В “Школе драматического искусства” сыграли премьеру “Горя от ума”.
Для спектакля «Горе от ума», премьеру которого сыграли в «Школе драматического искусства» на Сретенке, режиссеру Александру Огарёву понадобились проекции картин Серова «Девочка с персиками», портрет актрисы Стрепетовой кисти Ярошенко, «За туалетом» Серебряковой и еще около полутора десятка репродукций, а также музыкальные пьесы – от Рамо до Андрея Петрова, зато большая часть текста и немало героев, в том числе Хлёстова, князь и княгиня Тугоуховские, Репетилов и Загорецкий, на сцене не появляются. Режиссеру они не понадобились. И все равно – три часа с половиной. Право автора, а автор спектакля – режиссер. Попробуем разобраться с тем, что в спектакле есть.
Это император Николай I пытался оскопить «Горе от ума», самолично вычеркивая целые монологи, поправляя отдельные слова и распоряжаясь публиковать комедию Грибоедова в том виде, в каком она была допущена на сцену. Сегодня текст открыт любому желающему, а режиссер предлагает свой взгляд на классическое сочинение, свое прочтение. Александр Огарёв в программке, обращаясь к зрителям, сообщает, что его версия грибоедовской истории «сосредотачивается на главных героях». А саму эту версию называет московскими снами в двух действиях. В том же обращении, правда, несколько смущают слова о том, что режиссера в «Горе от ума» увлекла «красота простых чувств». Комедия, повторяю, доступна читателям, и, право же, интересно, какие из чувств режиссер полагает красивыми в своей чистоте – Фамусова к Лизе? Или самовлюбленного Чацкого к Софье? Молчалина к Софье? Или нет – к Лизе? Или – наверное, все-таки их! – служанки Лизаньки к буфетчику Петруше? Но про них так мало сказано, да и сыграно тоже немного…
Как и положено в современном театре, в спектакле очень много личного и, значит, лишнего. Пока публика входит в зал и занимает места, Лиза (Анна Кузминская) стоит спиной подле стола, когда свет гаснет и снова освещает сцену, Лиза уже сидит и спит, а на столе – наконец это видно – разложены персики. Репродукция картины тут же появляется на стенах-экранах по обе стороны сцены «Манеж», где играют премьеру. Стены «сложены» из ткани, арочные своды повторяют архитектурный рисунок зала, над сценой – тоже ткань, как балдахин над кроватью. Когда Лиза говорит, что «нужен глаз да глаз», она достает откуда-то флакончик с глазными каплями и закапывает. Редкими смешками зал реагирует на эту режиссерскую находку. Сцена сложно организована (художник-постановщик – Маша Капустина-Карью): пока на первом плане просыпается Лиза, за полупрозрачной тканью мы видим упражняющихся более в музыке, чем в искусстве обольщения, Софью с Молчалиным. Там же – музыканты, которые будут сопровождать героев на протяжении всего спектакля (в программке обозначенные как крепостные музыканты). Музыки много, а труппа «Школы драматического театра», как известно, музыкальная и певучая. Бодрый Фамусов – Игорь Яцко, едва появившись, мгновенно утягивает Лизу за сцену, возвращаются они оба в несколько разобранном виде, волосы служанки уже распущены, спутаны, но хозяин не унимается и заваливает Лизу уже при публике, прямо на полу, но Лиза не особо противится, она и фразу «Быть может, батюшка войдет» произносит с томной надеждой, не с тайной, а явной негой. А тут и он! Не обманывает ожиданий.
Когда уже не батюшке, а Софье Лиза предлагает взглянуть в окно, на обоих экранах появляется видео улицы – вероятно, хроника начала ХХ века.
Чацкий (Илья Козин) вбегает, закутанный в медвежью шкуру, с парусником в руках, с первой же реплики он принимается кричать, и, собственно, шум и крик – главные от него беспокойства.
Еще про живопись – когда Чацкий кричит о том, как много верст он пролетел, спеша в Москву, публике демонстрируют репродукцию картины Сурикова «Переход Суворова через Альпы». Сразу уж: когда говорят про Максима Петровича, показывают «Портрет М.Н. Кречетникова» Левицкого. Когда речь о том, что Чацкий властей не признает, – транслируют фрагмент взятия Зимнего из фильма «Ленин в Октябре». В общем, не заскучаешь. Развлечь зрителя – одна из главных забот нынешних режиссеров, даже странно, что театральные деятели так убиваются, когда театры приравнивают к сфере услуг. За что, как говорится, боролись…
Нельзя, однако же, сказать, что все в спектакле строится из одного режиссерского хотения-веления. Вот Скалозуб (Олег Охотниченко) – маленький, бодрый, прыгучий – в некоторые моменты очень даже хорош и смешон по делу, то есть в соответствии с текстом. И Молчалин Олега Малахова, который вместо папки для доклада здесь то и дело прихватывает югославскую портативную пишущую машинку, в финале даже пытается успеть за Чацким записать его последний монолог. Вместо того чтобы пройти на цыпочках, он появляется на сцене в джоли-джамперах. Сцену падения Молчалина с коня сопровождает репродукция «Купания красного коня» с соответствующей анимацией. Когда Лиза обнаруживает, что у потерявшей сознание Софьи (Ольги Бондаревой) «свободнее дыханье стало», она подносит к ее губам мыльные пузыри, и та пускает целую серию, развлекая в очередной раз зал. Репродукции тоже не раз вызывают смех в зале – разговор о Татьяне Юрьевне, с которой Чацкий, говорит он, незнаком, иллюстрирует «Незнакомка» Крамского.
Чтобы как-то компенсировать отсутствие доброй половины персонажей, сцены бала сопровождает беззвучное видео старого спектакля Малого театра. Вон он хорош, Даже без звука видно, что хорош.
И Яцко хорош, он текст произносит не только громко, но и осмысленно, характер получается понятный. Слова Молчалина и Софьи заглушает то аккордеон, то иные музыкальные вкрапления. Зато Чацкий читать финальный монолог выходит, держа в руках канистру с надписью «Желчь». Редкий случай, когда шутка находит опору в тексте.
По информации: www.ng.ru
