Эту любимую фразу Федя Сизый говаривал всякий раз, когда обстоятельства требовали перемены места или участи.
Всецело полагаясь только на свои силы и разумение, этот высокий чернобородый собкор областной молодежной газеты по Тюменскому Северу мог иногда добавить и вторую свою крылатую фразу: «За меня весь Ямало-Ненецкий национальный округ поднимется», от которой тоже севером веяло, в смысле географии.
Но в краю мангалов и магнолий, где мы с ним пересеклись, будучи финалистами одного журналистского конкурса, не все географией объяснялось. Что-то и цитату всё из того же Есенина подразумевало: «Они бы вилами пришли вас заколоть за каждый крик ваш, брошенный в меня». А поскольку до криков дело не доходило и никакой защиты нашему мускулистому другу не требовалось, призвание малого народа в помощь и упоминание о северных корнях обладателя явно украинской фамилии могли показаться просто поэтической вольностью. Тем более, что возникали они порой на пустом месте, в минуты большой грусти, спровоцировать которую могло кисловатое сухое вино в дымной корчме или отсутствие должного внимания со стороны принимающих.
Впрочем, и в такие минуты в предводительскую силу Феди Сизого верилось безоговорочно. Без пяти минут москвич (его сватали в «Комсомолку», и чуть ли не сразу после подведения итогов конкурса в Пицунде он должен был лететь в Москву, а не на свой бескрайний Север), он без видимых усилий возглавил нашу дружную компанию.
И что с того, что в ту дымную корчму, в тот уголок, сплетенный из прокопченных ветвей растущих в горах кустарников, нас привел именно Федор; что с того, что, приобщаясь к местной культуре винопития, мы уже поднимали высокие бокалы, пробуя в промежутках между тостами мамалыгу и лазанью, помышляя еще что-то из здешних блюд отведать. Сизый встал, и мы поднялись; он двинулся к выходу, и мы за ним последовали, не особенно размышляя, что же послужило причиной столь резкой перемены его настроения: малый ли градус потребляемых нами напитков, переключившая ли все свое внимание на новых посетителей хозяйка корчмы, обещавшая мужской половине приехавшей на авто четверке: «Сейчас ваши девочки оттают, сейчас разрумянятся…»
Нам было о чем подумать, стоя на пустой площади перед многоэтажным корпусом, из которого мы выходили с час назад в поисках искомого горячительного. Ресторан как продолжение банкета не рассматривался: хотелось в номера, в которые нас поселили, но так, чтобы надолго не расставаться. Взять чачу на пробу у здешних производителей куда ни шло, но опять же кто за качество продукта поручится? А водочки, о которой закаленный организм Феди Сизого так настойчиво намекал все больше есенинскими строками, на территории пансионата не продавалось — за ней в город ехать было нужно. Понятно не всем, но гонцов, прежде чем снарядить, еще выбрать предстояло. А из кого? Всех жаждущих-то осталось всего ничего, и все, как один, приезжие. Еще заблудимся на незнакомой местности, еще попадем в историю, каковых ох и наслушались, проезжая Гагры с бэтээрами на перекрестках.
— Ребята, не подскажете, а в Коктебель как пройти? — огорошил нас вопросом коренастый паренек в клетчатой рубашке на голое тело, в широкополой панаме на голове и с рюкзаком за плечами.
— Ну, мужик, ты спросил, — чуть не хором откликнулись мы, не прячась за спасительное «Сами мы не местные», но не понимая, как можно доходчиво объяснить заплутавшему, что Коктебель и Пицунда — две большие разницы, причем разделенные между собой как Восточный берег и Западный, как Украина и Абхазия, как Черноморское побережье и Крым.
Федя Сизый подбирал нужные слова, не поминая всуе Ямало-Ненецкий округ и готовый подняться за него населяющий те края народ. Застегивая свою клетчатую рубашку на все пуговицы, парень выслушал Федю спокойно, поправил врезавшиеся в плечи лямки рюкзака и молча побрел в ту сторону, с которой пришел. А мы отправились на трассу ловить попутку в противоположном направлении, потому что, со слов Феди Сизого, точно знали, в какой стороне от пансионата находится курортный городок Пицунда, основанный греками как порт Питиунт и входивший в начале I века до нашей эры в состав Понтийского царства.
Водитель тормознувшей «Волги», седоватый, полноватый грузин, наверняка знал историю этих мест не хуже Феди Сизого, но в процесс просвещения нас, неразумных, не вмешивался, не подтверждая, но и не опровергая Фединых рассказов про римскую крепость и генуэзскую факторию, про реликтовую сосновую рощу и гробницу Иоанна Златоуста в Пицундском соборе, сложенном из камней и кирпичей на фундаменте из белого известняка.
Развернувшись на городской площади, водитель наотрез отказался от предложенных за проезд денег, на нестройное наше «спасибо» поморщился и высадил нас на пятачке, где теснились газетный киоск, кафе-шашлычная, небольшой винный магазинчик, еще какие-то торговые точки. Надо ли говорить, что наш предводитель и гид Федя Сизый повел нашу дружную компанию не к ним, а туда, где в тени кипарисов возвышался красавец-собор. Надо ли говорить, что пораженные дивной акустикой этого храма, волшебным звучанием органа, который прежде мало кому из нас доводилось слышать, мы не спешили покидать эти стены, впитывая в себя всю красоту фресок с изображениями Симона Кананита и Андрея Первозванного, снова и снова удивляясь тому, как сливаются наши приглушенные голоса в один исполненный восторга и восхищения хор, как мощно разливались по всему пространству концертного зала фуги Баха в исполнении заезжей музыкантши.
