Леонид Максименков получил доступ к документам, раскрывающим историю отношений великого военачальника с партийной номенклатурой
У историков и архивистов событие: наконец-то стал возможен доступ к личному делу маршала Жукова. То есть к “Личному делу” на работника, снятого с номенклатурного учета под шифром 45-Ж/4-а. Специалисты убеждены: это сродни чуду.
Вместе с документами из этого дела доступ открыт еще к нескольким литерным папкам цвета бургундского красного — все это из бывшего архива Политбюро ЦК КПСС. Вообще-то решение об их рассекречивании и передаче из Президентского архива в Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ) было принято Межведомственной комиссией по охране государственной тайны (МВК) за N 517-рс еще 22 ноября 2011 года. Но у нас ведь решить не значит рассекретить, надо еще пройти “оформление результатов рассекречивания”. Этот процесс начался лишь четыре года спустя и, как показывает практика по другим делам, мог продолжаться годами, а мог — десятилетиями. Потому сведущие люди и убеждены: с личным делом маршала Победы случилось чудо — жуковские папки стали доступными в рекордные сроки.
Скорее всего это произошло по ошибке какого-то анонимного инспектора из этой самой МВК. Почему? Да потому что едва ли не любая часть жуковского досье сегодня может быть вновь объявлена закрытой в соответствии с нормами… закона.
Судите сами: доносы на маршала, содержащиеся в досье, раскрывают механизмы творчества, описанного и охраняемого Федеральным законом N 144-ФЗ “Об оперативно-розыскной деятельности”; врачебные тайны и заключения о смерти запрещено разглашать другим Федеральным законом N 323-ФЗ “Об охране здоровья граждан”; привилегии маршала и его детей и внуков — вообще святая личная тайна (см. Гражданский кодекс, статья 152.2); адреса квартир, где он жил,— это “наличие сведений о личной и семейной тайне граждан, их частной жизни, а также сведений создающих угрозу для их безопасности” (Федеральный закон N 125-ФЗ “Об архивном деле в Российской Федерации”). И так до бесконечности, вернее, умопомрачения. Было бы “дело”, а отговорки для его сокрытия найдутся всегда.
Можно ли при таких рогатках писать вменяемые и адекватные биографии, создавать документальные фильмы, не говоря об академических трудах и о сборниках документов о персонажах из отечественной истории XX века? Вопрос не столько риторический, сколько сугубо практический, особенно в наши дни. Ведь от историков охраняют даже Октябрьскую революцию, которой вот-вот исполнится 100 лет! По сей день ограничивают доступ к рассекреченным личным делам народных комиссаров из первых большевистских правительств: Михаила Фрунзе (умер в 1925 году) Феликса Дзержинского и Леонида Красина (умерли в 1926-м), Георгия Чичерина (умер в 1936-м). Близко не подпускают даже к Надежде Константиновне Крупской (скончалась в 1939-м)…
Хочется верить, что теперь, когда Росархив перешел в непосредственное подчинение президенту, ситуация переменится. Основание есть: досье Жукова.
Его еще предстоит кропотливо изучать. Не только для того, чтобы знать больше и достовернее о самом маршале Победы, но и чтобы получить исчерпывающее представление о нравах и традициях советской номенклатуры. Здесь открытия поджидают исследователей буквально на каждой странице архивных документов. О некоторых “Огонек” расскажет первым — прежде ведь этого никто не знал.
Агент из Парижа и фрау из Дрездена
Вот, например, как детектив читается в личном деле бумага, пришедшая летом 1954 года в Москву из-за кордона. Георгий Константинович уже год работает первым заместителем министра обороны — при опереточном министре маршале Булганине. Соседство с Жуковым для этого аппаратчика и паркетного деятеля явно не комфортное, и вот в личном деле появляется бумага (документы приводятся в орфографии оригинала).
“Л и ч н о
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
Экз. единственный
Товарищу Б У Л Г А Н И Н У Н.А.
1 июля 1954 года в Париже в помещении Посольства ст. помощник Военно-воздушного атташе полковник ШЕВЫРИН принял пакет от гражданина, назвавшимся господином МОТАР.
