Из записных книжек научного обозревателя «Нового вторника» Владимира Губарева, которые в недавние времена считались бы закрытыми.
Атомное сердце России
В фильме «Укрощение огня» есть такой эпизод:
Красная площадь. Демонстрация 1 мая 1960 года. На трибуне — Главный конструктор. Ему сообщают, что американский самолет пересек границу СССР, и есть опасность, что он несет атомную бомбу, чтобы сбросить ее на Москву. А вскоре Главному конструктору сообщают, что самолет сбит…
Это был полет Фрэнка Пауэрса. Действительно, он состоялся 1 мая 1960 года и, правда, что самолет был сбит.
Вот только цель полета была иная. У-2 не мог нести атомную бомбу. Он был оборудован для фотосъемки. А цель его — не Красная площадь, а атомные города Урала. И первый из них — Челябинск-40. Американцев очень интересовало, как идут дела именно на этом атомном предприятии…
В ходе процесса над Пауэрсом об этом не упоминалось, потому что Челябинск-40 по-прежнему оставался самым секретным городом Советского Союза.
… Мы живем в профилактории комбината. А по утрам обязательно приходим на смотровую площадку, откуда открывается вид на озеро, горы и окраину города, где уже появились высотные дома. К счастью, они лишь дополняют пейзаж, не безобразят его, как это бывает повсюду.
Внизу у наших ног маленькое болотце. И здесь каждое утро свои концерты дают лягушки.
Я думаю о том, что в 1946-м, когда здесь появились первопроходцы — строители будущего атомного гиганта, они слышали эти лягушачьи концерты, потому что это крохотное болотце сохранилось с той поры.
Раньше болота были везде…
В октябре 1945 года над озерами и лесами, что раскинулись между Свердловском и Челябинском, кружил «Дуглас». Создавалось впечатление, будто ищет он место для вынужденной посадки, иначе его полет, со стороны кажущийся бессмысленным, объяснить было трудно.
На его борту было несколько генералов. Они всматривались в озера и речушки, пытаясь найти то самое «заветное место», где воды было бы побольше, а деревень — поменьше.
Выбрали две площадки. Одна из них — поближе к Свердловску. Другая — к Челябинску.
«Северная» площадка, казалось бы, лучше: озеро Иртяш большое, воды в нем много. Гораздо больше, чем в Кызылташе, где предлагался запасной вариант. Впрочем, именно обилие воды и определило главный выбор. В случае аварии (а такое не исключалось!) при первом варианте заражались все озера Каслинско-Кыштымской системы, так как радиоактивная вода самотеком распространилась бы по ней. Ну, а озеро Кызылташ находилось как бы в «хвосте» системы, и ликвидировать аварию (опыт американцев показывал, что они практически неизбежны!) было бы намного легче.
Пришлось учитывать и розу ветров.
На борту самолета вместе с генералами Завенягиным и Комаровским (первый замещал Берию в атомном проекте, второй руководил проектированием и строительством объектов атомной промышленности. — Ред.) находились и строители крупных предприятий и городов. Кто-то из них заметил, что розу ветров необходимо учитывать, когда начинаешь большую стройку, и все тут же согласились с ним. Поэтому пришлось «поменять местами» промплощадку и город — теперь никакие выбросы не попадали на Озёрск.
Предусмотрительность или везение? И то, и другое.
Дело в том, что бытовало весьма смутное представление о будущем предприятии, так как никто еще не строил в стране ничего подобного. Ясно было только одно: это огромный, весьма сложный комплекс заводов, каждый из которых очень опасен. А потому нужно было выбрать место глухое, малонаселенное. Да и укрыться от врагов там полегче, а то, что они будут интересоваться новым предприятием, сомнений не вызывало.
Болота, тайга, отсутствие дорог, комары и гнус — все эти «мелочи»преодолимы. Иное дело — разные там атомы, нейтроны, излучения…
1 декабря 1945 года Л.Берия подписывает Постановление СНК СССР №3007-892сс «О заводе № 817»:
«Утвердить под строительство завода № 817 Первого главного управления при СНК СССР площадку «Т». А 9 апреля 1946 года Постановление СМ СССР № 802-324 сс/оп «О подготовке и сроках строительства и пуска завода № 817 подписывает уже И. Сталин. В нем, в частности, говорится:
«Совет Министров СССР постановляет:
1. Принять разработанные представленные акад. Курчатовым И.В. следующие предложения о мощности, составе характеристике завода № 817, рассмотренные и утвержденные Техническим и Инженерно-техническим советами Специального комитета:
Мощность завода по выработке плутония — 100 г/сут.