— А вот в Домском соборе… — рассказывал уже о своих прибалтийских впечатлениях Федя Сизый, когда мы, опять же минуя злачные места, продвигались дальше в удовлетворении своих эстетических потребностей. Естественно, под неослабевающим водительством Федора.
Ему вдруг вздумалось показать нам необычный во всех отношениях музей, расположенный прямо в доме одного из здешних обитателей. Это потом, десятилетия спустя, мода на такие музеи достигнет самых отдаленных уголков милой Отчизны, и в старинном вятском селе Волкове в одном из закутков обживаемого городским жителем деревенского дома я увижу подобие домашнего музея крестьянского быта: старый репродуктор, туеса, бурачки, цеп для обмолота, коса-горбуша, жернова каменные, фонарь «летучая мышь», колотушка…
А тут поразил воображение бюст Сталина, раскрытая пачка папирос «Герцеговина Флор», курительная трубка, еще какие-то предметы, будто пропитанные духом эпохи вождя всех времен и народов.
— А в Гори музей Сталина… — продолжал тем временем просвещать нас Федя Сизый, лучше всякого гида ориентирующийся на незнакомой для нас местности и ведущий уже кратчайшим путем на здешний рынок.
В тот же день, уже в гостинице, Федя Сизый заглянул ко мне в номер, чтобы пригласить на очередную встречу в рамках конкурса.
Пока я переодевался, Федор стоял у окна, оглядывая с высоты седьмого этажа живописные окрестности.
— А на озере Рица… — начал было он, но, заметив на подоконнике книжку, прочитал вслух заглавие «Старый двор» и поинтересовался:
— Твоя?
— Моя, как раз перед Пицундой вышла, — отозвался я и тут же наткнулся на ироничное: «Да ты писатель». Правда, следующая реплика «Да ты поэт» замечанием уже не казалась.
— А поэт не писатель? — попробовал иронизировать я и опять нарвался.
— А поэт — это поэт, — сказал как отрезал Сизый, но с книжкой предпочел не расставаться. Пряча ее во внутренний карман пиджака со словами «Потом подпишешь», Федор уже направлялся к выходу, приглашая и меня последовать его примеру: «За мной, майн френд, нас ждут великие дела».
Номер Коршунова был огромен, и вся наша большая, дружная интернациональная компания так широко рассредоточилась в нем, что ни большой и ни дружной уже не казалась. Карел Арви Пярту рассказывал мне о своей лодке, сгнившей на берегу Финского залива, и красавице-жене, жизнь с которой в последнее время у него не ладилась. Причем не ладилась настолько, что даже сгнившая лодка являлась для Арви символом свободы, в то время как красавица-жена только несвободу и воплощала. «А ты уйди», — советовал восседавший, как тамада, за столом Федя Сизый, предлагая выпить за весь Ямало-Ненецкий округ и отдельных, ярких его представителей. Арви кивал, поднимал рюмочку, но, чуть пригубив, ставил ее на подоконник, у которого мы с ним стояли, обсуждая насущные проблемы бытия во всех его проявлениях.
Итоги конкурса подводили вечером. Федя Сизый, выходя за первой премией, все-таки произнес свои коронные фразы «Потому что я с Севера, что ли» и «За мной весь Ямало-Ненецкий округ», о которых мы уже стали забывать. А потом сел рядом со мной, написал что-то на листочке бумаги, протянул его мне. Я прочитал: «Лучший фильм остался без награды». Собственно, это были последние Федины слова, адресованные мне в тот вечер.
А утром мы встретились на той же площади возле пансионата, с которой провожали заплутавшего между Пицундой и Коктебелем парня в клетчатой рубашке и с рюкзаком за спиной. Хмурые и молчаливые, погрузились в белую «Газель», которая стремительно пролетела Гагры, со стоявшими у дороги БТРами, и вовремя доставила всех в аэропорт «Адлер». Оттуда мы и разлетелись кто куда, в свои города и веси. И только у нас с Сизым была пересадка в Москве.
Хотя нет, это у меня была пересадка. А Федор так в Москве и остался. И достиг многого. Но о том, что итог его короткой, но цельной жизни уже подведен, я узнал, к сожалению, поздно. Уже из некрологов.
«Он был одним из тех, кто, как сказал поэт, пришел в журналистику, чтобы «при помощи пера, ценою, может, язвы иль инфаркта прибавить в мире чуточку добра», — написал о Федоре Сизом президент международного клуба собкоров «КП» Анатолий Строев. — Можно не сомневаться: добра он прибавил и миру, и каждому из нас, кто его знал близко. Вспоминая Федю Сизого, давайте никогда не забывать именно об этом!»
Давайте…
Николай ПЕРЕСТОРОНИН|
газета «Вятский край»|
(Печатается с сокращениями)
