Парижская акция протеста произвела изменения во многих умах, заставила задуматься — прежде всего о себе, о своем месте в этом мире, о том, что ты оставишь, и не будут ли твои дети и внуки стыдиться твоей собственной памяти.
Полтора миллиона человек приняли участие в марше памяти в Париже, а всего во Франции, по сообщениям информационных агентств, почти четыре миллиона. Во всех столицах Европы, во многих городах мира состоялись акции солидарности, которым посвятили свои первополосные материалы и первые минуты новостного эфира тысячи газет и телекомпаний.
«Сегодня Париж стал центром мира» — эти слова Франсуа Олланда немедленно облетели глобальное информационное пространство. Комментаторы до сих пор продолжают спорить о том, что именно произошло в эти дни не только в Париже и не только во Франции. Хотя совершенно очевидно, что произошло нечто принципиально важное для всего будущего развития и Европейского союза, и Европы в целом.
Это подтверждали лица людей, разных и по внешности, и по социальному положению, и по вероисповеданию. В джинсах и хиджабах, иудейских кипах и сигских чалмах. Студенты и пенсионеры, домохозяйки и звезды эстрады, фермеры и трудовые мигранты… «Я — мусульманка, я — иудей, я — атеистка, я — католик», — говорили эти люди репортерам, добавляя, что не могли не принять участия в марше, потому что не хотят быть статистами, не хотят, чтобы за них принимали решения и навязывали им язык вражды.
Марш памяти утверждал человеческое достоинство и право быть свободным, но в то же время он был протестом против террористов и фанатиков, а также, в определенной степени, против европейских властей, не выполнивших обещаний, и международных организаций, не способных прекратить насилие, и, наконец, против двойных стандартов, ставших повседневной практикой в глобальной дискуссии.
Поминая жертв кровавой расправы в офисе еженедельника «Шарли Эбдо», европейцы поминали и тысячи других журналистов, активистов и ни в чем не повинных жертв конфликтов в мире — эта нота присутствовала отчетливо, как бы ни стремились некоторые коллеги ее не заметить.
Многие комментаторы — российские в том числе — задавались вопросом: что будет после марша, после этого эмоционального порыва? Смогут ли европейские институты солидарно преодолеть глубочайший кризис на континенте? Справится ли международное политическое сообщество с раздирающими планету конфликтами? Сможет ли журналистская солидарность, проявившаяся столь ярко в дни трагедии, преодолеть растущую во всем мире цензуру — и одновременно растущую в СМИ агрессию, практику двойных стандартов и политической ангажированности, которая не меньше самих конфликтов угрожает нашему общему будущему? Некоторые отечественные авторы и ньюсмейкеры повторили в эти дни формулировки зарубежных критиков марша, напоминая о правах верующих, зафиксированных в недавно принятом законе РФ, или простодушно говорили о том, что парижская трагедия, да и вообще весь европейский опыт к нам никакого отношения не имеют, поэтому нечего нам с этими лицемерами солидаризироваться, они молчат о трагедии Донбасса, погрязли в «двойных стандартах». Но в словах этих угадывалась большая неуверенность.
Конечно, в России не многие журналисты или просто граждане вышли с плакатом «Я — Шарли». И это как-то не удивляет. Ведь на марш памяти погибших журналистов после убийства Политковской в Москве пришло всего 500 человек. А о двадцати убитых за последние годы на Кавказе коллегах вообще мало кто знает, о них даже в сводках новостей говорили как-то скороговоркой, и дела не расследованы толком, несмотря на призывы СЖР и даже коллективные письма депутатов руководству силовых структур.
И все же…
Парижский марш произвел изменения во многих умах, заставил задуматься — прежде всего о себе, о своем месте в этом мире, о том, что ты оставишь, и не будут ли твои дети и внуки стыдиться твоей собственной памяти.
И о том, что еще не все потеряно.
Надежда АЖГИХИНА
секретарь СЖР
вице-президент Европейской федерации журналистов
колумнист «НВ»
