монастыря, дворянские усадьбы с прилегающими территориями, садами и парками, имение графа Мусина-Пушкина. Каменные и ветхие дома перед наполнением водохранилища разрушали и сжигали, другие — разбирали и перевозили на новые места либо продавали за бесценок Волгострою. Тем, кто лишился дома, выплачивали компенсацию, но люди должны были сами искать, куда перебраться. Большинство из них переезжали куда-то рядом и оставались жить на берегу будущего моря. Были и те, кто не выдержал потрясений и умер от холода, болезней и бедности. Истории людей, которые сохраняют память о тех событиях, — в фотопроекте Дарьи Назаровой.
От автора:
Прошлое моей семьи связано с местами, где сейчас находится Рыбинское водохранилище. Меня тянуло поехать в эти места, найти людей, которые расскажут о затоплении. Было недостаточно статей из книг, нужны были живые свидетели — те, кто хранил рассказы своих родственников. Нужны были фотографии, документы, письма, доказательства. Трудно оставаться равнодушным и безучастным теперь, как нельзя изменить то, что произошло. Долгое время над темой Мологи висел запрет, люди боялись делиться информацией. Даже когда это стало возможно, многие продолжали молчать. Скоро не останется никого, кто способен хоть что-то рассказать о тех событиях.
Антонина Павловна Шеломова, Павел Николаевич Горячев: Через деревню Большая Режа проходил Екатерининский тракт, дорога на Петербург. Всего в деревне было 152 дома. После нашей деревни находилась деревня Рыльбово, а следующим населенным пунктом был уже город Молога. Жители Рыльбово добывали железную руду, сами плавили железо, сами производили грабли, косули, топоры и другие инструменты для хозяйства. В конце 1936 года было объявлено о затоплении города Мологи и всех наших деревень. Между рекой Мологой и Волгой текло несколько мелких речек, реки Латка, Чагра. Весной луга заливало.
К нам прислали комиссию, заранее предупредили всех, стали оценивать дома. Помню, как к нам пришли, сказали, что дом отвечает всем требованиям и его можно разобрать и перевезти. И добавили: «Если дом вам не нужен, то вы можете его оставить и получить ссуду, поехать куда хотите». Ссуды, правда, были небольшие.
Когда точно стало известно, что затапливают Мологу, и люди начали ходить по домам, были назначены уполномоченные по ликвидации по каждому сельсовету, у нас таким человеком был назначен Семов, имени не помню. Семов жил у нас в доме. Сколько было слез, сколько было горя, невозможно было покидать родные места, наверное, и уполномоченным было нелегко. Мама спросила как-то у Семова: «Что же ты, батюшка, всю ночь охаешь, не спишь, да все бога вспоминаешь во сне, а ведь ты партийный». Семов ничего не ответил маме.
Следом за комиссией, ходившей по домам, приехали люди, которые, как тогда говорили, шли церковь «зорить», что значило разорять. Всех семиклассников привлекали для помощи в церкви. Мне было 11 лет, и мы шли за старшими детьми, тогда не понимали, что происходило. Старшеклассников организованным порядком приводили в церковь, все это я видела своими глазами. Двери у церкви раскрыты, окна раскрыты, в середине церкви три громадных чана, в них белая вода. Мужчины все снимали со стен и с лестницы, потрошили и все скидывали в эти чаны. Вокруг валялись книги, бумаги с картинками, свечи и восковые цветы, а мы в это время ставили ящики у окна и все эти книжки, цветы и все, что валялось, забирали без разбора и уносили домой. Прятали их дома, чтобы потом менять по интересам.
В основном все ехали в сторону Веретеи, люди переселялись поближе к своей родине. Вокруг старинного села Некоуз было очень много земель неосвоенных. После революции были созданы там колхозы, но не хватало населения, поэтому для желающих переехать в эти места колхоз предоставлял транспорт, лошадей. Дома разбирать мы должны были сами. Говорили, что где-то, в одном колхозе, столько-то могут принять семей, и землю сразу же давали, много, по 50 соток. Собирать дом на новом месте тоже должны были своими собственными силами. На время, пока перевозили дом, мы все перебирались в те дома, которые заброшенными оставались, в дома людей, которые уезжали и получали ссуды.
