Рок-музыкант подозревает, что Бродский переворачивается в гробу
Поэт, художник, музыкант и рок-совесть нации Андрей Макаревич кочует в эти дни по Москве с автограф-сессиями по случаю выхода его новой книги «Стихи. Графика. Песни», труда абсолютно ручной работы, в чем его и уникальность, включая собственноручные клавиры знаменитейших хитов, опубликованные впервые. Теперь хоть можно сравнить почерки одного из главных хит-мейкеров русского рока с Моцартом, Бетховеном или Рахманиновым…
Каждая страничка, рисунок, буковка расписаны автором собственноручно, как домашний альбом. Или как рукописные монашеские книги еще до истории книгопечатания. Лидер «Машины времени», конечно, не монах, но пророческое и даже мессианское в его творчестве, деятельности, гражданских поступках, безусловно, присутствует. Поэтому эти «встречи с читателями» выходят еще и крайне содержательными, интереснее любых пресс-конференций. Голос же гуру, его тембр, интонирование, акценты — самодостаточная эстетическая категория, посему все происхоящее приобретает ни с чем не сравнимый аромат таинства…
Люди задают разные вопросы, получая искренние и обстоятельные ответы от маэстро: о счастье и красоте, об архитектуре и еде, о рэпе и рок-н-ролле, о детстве и революции. Еще, конечно, о Болотной и Майдане. Куда же без них? Учитывая бэкграунд автора — вольнодумный и критический. Спросили, почему он прохладно отнесся к Болотной и совсем по-другому к Майдану? Макар молвил:
— Я что-то не помню, чтобы говорил про людей, которые выходили на Болотную площадь, что они дурью маются. Это вообще не мой лексикон… Другое дело, что они вот вышли, и, в общем, это ничем не кончилось. А в Киеве они вышли и достояли до конца, добились своего. Что у них из этого вышло, вопрос второй. Никто не обещал, что сразу будет медом намазано. Так не бывает. Там люди оказались просто последовательными. Это заслуживает уважения, на мой взгляд…
Не обошли вниманием и громкий раздражитель дня — Кирилла Серебренникова. Взволованный вопрос: «Является ли арест Серебренникова скрытым намеком на то, что свободомыслящей интеллигенции следует замолчать?» — был уточнен скрипучей ремаркой с другого конца зала: «И не воровать еще!»
— Я считаю Серебренникова очень талантливым человеком, ярким режиссером, — прояснил свою позицию г-н Макаревич. — Но у нас в последнее время удивительная тенденция: арестовали какого-нибудь министра, и по всем каналам начинается трендеж: «Что вы думаете?» Выступают кто угодно: писатели, общественные деятели, депутаты… Ребят, вы же не знаете, что там произошло. Вы дело читали? Вы хотя бы приблизительно знаете, что там на самом деле? Я терпеть не могу этот некомпетентный трендеж для занятия эфирного пространства. Я очень надеюсь, что обвинения против Серебренникова тенденциозны и они рассыплются. Я сталкивался с театрами и их проблемами. Проблемы очень похожи. И по моему опыту, даже если происходят какие-то финансовые нарушения, то чаще к этому имеют отношение директор и бухгалтерия, а не режиссер. Я продолжаю надеяться, что все это кончится, перед ним извинятся. Надеюсь, что все будет нормально.
Вопросы, касаемые собственно творчества, конечно, доминировали. Возникло даже беспокойство: «Если слушать альбомы «Машины времени» в хронологическом порядке, то в какой-то момент становится понятно, что вы со временем охладевали к рок-н-роллу и другие музыкальные направления вас стали занимать больше», — обобщил один из поклонников.
