Август в России – время необходимых раздумий. Станет ли он еще временем перемен?
Если бы двадцать один год назад мне приснилось, что накануне очередной годовщины памятных событий 1991-го в одном выпуске теленовостей я увижу сюжеты об очередном сошедшем с орбиты отечественном спутнике, о письме Андрея Макаревича президенту с просьбой пресечь коррупцию и о процессе в Хамовническом суде, где обвинение требует посадить трех артисток за богохульство как за особо тяжкое преступление, – я бы немедленно отправилась к психиатру.
И, конечно же, даже в кошмаре не могла представить, что коллеги из самых разных стран Востока и Запада будут звонить мне днем и ночью и просить прокомментировать тот же самый процесс над «кощунницами» (современный перевод на многие языки отсутствует), а представители отечественных СМИ – предостерегать от употребления ярких эпитетов, чтобы не попасть под действие нового прогрессивного закона о клевете.
Во-первых, в то далекое время не было мобильных телефонов, в нашей редакции стоял один-единственный факс, к которому выстраивалась очередь, вся связь с миром осуществлялась посредством этого аппарата. Что, впрочем, не мешало публиковать тексты и поддерживать живую коммуникацию с авторами и корреспондентами отовсюду, а интенсивность и результаты этого общения были никак не менее значимыми, чем в сегодняшних социальных сетях. С той разницей, что орфографические ошибки и непроверенные факты встречались куда реже, их тогда принято было стыдиться…
Во-вторых, и это самое главное – мы все были куда наивнее. Верили в слова, в то, что будучи произнесенными или напечатанными на бумаге, они овладеют умами и приблизят торжество сраведливости. Верили, что законы будут исполняться и служить не властям, но человеку. Верили в то, что солидарная воля людей и желание добра растопят льды недоверия и предрассудков, что люди реально смогут изменить ход истории к лучшему. Что границы, разделяющие культуры и народы, падут, что свобода принесет счастье и благоденствие всем, что культура возвысит наши души, и мы все будем братья и сестры… Вполне здравые, многоопытные и очень талантливые люди верили в это так же беззаветно, как студенты, а наши зарубежные собеседники, рвавшиеся разрушить «железный занавес», ничуть в этом смысле от нас не отличались.
Это особенно отчетливо ощущалось в дни августовских событий, когда некий пассионарный порыв соединил академиков и работяг, молодых и старых, гостей всемирного конгресса русской интеллигенции и стажеров-славистов. Недавно этот феномен был инерпретирован телекомментатором научной программы в духе Чижевского – как влияние неких космических аномалий, типа излучения повышенной активности, будоражащих земную кору, океаны и народы.
Как бы то ни было, пассионарность той поры радикально отличалась от ярости орд погромщиков и фанатиков, которые зафиксировали телекамеры в разных точках мира позднее – их гнев был направлен не на врагов и иноверцев, но на несовершенство собственной жизни прежде всего, и нетерпение изменить эту жизнь здесь и сейчас составляло краеугольный камень момента. Роль российской литературы и всеобщего образования в этом процессе была чрезвычайно велика.
Пронизавшие повседневность культурные коды и многовековая мечта о свободе как таковой убеждали куда сильнее политических деклараций. Не случайо писателям и журналистам верили тогда больше, чем Гобачеву и Ельцину вместе взятым, а фронты идеологического противостояния, или, как тогда говорили, «гражданской войны», пролегали на страницах литературных журналов…
Эти горячие и искренние споры на фоне сегодняшних высокотехнологичных медийных манипуляций и тотального смещения ценностей вспоминаются со смешанным чувством ностальгии и тревоги за происходящее сегодня.
Хотя, с другой стороны, многое уже было в нашей истории. «Обыватель, распоясавшийся хамом» из Зощенко – не он ли главный герой и ожидаемый потребитель современного телепродукта? А способ выражения в публичном пространстве не напоминает ли химерический новояз платоновских персонажей, сознание и артикуляция которых балансируют между анабиозом и судорогой? А безотчетная ненависть к культуре, образованию, к самостоятельному поступку, насаждаемая повсеместно и целенаправленно, – не известный ли это знак болезненного перехода, который все равно неизменно завершится новым витком развития?
«Свобода приходит нагая», – писал в бурные революционные дни непонятный массам поэт Велимир Хлебников, провидевший, как и многие поэты, многое.
Свобода, которая свалилась на головы современникам в 1991 году, как дар небес или рождественская игрушка, во всех смыслах была не одетой, не имела облачения многотрудной подготовительной работы, взращенной веками политической культуры, механизмов самоконтроля. Расплата за то, что это вовремя не поняли, была страшной.
И все же…
В душном московском воздухе, как в уставших или ожесточившихся душах, вопреки логике и воле всех тех, кто в разные времена считали себя вершителями высших законов, не угасла звезда надежды. «Звезда пленительного счастья…». Та самая, которая умирает последней.
Впрочем, она вообще не может умереть, пока не исчезли язык, и музыка, и вера, и сама земля.
Надежда АЖГИХИНА