Дома на новом месте ставили в чистом поле, не было ни колодцев, ни бани, только дом, сложенный как коробочка. Папа умер сразу, пережил осень и умер. Пока собирал дом — простудился, лечить было нечем. Много умирало. Мама была старенькая, нас было четыре сестры. Пока мужчины строили дома, они снимали жилье у местных. Лето 37 года было очень жаркое, воды не было, поэтому зимой колодцы в соседних селах запирали на замки. По ночам мужчины брали сани, ставили на них баки и ездили воровать воду, чтобы сготовить пищу. Семьи наши до сих пор дружат. Зиму пережили и весной сами вырыли колодец, позже второй колодец пробурил «Волгострой».
Меня крестили в церкви, останки которой сейчас можно найти на краю Шумаровского острова, там еще были видны могильные плиты рядом с церковью, когда в последний раз добиралась туда. Не так давно сын Володя и старший внук договорились с лодкой, мы пытались доплыть до острова, но было много воды и проехать к церкви не удалось. Сейчас я еще не теряю надежды побывать на острове и на кладбище. У церкви похоронены родители мамы и дети папы и мамы, которые рождались после возвращения отца с Гражданской войны. Мальчишки рождались и умирали, трудное время было.
Галина Трофимовна Туз: Мои дедушка и прадедушка жили в деревне на берегу реки Мологи, недалеко от села Иловна, имения графа Мусина-Пушкина. Прадед мой, Михаил Никитич, был церковным старостой в Иловне, в церкви Ильи Пророка и церкви Петра и Павла. Название деревни — Притыкино. Когда искали место для поместья графа, приткнули челны к этому месту.
Очень много людей в деревне носили фамилию Лебедевы, так как были крепостные, а про семью графа народ говорил: «Приплыли лебеди». Прадед ловил рыбу, отвозил в Рыбинск и продавал ее, только живую, мертвая рыба не годилась, считалась несвежей. Фамилия деда уже была не Лебедев, а Рыбаков, так как отец его был рыбаком, таким образом крепостные крестьяне получали фамилии.
Дед Иван и прадед сами строили себе лодки, плели неводы. Жили в достатке, рыбы было очень много, большая семья. Хозяйство было богатое: 25 овец, 3 коровы, 2 лошади. Но все это было перед раскулачиванием. Раскулачили — неводы отобрали, бросили в сараи. У деда был свой участок, на котором он ловил рыбу, но городской какой-то житель приехал на этот участок и забрал его себе, сказал моему деду, что так власть ему разрешила, на что дед ответил: «Да пошел ты со своей властью!», после чего и деда моего и прадеда посадили.
За дедушек вступился житель нашей деревни Михаил Прохорович, который был братом приближенного к Ленину Василия Прохоровича, и через три месяца дедушек освободили. Хотели после раскулачивания дом у нас отобрать, сделать из него детский сад. Обычный дом в 4 окна, но весь резной, очень красивый, дед выпиливал все сам.
Дом деда стоит сейчас за Волгой, в Рыбинске, на улице Тарасова. Дедушка умер через два года после переселения в возрасте 49 лет.
Галина Владимировна Бурша: Корни моей семьи прочно уходят в Мологскую землю. О родственниках отца знаю не так много, но все они жили в затопляемой зоне. К моменту переселения у моей бабушки было уже трое детей. А работала она вместе с дедушкой в колхозе, да еще и была депутатом, возможно, областным.