— Тут все очень просто, — пустился объяснять Андрей Макаревич. — Поскольку мы рано начали, мне было-то 15 лет, первые годы это был такой ученический период, при том, что мы сами сочиняли песни. Мы слушали «Битлз», и у нас получались песни под «Битлз». Просто потому, что мы их очень любили. Потом появлялся Джимми Хендрикс, и у нас появлялись песни под Хендрикса. Потом — «Лед Зеппелин»… Сейчас очень смешно все эти параллели находить, но это была замечательная эпоха, когда каждый месяц возникало какое-то яркое музыкальное открытие, все цветы распускались тогда. Потом прошло лет десять-пятнадцать, и, в общем, у нас пропало в силу возраста желание кого-то копировать, на ком-то учиться, мы стали уже пытаться что-то делать из себя. А дальше волнами. Я считаю, что у нас последний альбом «Мы» достаточно рок-н-ролльный как раз получился. Это зависит от настроения конкретного времени, года…
— Вы вот несколько раз упомянули слово рок-музыка. Я вообще музыкой занимаюсь. У меня масса музыкальных проектов. Я очень люблю джаз, а то, что играет «Машина времени»… Я вообще не знаю, что такое рок и не рок. Я вижу границу между музыкой хорошей и посредственной. Песни сами решают, когда им появляться. Никто не застрахован от того, что завтра она постучится тебе в форточку и ты ее запишешь. Сидеть же под лозунгом «ни дня без строчки» и выдавливать из себя что-то, боясь, что вдруг ты потеряешь способность писать, а я знаю таких авторов, как правило, ничего хорошего не приносит. Это делать не обязательно. А вообще это страшно приятное занятие, я вас уверяю…
— Я подозреваю, что все истории сочинения песен выдуманы авторами для красоты. Песня сочиняется следующим образом: берется блокнотик, ручка, гитара и сочиняется. Вот и все. А то, что текст песни называется именно текстом, а не стихами, на мой взгляд, это правильно. Не потому что это стихи второго сорта, а это просто продукт, сделанный по другим законам. Он не существует сам по себе. Он рассчитан на соединение с музыкой, эта волшебная комбинация двух вещей и называется песней. Если оторвать от текста песни музыку, это будут неполноценные стихи. У меня такое ощущение возникает, когда я читаю, скажем, Высоцкого в книжке. Мне чего-то не хватает. Я все равно слышу его голос. А когда я слышу, как он поет, то это гениально совершенно. Точно так же можно угробить стих, если стихотворение было написано для того, чтобы его просто читали, а какой-нибудь не очень талантливый композитор решил его положить на музыку и не слышит, что получается ужасно, что он убивает стих своей музыкой и песни не выходят. Такое бывает сплошь и рядом. Не хочу о своих коллегах говорить плохо из соображений корпоративной этики. Но люди пишут целые циклы песен на стихи Бродского… Я думаю, что Бродский в гробу переворачивается. Он и при жизни-то авторскую песню не очень жаловал… Это тонкий вопрос, вопрос собственного слуха… Гениально сказал Псой Короленко: популярность — это талант при полном отсутствии вкуса. Точнее не скажешь…
— По поводу рэпа? Он как раз и состоит-то в основном из слов. Это вид музыкальной поэзии. Другое дело, что не часто эта поэзия бывает качественной, а иногда бывает очень качественной. Это не сильно близкое мне направление. Поэтому я с ним настолько не знаком и не готов обсуждать. Жизнь коротка, нам еле хватает времени на то, что нас интересует.
— «Машина времени» сейчас думает о 50-летии, которое на носу, хотя кажется, что еще далеко. А полтора года просвистят как из пушки. Серьезные концерты во всем мире как раз готовятся за полтора-два года. И мы пока еще не решили, как это будет выглядеть. Мне не нравится, когда от нас ждут, что мы будем чем-то удивлять. Мы не фокусники. У меня никогда не было желания выходить на сцену, чтобы кого-то удивить. Если возникнет желание что-то рассказать новое… А желание рассказать новое возникает, когда ты увидел это новое и оно тебя либо вдохновило, либо обрадовало, либо ужаснуло. Я ни черта нового, к сожалению, сейчас не вижу. У меня нет никакого желания об этом рассказывать в песнях. Посмотрим, может быть, что-то произойдет. Сейчас довольно быстро все вокруг меняется…
Последователь Андрея Макаревича из архитектурного института поинтересовался студенческими годами музыканта.
— Там каждый день складывался из ярких впечатлений, — расплылся именитый выпускник МАРХИ в блаженной улыбке. — Это была замечательная жизнь. Не знаю, как там сейчас, но в наше время там была прямо какая-то лицейская, очень демократическая атмосфера. Отношения между преподавателями и студентами, особенно между преподавателями творческих профессий: рисунка, живописи. Это было восхитительно, особенно после школы, сильный контраст. И потом преподаватели были очень сильные. Очень надеюсь, что стало не сильно хуже…
С учетом гражданственной пассионарности музыканта в финале встречи все закольцевалось на общественно-политической тематике — столетии русской революции:
— Не знаю, вряд ли я был бы на стороне революции и в 1917 году, сильно сомневаюсь. Я не знаю ни одной революции, после которой людям бы стало лучше, чем было до нее. Тем не менее с упорством, достойным лучшего применения, люди революции устраивают и устраивают. Я продолжаю наивно верить, что существует другой путь. Вот природа не знает революций, она развивается эволюционно. А мы знаем революцию, только что-то на планете все хуже и хуже. Может, что-то в консерватории подправить надо?..
По информации: “Московский комсомолец”