Расход урана — 1 000 кг/сут
Количество урана в уран-графитовом котле — 100-150 т…»
Так начиналась эпопея строительства комбината «Маяк». Эпопея, которую мы, потомки, должны называть «великой»…
Из Челябинска пришла первая партия «строительной техники — три тяжелых танка «ИС». Они не успели принять участие в сражениях Великой Отечественной, и теперь должны были послужить иному делу. С танков сняли башни, и грозные машины, носящие имя вождя «Иосиф Сталин», стали сугубо мирными — на них нужно было перевозить дрова и материалы для стройки.
Однако танки прослужили недолго: один за другим они тонули в болотной трясине, а вытаскивать их было нечем… И тогда руководство стройки приняло решение — заменить танки лошадьми. Они верой и правдой служили здесь, пока не проложили железную дорогу, а «лежневку» не заменили асфальтом. Но это все будет чуть позже, когда среди тайги начнет вырастать корпус «Аннушки» — так любовно был назван первый на «Маяке» промышленный реактор по производству оружейного плутония.
Свидание с «Аннушкой»
Извечный и самый больной вопрос ХХ века — быть нам или не быть? — решался, как ни странно, здесь, на Южном Урале.
Когда я бываю в Озёрске, невольно спрашиваю себя: могли ли американцы в 45-м, в 46-м или 47-м, то есть в те годы, когда начиналась «холодная война», сбросить атомные бомбы на нас? Сейчас многие пытаются утверждать: нет, это невозможно. На самом деле все было иначе. Мы должны помнить Хиросиму и Нагасаки. Мы должны помнить о том, что это уже случалось в ХХ веке… Разные были оправдания. Я был во время 50-летней годовщины бомбардировки Хиросимы и Нагасаки как в Америке, так и в Японии. И там, и здесь эту «негромкую» дату отмечали по-разному. Понятно, как это было в Хиросиме. Зато в Америке эта дата отмечалась… как праздник. Оправдание простое: эти две бомбы спасли миллион американских парней, которые должны были высадиться в Японии. Поэтому, когда меня спрашивают: «Могли ли американцы атаковать Советский Союз в начале «холодной войны»?», я отвечаю — «могли», как ни страшно это звучит…
Однако именно здесь, на «Маяке», на «Базе-10», в «Челябинске-40» и «Челябинске-65» был дан четкий ответ: «Не могли!», потому что сюда пришли люди, которые совершили подвиг, до конца еще не оцененный, не понятый.
Подвиг, равный которому был только во время Великой Отечественной войны. Для тысяч людей, которые жили, работали и создавали ядерный щит, война продолжалась еще много лет. Причем война жестокая, беспощадная, с невидимым врагом, который называется «радиацией».
Мы постараемся рассказать об этом городе то, что мало известно. Встретимся с теми людьми, которые могут помочь нам представить, сколь велик подвиг, совершенный на этой земле.
В истории «Атомного проекта СССР» ночь с 7 на 8 июня 1948 года была, пожалуй, самой драматической. Ну, по крайней мере, волнующей.
Все происходило в помещении, где находился пульт управления реактора «А» — той самой «Аннушки». В центре на стуле сидел Игорь Васильевич Курчатов. Чуть в сторонке стояли все руководители Первого Главного управления (ПГУ). Шел физический пуск первого в нашей стране промышленного реактора. Физический пуск — значит, «сухой» пуск, без воды. Не будем скрывать: была вероятность, что реактор взорвется…
Но Игорь Васильевич Курчатов верил в точность расчетов, и именно в эту ночь все поняли, что наши ученые, наши конструкторы, наши инженеры рассчитали точно. «Аннушка» начала работать. Мощность была всего около 10 процентов, но именно в эту ночь стало ясно, что первый промышленный реактор будет действовать. А уже спустя несколько дней произошел «мокрый» пуск, и реактор был выведен на полную мощность.