Дом подлежал сплаву: когда было обозначено, что нужно уезжать, его разобрали и сплавили по Волге в Костромскую область, поселок Чапаева. Кооперировались сразу по несколько домов, переезжали всей деревней. Поселок состоял полностью из переселенцев. Бабушка, как депутат, должна была выехать самой последней. Все дома ставились в ряд, за домом наделялась земля для огорода и сенокоса, а дальше, навстречу им, был еще один участок, а за ним следующий ряд домов. Между домами — расстояние больше километра. Когда бабушка состарилась, преодолевать такие расстояния, чтобы навестить родственников, стало сложно, транспорта не было. Вместе с папой и младшей сестрой, которая родилась уже в Костромской области, у бабушки стало пятеро детей.
Вся жизнь моих бабушек была связана с Мологой. Они получали образование в Мологе, лечились там, ездили на собрания, когда началась вырубка Янского леса, отправлялись туда по направлению как колхозницы. Жили в Обухово, рядом было много деревень, подлежащих затоплению, все они были связаны. Крестьяне, которые жили своим хозяйством, денег практически не имели и свои продукты были вынуждены отвозить на продажу.
Пока не были затоплены земли мологские, в деревне Лепняги находилась пристань. Вся жизнь бабушек связана с этой пристанью. От Обухово до Лепняги возили на лошадях все, что можно было продать, там грузили на пароход, везли в Рыбинск или на станцию Волга.
Обухово находилось на возвышенности, вниз шла дорога, видно было все соседние деревни, которые подлежали затоплению. Было страшно смотреть, как все разбирали: вроде, мирное время, но идут бабушки коров доить и видят дом, мимо которого каждый день проходят. Сегодня на нем нет крыши, а завтра уже и дома нет, осталось пустое место.
Мысли такие приходили в голову: затопит или не затопит? А вдруг вода и к нам придет, а до куда она дойдет? Куда эти люди поехали? Что с ними теперь будет? Вспоминали всех этих людей, с кем что связано было, ведь жили все как одна семья. Все переживали, виды брошенных домов нагоняли жуть. Леса все были вырублены, дома разобраны, печки взорваны. Люди не хотели уезжать, пока оставались печи, жили, как в шалаше, под открытым небом, накрываясь ветками, и пекли в печи еду. Когда кто-то не хотел уезжать, их выводили на улицу и сжигали дома.
Земли, с которых переселяли людей, были плодородные, богатые. Новые земли были сухие, неблагоприятные, переезжали, как в пустыню. Переживать не давали, сразу рот затыкали. Людям на новом месте сразу же приходилось обустраивать свой быт, поднимать хозяйство, наваливалось много забот. Без работы было нельзя, без работы могли и посадить. Грустить и слезы лить было некогда, а потом сразу война.
Николай Михайлович Новотельнов: Мне было 15 лет, когда все это дело свершилось. В 1939 году мы сдали дом системе «Волгострой», его пометили, разобрали, перевезли из Мологи в Рыбинск. В 1940 году нам сообщили, что дом построен на Слипе, и мы с мамой переехали в него. Погрузили на баржу все свое имущество, козочек, перевезли на Слип. Брат мой служил в армии, отец был в заключении по 58 статье в Магадане, и мы пережили все переселение вдвоем с мамой.
В Рыбинске были организованы три поселка с переселенцами: первый на Слипе (так его и называли — Новая Молога), переселенцы из сел и деревень, расположенных по реке Шексне, переселились на место у моста через Волгу в Рыбинск, с переселенцами из Брейтово организовался поселок в Веретее.
Мы привыкли к этому, потому что все продолжалось с 1937 года, люди уезжали, дома разбирали, многие пустовали. Отца забрали в 1936 году по статье «Антисоветская агитация среди рабочих». Якобы рассказал антисоветский анекдот. История была такая. В Мологе был элеватор, отец работал главным инженером, во время ревизии выявил недостатки у бухгалтера: или присвоение, или чего ли, и ему бухгалтер сказал, что если он об этом напишет, то его посадят. Отец был честный человек и все недостатки в отчете описал, в ответ бухгалтеры написали на отца донос. Отягчающие обстоятельства — отец был сыном купца. Там, в Магадане, отец умер в марте 1941 года.