МОТАР от заполнения бланка посетителя посольства отказался так же, как отказался сообщить, от имени кого он передавал пакет.
После вручения пакета МОТАР немедленно ушел и говорить с ним не пришлось.
При вскрытии пакета в нем оказалось провокационная записка. Записку на французском языке и ее перевод при этом представляю.
ГЕНЕРАЛ-ПОЛКОВНИК (подпись) Ш А Л И Н.
24 июля 1954 г.” (РГАНИ. Ф. 3. Оп. 62. Д. 53. Л. 3).
Автор донесения, Михаил Алексеевич Шалин,— начальник Главного разведывательного управления Генштаба Вооруженных сил СССР. Сведений о полковнике Шевырине в открытых источниках, по понятным причинам, не обнаружено. О чем же говорилось в “провокационной записке”?
“Перевод с французского.
Я вас информирую, что маршал ЖУКОВ ведет переговоры с западными державами через посредничество одного французского секретного агента под именем ТАЛЬМАР, имея в виду подготовить восстание в России и захватить власть. Маршал ЖУКОВ обязуется арестовать всех руководителей компартии, распустить партию и подписать союз, направленный против народов Азии.
Подпись ЕГА” (там же, л. 4).
Мистификация? Чья-то злая шутка? Ошибка особистов и кадровиков, которые случайно подложили мусор в краткий биографический очерк военачальника под названием “Личное дело”?
Отнюдь нет. Все правдоподобно и поэтому серьезно — бумаге Булганин дает ход. Причем в лучших номенклатурных традициях: по иерархическому ритуалу министр должен был докладывать премьеру Георгию Маленкову, но сигнал от Булганина идет по другому маршруту — сразу первому секретарю ЦК. “Никита Сергеевич! Прошу ознакомиться. Вероятно, это дело американской разведки. Н. Булганин. 17/VIII” (там же, л. 2). Так единственный экземпляр диковинного доноса попадает не в мусорную корзину, а в партийный архив — на контроль и на заметку.
В случае с Жуковым все доносы доходили до инстанций. А самые “перспективные” складировались в кремлевское досье
В 1961-м Хрущев рассказывал делегатам партийного съезда о том, как было сфабриковано дело маршала Тухачевского: немецкая разведка подсунула дезу-компромат президенту Чехословакии Эдварду Бенешу, тот переслал ее Иосифу Сталину, бумагам был дан ход, а летом 1937-го был раскрыт “военно-фашистский заговор”, трагический финал которого и последствия хорошо известны. Но трудно избавиться от ощущения, что подобный прием был использован и в истории со свержением маршала Жукова. Ведь вчитываясь в текст парижского доноса, невольно ловишь себя на мысли, что в нем, с поправкой на детали,— краткая аннотация октябрьского (1957 года) Пленума ЦК КПСС, на котором маршала изгнали из Президиума ЦК КПСС, вывели из состава ЦК, попросту превратили в политический труп. Было, кроме того, принято постановление “Об улучшении партийно-политической работы в Советской Армии и Флоте”, на места разослано убойное закрытое письмо ЦК.
Вот лишь одна цитата из доклада на этом Пленуме члена Президиума и секретаря ЦК Михаила Суслова. “[Жуков] вел линию на отрыв вооруженных сил от партии, на ослабление партийных организаций и фактическую ликвидацию политорганов в Советской Армии, на уход из-под контроля Центрального Комитета”. Суслов, правда, не доложил, что еще в 1954 году именно об этом нас предупреждали “друзья” с берегов Сены.
Надо отметить, что в случае с Жуковым все доносы доходили до инстанций. А самые “перспективные” складировались в кремлевское досье. Вот в том же 1954 году одна немецкая фрау по фамилии Ланге из оккупированного войсками Советской армии города Дрездена шлет письмо на имя премьера Георгия Маленкова. И это письмо доходит до адресата:
“Перевод с немецкого.
Дрезден, 17 мая 1954 г.
Глубокоуважаемый г-н председатель!
