– Глупо было бы сказать, что шанса нет. Шанс, конечно, есть всегда, но шанс небольшой. Нужно ли здесь что-то сделать государству? Конечно, нужно. Прежде всего, надо улучшить геополитическую ситуацию. Мы одна из компаний, которая быстро становилась глобальной, а теперь мы потихоньку сворачиваемся. Мы под санкциями, и нам чрезвычайно тяжело работать в других юрисдикциях. Другая такая компания – «Касперский», и вы знаете, что с ней сейчас происходит.

Пленарная сессия Гайдаровского форума (на неделе проходил в Москве) уже подходила к концу, когда Герман Греф взялся ответить на вопрос о шансах России стать одним из глобальных технологических лидеров. На этом месте предполагалась точка, но руководителю Сбербанка захотелось рассказать залу небольшую историю. И когда он ее рассказал, Максиму Акимову, первому замглавы аппарата правительства и модератору дискуссии, потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями.

– Эээ…, – протянул он, так и не подобрав слов для комментария.

Но вернемся ⁠на пару часов ⁠назад. Дискуссия ⁠едва начиналась, а я уже почти боролся с дремотой. ⁠Как спикер Греф обладает даром привносить остроту ⁠в самые пресные ⁠обсуждения, но я мысленно сделал ⁠ставку, что в данном случае этот номер не пройдет. Разговор шел о партнерстве государства и бизнеса в цифровую эпоху, и вели его главным образом госбанкиры – кроме Грефа, тут находились его бывший заместитель в Сбербанке Сергей Горьков, сейчас возглавляющий ВЭБ, и Ольга Скоробогатова из Центробанка. По мере сил беседу поддерживал глава Минэкономразвития Максим Орешкин, но как-то вяло. «Нам тут не хватает дискуссии», – произнес Греф, терпеливо выслушав вступительное слово Орешкина об использовании технологии искусственного интеллекта для «спрямления» кривых процессов в госуправлении, ценности свежего закона об удаленной идентификации и важности развития платформ по аналогии с созданной Alibaba. Руководитель «РЖД» Олег Белозеров, которому тоже нашлось место на сцене, делился планами госмонополии за ближайшие четыре года «перевести вс железную дорогу в цифру». В ответ на экзистенциальные рассуждения Грефа о восторге и страхе перед лицом технологического будущего он без тени улыбки признался, что испытывает те же эмоции.

– Мы тоже боимся, – заявил глава госмонополии, чьей личный доход в последние годы рос по экспоненте. – Но глаза боятся, а руки делают.

Как минимум половина спикеров представляла государство в преимущественно государственной экономике, и легкая полемика вокруг перспектив технологий – будь то блокчейн или квантовый компьютинг – сводилась к необходимой степени регулирования. Этот акцент был столь же ожидаем, сколь и симптоматичен: тот же блокчейн только зарождается, а российские государство уже решает, как с ним поступить.

Еще Греф время от времени сетовал на острейший дефицит в стране качественных кадров («В области искусственного интеллекта это огромная, просто огромная проблема»), но складывалась впечатление, что тема, поднимаемая едва ли не на каждой второй сессии форума, никого особенно не интересует. Сколько можно о ней говорить?

И тут Греф удачно вспомнил о своем разговоре с русскими эмигрантами в Кремниевой долине:

Когда мы были там два года назад, нам устроили встречу с русскоязычными ребятами. И они скучают по русскому общению, и нам интересно. Нам представили очень многообещающую девочку – химика, биолога. Молодая, ей, кажется, около тридцати лет. Училась в МГУ, занималась наукой в МГУ, защищалась в МГУ, а потом уехала в Стэнфорд. Нам ее представили, как, знаете, такую звездочку. Спрашиваю, почему уехали (а уехала она вместе с мужем, который тоже занимается наукой). Ну, понятно, говорю, тут хороший климат, Калифорния не Москва, где зимой нет солнца. А она мне отвечает: да причем тут солнце? Я что в Москве сидела в лаборатории, что здесь сижу. Развлечений у нее там не то чтобы много, в Москве с ними явно получше. Так в чем дело? Вы знаете, говорит, у меня не так много времени для моей научной деятельности – десять лет на более-менее серьезные открытия. В МГУ… не хочу сейчас обидеть МГУ…чтобы заказать реагенты, ей приходилось писать там кипу заявок, утверждать их и подписывать у начальника лаборатории, которые он затем отправлял наверх. Через полтора-два месяца реагенты закупались. А как это происходит в Стэнфорде? Поздно ночью, говорит, уходя из лаборатории, набираю на компьютере то, что мне нужно. А когда к 8 часам утра прихожу на работу, у меня все лежит, и я понятия не имею, откуда это берется.

А теперь возьмите эту одну ночь и сравните с двумя месяцами ожиданий в Москве, и помножьте это на десять лет моей активной научной деятельности. Часто именно такие вещи являются решающими для молодых. Потому что не все люди готовы ждать и бороться. Люди готовы принять те условия, которые есть, потому что они хотят заниматься своим делом. И это для нас очень большой вызов. Знаете, у нас есть такое выходное интервью в HR-менеджменте. Когда человек покидает компанию, мы его спрашиваем: «Почему ты уходишь? Чем мы тебе так насолили, что ты захотел уйти?». Сделать бы государству такое выходные интервью с уезжающими – этими учеными, этими стартапами, этими звездочками. А затем [на основе ответов] создать программу по тому, как в стране улучшить климат, чтобы никто не уезжал.

Похоже, Грефу удалось привлечь внимание к проблеме, об этом свидетельствовали внезапная задумчивость модератора и громкие аплодисменты зала. Даже вице-президент по глобальным инновациям Cisco Гай Дидрих – один из тех вежливых иностранцев, которые живут в самолетах и, прилетая в очередную страну, говорят в ней приблизительно одни и те же общие вещи – даже он, казалось, испытал некоторое возбуждение. Гость объявил дискуссию блестящей, и ему фактически оставалось лишь согласиться с предыдущим оратором. Отвечая на дежурный вопрос Акимова, что бы он посоветовал русским, топ-менеджер заметил, что ежегодно посещает по тридцать стран, и везде его спрашивают об одном и том же: как создать Кремниевую долину («Нужна комфортная среда для талантов, что может быть важнее?»).

Но подобное оживление не в состоянии скрыть того факта, что Греф не сказал ничего нового. Об утечке мозгов говорится не одно десятилетие, но мы до сих пор даже не знаем цифр: «Наблюдаемая масштабная эмиграция высококвалифицированных специалистов, ученых, предпринимателей, представителей российского среднего класса, бизнес-элиты, рантье практически не фиксируется отечественной статистикой», – отмечалось в докладе «Эмиграция из России в конце XX – начале XXI века», подготовленном Комитетом гражданских инициатив Алексея Кудрина. Смысл эмиграции для тех же ученых? Шанс заниматься наукой там, где на исследования тратят в десятки раз больше, чем в России. Вероятно, многие уступают желанию покинуть территорию застывшей, несменяемой власти, которая ведет страну к регрессу и изоляции, лишая талантливых и амбициозных людей ощущения перспективы. А активная творческая жизнь, как Грефу объяснили в Долине, довольно коротка. И да, немногие хотят тратить значительную ее часть на сопротивление системе.

Впрочем, какими бы в действительности ни были причины отъезда соотечественников в воображаемом выходном интервью Грефа, для российского государства это ничего не меняет. Та же цифровизация – в партнерстве с бизнесом или нет – объявлена национальным приоритетом, а что за люди будут строить это будущее, для руководства страны вопрос не главный и даже отвлеченный. Как раз такой, который не грех обсудить на дискуссионной площадке вроде Гайдаровского форума.

Евгений Карасюк

Источник: “Republic”