Нам, живущим в ХХI веке, трудно представить, что происходило здесь в 48-м году. Мне кажется, что график, висящий на стене у пульта управления реактором (здесь сейчас музей) убедительно доказывает, насколько сложна и опасна была работа. График показывает, как шло освоение реактора и сколь много непредвиденных ситуаций возникало на нем ежемесячно. Это — и распухание урановых блочков, и отсутствие воды и прочие неприятности. Но самое главное — тяжелые аварии, так называемые «козлы».
О первых из них написано много. В их ликвидации принимали участие и Курчатов, и ученые, инженеры, рабочие, — все, кто был допущен к реактору. А вот история последнего «козла» почти неизвестна. Подробности той аварии мне рассказал ветеран «Маяка» Борис Николаевич Ентиков, принимавший участие в ее ликвидации.
— Последний «козел» случился в 1964 году, — вспоминал он. — В графите образовалась ниша, в которой лежит семь блоков. Их нужно убрать. В предыдущие смены убрали два блока, осталось пять. Ночная смена. Первое впечатление — не справимся. Но… в смене оказался Юрий Семенович Поздняков. Рабочий. С первых дней работал на реакторе механиком. Принимал участие в ликвидации первых «козлов». Он был уже выведен в «чистую зону». Но директор завода Борис Васильевич Брохович попросил его как консультанта принять участие в ликвидации аварии. Он пришел, посмотрел, почитал документацию, посмотрел через перископ состояние ячейки. Ушел на два с половиной часа в мастерскую. Возвращается с каким-то инструментом (его прототип представлен на нашей выставке). Блок, лежащий на глубине 16 метров, небольшой цилиндрик… Юрий Семенович направляет свое приспособление, захватывает блок, в узком горлышке он разворачивается… Сейчас смотришь на это приспособление — идеально простое, примитивное — но оно решило сложнейшую проблему и сразу стало штатным. Разработали чертежи для всех размеров, всех видов уран-графитовых реакторов, разослали по всему ведомству… И таких разработок, сделанных на базе предложений простых рабочих, у нас в музее немало. Мы считаем, что это память о тех людях, которые 39 лет эксплуатировали реактор, находили приемы устранять любые ситуации, и сюда мы водим молодых рабочих, будущих молодых рабочих, школьников водим и рассказываем, что такое атомная промышленность с самых первых дней.
От пульта управления до самого реактора недалеко, он — за массивными дверями, для открытия которых нужны немалые усилия. Понятно, что нас тянет туда, в реакторный зал — первый в истории…
Проходим. Площадка изрядно проржавела. И пустота — внизу и везде… Нет ни кранов, ни механизмов, ни стержней, что обычно висят вдоль стен.
Ничего нет, потому что реактор не работает. Остановлен уже давно.
Ощущение странное, и ты понимаешь — почему…
Реакторы, как и люди, рождаются, живут и умирают. Их хоронят. Такая же судьба у «Аннушки». Она прожила 39 лет. Потом была остановлена, захоронена вот здесь. Реактор там, в глубине. И в таком состоянии он будет оставаться еще как минимум триста лет.
Это — уникальное место. Единственное в мире. Место, где начинался «Атомный проект СССР», место, где продолжается атомная энергетика России.
Школа Курчатова
Все в Озёрске связано с именем Курчатова. Казалось бы, естественно, что памятник ему стоит в центре города. Однако история его появления не такая простая. Всего было сделано два таких памятника. Один для Озёрска, другой для Снежинска. Кстати, в Снежинске так и не удалось установить памятник в центре города, местные власти не давали разрешения, и его пришлось ставить на территории промплощадки. В Озёрске же памятник появился благодаря настойчивости и энергичности Бориса Васильевича Броховича — легендарного директора «Маяка», который много лет руководил комбинатом.