К сожалению, обстоятельства вынудили меня просить у маршала Советского Союза Жукова помощи в размере 10 000 марок для воспитания моего шестилетнего сына. Так как г-н маршал мне не отвечает, я должна предположить, что его молчание объясняется сознанием вины. Мой сын должен сейчас жить не со мной, и чужие люди должны о нем заботиться. Весьма печально писать о том, что ребенку русского офицера никто не хочет помочь.
Я прошу Вас сообщить мне, является ли г-н маршал членом партии, потому что я намереваюсь обратиться с жалобой в Центральный Комитет на этого ленивого человека.
С глубоким уважением,
Руфь Ланге.
ГДР, Дрезден, А 45, Стефенсонштрассе, 38, П с.
Перевела: (подпись) (Н. Гаврилова)” (там же, л. 1).
Просьба, читай — донос, составлена грамотно. Политически корректно. Вроде бы напрямую, по имени никого не называют и не обвиняют. Но при этом налицо конкретика существа вопроса. “Адреса, пароли, явки”. Имя и фамилия матери, возраст ребенка, требуемая сумма алиментов. Такие сигналы в личных делах маршалов и членов Политбюро встречались редко. Полученные из-за границы? Что-то не припомню. А вот в личном деле Жукова — имеется.
Зав. Общим отделом (канцелярии) ЦК Владимир Малин помечает: “Доложено”. Маленков, подобно Хрущеву в случае с парижским агентом, дает устное поручение: “В архив”. Для чего он оставляет письмо немецкой доброжелательницы в резерве? На всякий случай: возникнет проблема — и о фрау можно вспомнить…
Так два типовых компромата на одного человека оказываются в руках у двух вождей. Примерно в одно время. Летом 1957-го эти соратники сойдутся в смертельной политической схватке. Арбитром противостояния выступят Жуков и армия. Маршал поддержит Хрущева против Маленкова и антипартийной группы. За что сам сполна расплатится через пару месяцев, осенью того же года. Ведь компромат хранился независимо от политических фаворов. Такие были нравы.
Цидуля из Дрездена, подобно навету из Парижа, навечно легла в кремлевское досье.
Приключения мемуаров
Судя по документам, Жуков при Хрущеве, начиная работу над мемуарами, вспоминал вслух. Спецтехника и осведомители скрупулезно фиксировали высказывания. Председатели КГБ докладывали их товарищам по Президиуму ЦК. После октябрьского переворота и смещения Хрущева внимание к мемуарному процессу стало более заостренным и пристальным: высшая власть если не испугалась, то насторожилась: что будет в этих воспоминаниях? Чего не будет? Выгодно нам это или нет?
О судьбе жуковских мемуаров известно многое. Но сегодня, благодаря “Личному делу”, можно уточнить некоторые детали. В хронологическую канву, в частности, с уверенностью можно включить даты и тексты решений Политбюро: все решалось на самом высшем уровне в Кремле.
Вот лишь отдельные новые эпизоды.
19 декабря 1967 года. Из Тбилиси первый секретарь ЦК компартии Грузии Василий Мжаванадзе посылает в ЦК КПСС (читай — Политбюро) свою аналитическую записку “О мемуарах маршала Г.К. Жукова”.
1 июня 1968 года. Третий секретарь посольства СССР в Великобритании Е.И. Кутузов встречается за ланчем с директором лондонского издательства “Флегон пресс” Алеком Флегоном (Alec Flegon, 1924-2003). Издатель-делец сообщает, что у него имеется копия мемуаров Жукова.
14 июня 1968 года. Председатель КГБ Андропов докладывает о том, что Флегон в Лондоне действительно готов начать пиратскую публикацию “мемуаров” на Западе: “Комитетом госбезопасности приняты меры к выяснению факта наличия копии мемуаров т. ЖУКОВА Г.К. у ФЛЕГОНА, а также обстоятельств возможного нелегального вывоза копии мемуаров за границу. Представляется целесообразным опубликовать в советской печати и передать по радио на заграницу заявление маршала ЖУКОВА Г.К. о том, что он продолжает работать над своими мемуарами и любые версии, распространяемые за границей о наличии у кого-либо из зарубежных издателей копии его рукописи, являются фальшивкой” (РГАНИ. Ф. 3. Оп. 62. Д. 62. Л. 11).