В 1941 году я окончил первый курс речного техникума, мне положен был по водному транспорту бесплатный проезд туда и обратно. Поехал на катере в Мологу, через шлюз, приехал туда, походил по улицам, там все еще жили люди, стояли кирпичные здания. Заключенные Волголага зачищали все это дело, леса вырубали, здания разрушали, все должно было стать дном моря. Церкви к этому времени были уже разрушены, Богоявленский собор взорвали, остальные церкви подрубали, как дерево, и они сваливались. Разрушенный город.
В 1972 году Молога вышла из воды, обмелело. Наша семья Новотельновых и семья Малышевых договорились с катером рыболовецкой бригады. Нас высадили на обмелевший берег и уехали, мы походили по Мологе, там рюмку выпили, обратно за нами вернулся катер, и нас забрали. Ходили на кладбище, нашли могилы родственников. Были видны фундаменты домов, пни деревьев и спиленные фонарные столбы, груды кирпичей от печек. Все это со временем начало растаскиваться, лед зимой садился на камни, возвышенности, а весной лед поднимало водой вместе с камнями. Сейчас в Мологе остался только песок, кое-где валяется железо, фундаменты еще можно различить. Последний раз я был на обмелевшей Мологе году в 2009-м, приезжали телевизионщики, меня взяли как проводника, ожидали увидеть купола от церквей, полуразрушенные дома, но все это выдумка из интернета.
Нина Алексеевна Заварина Недалеко от города Мологи в двух километрах друг от друга, находились две деревеньки — Клобуково и Харино. В Харино в крестьянской семье родился мой папа. В Клобуково родилась мама, семья ее тоже была крестьянской, детей было десять, она была восьмой. В те времена в Ярославской губернии принято было отправлять мальчиков на заработки в Санкт-Петербург. Мой будущий папа, Алексей Пахомович Заварин, в 12-летнем возрасте отправился в Питер, как тогда называлось, «в мальчики», в помощь хозяевам продовольственных магазинов. Со временем отец стал приказчиком, а потом и старшим приказчиком. Мама в возрасте 15-16 лет приехала в Рыбинск к старшему двоюродному брату, который уже в те годы был принят в купцы третьей гильдии и имел несколько барок, которые возили хлеб по всей Волге и до самого Петербурга.
Когда мой отец Алексей приезжал в свою деревню и мама Лидия приезжала в свою, они встречались на «беседах» — в те времена так назывались встречи, на которые девушки приносили шитье, вышивку, а парни приходили с балалайками. Мой папа отлично играл на балалайке.
Началась Первая мировая война. В 1914 году Алексей попал на фронт, прослужил 2 года, был тяжело ранен и отправлен в тверской госпиталь. В госпитале случилась большая беда — эпидемия тифа, солдаты умирали каждый день. Алексей писал письма Лиде: «Или ты приедешь и заберешь меня, или я здесь скончаюсь». Лида, моя мама, отправилась на пароме в Тверь, забрала своего жениха и выходила его, после чего они поженились. В 1918 году состоялось венчание и свадьба в городе Молога.
Весной вода из ближайших к Мологе речек поднималась так, что затапливала деревни. Из одной деревни в другую крестьяне переплавлялись на лодочках, и это время, примерно март или апрель месяц, называлось у них «водополица», от слова «водополье».
Обширная территория, в том числе и город Молога, должны были исчезнуть под водой. Осенью 1939 года происходил наш переезд. Домик у нас был крепкий, красивый, такие дома приказали раскатать на бревна, каждое бревно подписать. Эти бревна организованным транспортом вместе с остальными перевозили к реке Мологе. Дома через реку и верховье Волги отправлялись до Рыбинска. Детей увозили по дороге, а дом вместе с родителями плыл по реке. Наш домик попал на улицу Крупской. Улицы не было совсем, было вырубленное поле, долго огромные пни оставались у нас в огороде. Дом быстро восстановили, и отец в тот же год посадил у дома яблони, у каждого в семье было по своему дереву.
По материалам: “Лента.ру”