Они были дружны — Брохович и Курчатов. Курчатов звал его «Брох». Много легенд о Курчатове ходит в этом городе, и меня больше всего поразило, что они забавны, даже анекдотичны. К примеру, едет сюда Анатолий Петрович Александров (кстати, жаль, что в Озёрске нет памятника Александрову, который многое сделал для города). Курчатов зовет его к себе и говорит: «Отвези этот подарок Броховичу». Приезжает Александров в Озёрск, приходит в кабинет Броховича, передает ему коробку. Тот открывает и говорит: «Этот подарок не мне, а вам, Анатолий Петрович!». В коробке — рыжий парик (как известно, Анатолий Петрович был лысым)… Но АП «отомстил» Игорю Васильевичу. Вскоре на ближайшем дне рождения он подарил ему гигантские ножницы с намеком, чтобы тот сбрил свою бороду.
В общем, огромное количество забавных историй ходит вокруг трех друзей — Курчатова, Александрова и Броховича. И мне об этом хотелось вспомнить именно в этом месте. Великая благодарность Броховичу, что он добился, чтобы памятник стоял в центре города.
Озёрск бережно хранит память о величайшем ученом ХХ века, с именем которого связана его судьба.
В центре города — Домик Курчатова. Здесь Игорь Васильевич жил и работал. Впрочем, для него эти два понятия были неразделимы.
Вот рабочая комната. Здесь в канун пуска и во время пуска собирались соратники, товарищи по работе, и они вместе обсуждали итоги минувшего дня, намечали план работы на будущий. Казалось бы, здесь надо говорить об Игоре Васильевиче Курчатове. Но очень многое рассказано о нем — написаны книги, сняты фильмы — как о крупном ученом, как о выдающемся организаторе, как о научном руководителе «Атомного проекта СССР».
Все годы, когда я по крупицам собирал эпизоды жизни Игоря Васильевича, я все время думал: что же в нем главное? Почему ни один человек — подчеркиваю: ни один! — дурного слова не сказал о Курчатове. Всегда говорили с восхищением, с уважением, с пониманием и с каким-то трепетом. Потом я понял, в чем дело.
У каждого из нас есть какие-то достоинства и недостатки. У каждого из нас есть какие-то таланты. Курчатов отличался тем, что он очень точно замечал, в чем и как талантлив человек. Он ни в ком не ошибался, он отыскивал и находил в человеке лучшее, и говорил ему об этом, поддерживал его. И оттого люди как бы поднимались над самими собой, и Курчатов это замечал, поддерживал. Это очень редкое качество. Всего два-три человека в ХХ веке отличались способностью найти таланты.
Нет такого понятия «школа Курчатова». Есть школа Харитона, школа Зельдовича, школы других крупных ученых, а вот понятия «школа Курчатова» нет, и в то же время все «школы», о которых мы говорим в науке ХХ века, они как бы сливаются в великую школу Курчатова. Те люди, которые работали с ним, потом возглавляли другие комбинаты, научные центры, заводы. Он как бы подталкивал их в большую науку, в большую жизнь, в большое производство… Это уникальный талант! И в этом, мне кажется, самая великая заслуга Игоря Васильевича Курчатова перед нашей страной, перед народом, перед прошлым и будущим.
Иногда хочется придти в Домик Курчатова, посидеть за его рабочим столом. Понятно волнение, которое испытываешь. И, кажется, что все лучшее, что есть в тебе, Игорь Васильевич уже заметил и отметил…
Прошло много лет, но это ощущение живет в каждом из нас, кто хоть однажды прикоснулся к жизни и человеческому подвигу Игоря Васильевича Курчатова.
Даже не хочется называть какие-то награды, звезды Героя, лауреатские значки, — то, чем официально отмечался труд Игоря Васильевича. Хочется именно отметить его отношение к людям, его любовь к людям, его понимание природы людей, жизни. В этом доме, который Курчатов очень любил и в котором он жил, когда приезжал сюда, это особенно остро чувствуется. И великая благодарность работникам «Маяка», что они бережно хранят память об Игоре Васильевиче.
Однако, вернемся в историю.
26 июня 1953 года был арестован Лаврентий Берия, а спустя несколько дней к Курчатову пришли из ЦК партии с требованием подтвердить, что Берия был врагом народа и английским шпионом.
Но Игорь Васильевич остался верен себе: ходоков он выгнал, сказал: «Не было бы Берии — не было бы Бомбы».
Владимир ГУБАРЕВ
(Продолжение следует)