Появление Флегона убыстряет процесс прохождения мемуаров через цензуру, и в начале сентября Петр Демичев, ответственный за идеологию секретарь ЦК, докладывает Политбюро: “В данном виде рукопись Маршала Советского Союза Г.К. Жукова может быть опубликована”.
Текст рассылается вкруговую товарищам по Политбюро. Соглашаются все, кроме Андрея Кириленко: “Не плохо бы знать мнение п/управления МО (главное политическое управление Советской армии и Военно-морского флота, Главпур.—“О”) и руководителей этого министерства. Как мне известно, о сделанных исправлениях в МО не знают”.
В Политбюро Кириленко — куратор Министерства обороны и всего военно-промышленного комплекса. К его мнению прислушиваются.
16 сентября. Начальник Главпура генерал армии Епишев докладывает Политбюро: “…при окончательном редактировании рукописи, по нашему мнению, в нее следует внести ряд фактических поправок по прилагаемым замечаниям, которые устраняют допущенные в рукописи неточности”. Записка Епишева и “Замечания” по новой рассылаются членам Политбюро.
18 декабря, в канун дня рождения Сталина, Политбюро дает окончательное добро, но держит это в абсолютном секрете: “Без оформления решением. О согласии членов Политбюро сообщено т. Демичеву П.Н. (через т. Гаврилова). М. Соколов”. “За” проголосовали Брежнев, Воронов, Кириленко, Косыгин, Мазуров, Пельше, Подгорный, Суслов, Шелепин, Шелест. Кандидатов в члены и Секретарей ЦК до голосования не допустили.
И только 6 января 1969 года фиксируется окончательное гласное (для аппарата) решение по мемуарам (резолюция Политбюро засекречена и даже не записана в протокол).
“ЦК КПСС
В Отделе пропаганды ЦК КПСС перед сдачей в печать рассмотрен окончательный вариант рукописи мемуаров Маршала Советского Союза Г.К. Жукова “Воспоминания и размышления”.
Все замечания, высказанные по книге членами Политбюро ЦК КПСС, Министерством обороны СССР, Генеральным Штабом и Главным политическим управлением Советской Армии и Военно-Морского Флота, автором полностью учтены.
Докладываем в порядке информации.
Заведующий Отделом пропаганды
ЦК КПСС (подпись) В. Степаков.
6 января 1969 г.
300А/6″.
Сегодня “Воспоминания и размышления” с их многомиллионными тиражами едва ли не самые известные мемуары о Второй мировой войне во всем мире. Но это не оригинал — бестселлер с поправками и уточнениями “товарищей”.
Секретный диагноз
Официальный документ под названием “Медицинское заключение о болезни и причине смерти Г.К. ЖУКОВА — Маршала Советского Союза” (N 01-25/1642 от 18 июня 1974 года) есть в “Личном деле”. Но 42 года этот документ был засекречен, хотя обычно подобные справки об исторических деятелях масштаба Жукова публиковались вместе с сообщениями о смерти и некрологами.
Из бумаг жуковского досье понятно, что эпикриз прошел вкруговую между товарищами по Политбюро. И именно на этом уровне получил высшую степень секретности — “Особая папка”. Ход болезни, документированные причины смерти не называются по сей день в многочисленных биографиях ни у нас, ни тем более за рубежом. И этот официальный документ ждал обнародования десятилетия. Впервые его увидят и прочитают только сегодня, на страницах “Огонька”.
Причина очередной фигуры умолчания? Похоже на то, что консилиум во главе с начальником Четвертого главного управления при Минздраве, академиком Академии медицинских наук профессором Евгением Чазовым переборщил текст конкретными датами. Все они по неведомой причине приходились на период после исторического пленума ЦК КПСС, который покончил с “волюнтаризмом и субъективизмом” Хрущева: болезни маршала обострились после смещения Хрущева, а “обширные инфаркты миокарда” и два “нарушения мозгового кровообращения” сопутствовали развитию сюжета с публикацией мемуаров маршала. Такие совпадения номенклатура сочла опасными: власть боялась “нездоровых ассоциаций” и “неправильных выводов”.
Источник: “Коммерсантъ”
