Марина Цветаева не только мыслила парадоксально — она парадоксально жила.
Марине Цветаевой было очень много дано: огромный талант, взрывной темперамент, прекрасное образование, тяжелейшая судьба и трагическая гибель. При таком стечении качеств и обстоятельств она просто не могла не стать великим русским поэтом. Она и стала.
Одна из главных черт крупного поэта — парадоксальность мышления, неприятие банальностей, свой взгляд поперек общему мнению. Цветаева не только мыслила парадоксально — она парадоксально жила.
В двадцать один год, забавляясь темой бесконечно далекой смерти, она успокаивала потомка, идущего кладбищенской тропинкой:
«Не думай, что здесь — могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!».
Друживший с ней Илья Эренбург вспоминал: «Вступив впервые в чинный сонм российских пиитов или, точнее, в члены почтенного «общества свободной эстетики», она сразу разглядела, чего нельзя было делать — посягать на непогрешимость Валерия Брюсова, и тотчас же посягнула…». И в жизни, и в стихах Цветаева отвергала всякое давление среды и государства, плевала на пересуды, на правила хорошего тона:
«Целовалась с нищим, с вором, с горбачом,
Со всей каторгой гуляла — нипочем!
Алых губ своих отказом не тружу,
Прокаженный подойди — не откажу!
Пока молода —
Всe как с гуся вода!
Никогда никому:
Нет!
Всегда — да!
Что за дело мне, что рваный ты, босой:
Без разбору я кошу, как смерть косой!
Говорят мне, что цыган — ты — конокрад,
Про тебя еще другое говорят…
Что с копытом нога!
Никогда никому:
Нет!
Всегда — да!
Блещут, плещут, хлещут раны — кумачом,
Целоваться, я не стану — с палачом!».
С таким характером, как у Цветаевой, с упорным нежеланием, да и неумением приспосабливаться к чужим нормам и правилам, жить трудно. Она и жила трудно. Везде и всегда Марина Ивановна была чужой. В царской России — чужой. В советской России — чужой. В эмиграции — чужой. Вернулась в СССР — и тут оказалась чужой. Ее жизнь была полна невыносимых потерь. Тюрьма Цветаеву миновала. Но —
Муж, Сергей Эфрон — арестован и расстрелян.
Дочь Ариадна — арестована, провела в лагерях восемь лет.
Дочь Ирина — в три года умерла от голода в Кунцевском детском приюте.
Сестра Анастасия — арестована, пятнадцать лет провела в лагерях и ссылке.
Сын Георгий умер девятнадцати лет, предположительно, от фронтовых ранений — к счастью, это случилось уже после гибели матери.
А внуки не родились. Ничего не осталось на земле от Марины Цветаевой. Ничего, кроме стихов.
Может, этот перечень потерь объяснит, почему великая русская поэтесса ушла из жизни так рано и так страшно? Почти всю взрослую жизнь Марина Ивановна скиталась по чужим домам, и в последний свой час чужую веревку приладила к чужому гвоздю. В сорок первом, в эвакуации повесилась в крохотном домишке, где снимала угол у случайной хозяйки. Стихи не печатались, работы не было, жить не на что — полная безнадега…
В 1974 году я оказался в Набережных Челнах, где тогда строили КАМАЗ. Естественно, выкроил время и для Елабуги. Тогда Цветаева еще не была причислена к классикам, и память о ней не покрылась золоченой правкой последующих наслоений.
На местном кладбище я долго ходил между холмиков с крестами, искал могилу. Ага, вот она. Пристойная оградка с цепями, хорошая темно-вишневая плита. Аккуратная надпись: Марина Ивановна Цветаева. Мне уже сказали, что под солидным надгробием гроба нет. Нет Марины Ивановны. Хорошая могила, но принадлежит не ей. А где лежит Цветаева, теперь уже не установишь: со смертью старухи-хозяйки, проводившей когда-то на кладбище невезучую квартирантку, последняя ниточка оборвалась. Здесь где-то. В этой части погоста. Вне ограды могильной, но внутри ограды кладбищенской. Впрочем, говорят, бабуся и при жизни места не помнила. Да и с чего бы помнить? Хорошо, тогда, в войну, нашлось, кому яму вырыть. А уж холмик насыпать или вешку с табличкой поставить… Разве знали, кого хоронят? Мы-то давно ли узнали?!
Как же так вышло: и живую не уберегли, и мертвую потеряли? Придет школьница с букетиком — и положить некуда.
Думаю, сама Марина Ивановна над этими заботами только расхохоталась бы, громко и дерзко («Я слишком сама любила смеяться, когда нельзя»). Что ей ограды? Что цепи, камни, надписи? При жизни ни одна цепь не могла удержать — и эта, могильная, не удержала. Русская поэтесса похоронена в русской земле, чего еще надо? Все цветы родины у ее изголовья. Ну а могила, это не ее забота. Это — наша. Простят ли нам наши внуки символическую плиту на кладбище в Елабуге?
Леонид ЖУХОВИЦКИЙ
NB!
Публикуя заключительное эссе Леонида Жуховицкого из серии «Наше всё», спешим обрадовать читателей, что заключительное оно только в уходящем году. Ибо с наступлением нового, 2013 года, «НВ» возобновит публикацию материалов этой рубрики, и вы снова встретитесь с великими поэтами России.
