Почему переход к рынку оказался таким тяжелым
Ровно 25 лет назад команда Егора Гайдара, за две недели до этого назначенного вице-премьером, подготовила проект указа президента Бориса Ельцина о либерализации экономики. Указом было отменено регулирование потребительских цен на товары и услуги, сняты ограничения на импорт и введены другие меры, изменившие страну навсегда. 2 января 1992 года документ вступил в законную силу: в России начались рыночные реформы, и за год цены подскочили сразу на 2509%.
Для населения России тот год оказался катастрофическим. Как показало опубликованное в начале ноября исследование ЕБРР, жители постсоветских стран, родившиеся в год начала преобразований, в среднем на сантиметр ниже тех, кто появился на свет до и после. «Это огромная величина, которая сопоставима с тем, когда вы растете в обстоятельствах конфликта или гражданской войны», – говорит главный экономист ЕБРР Сергей Гуриев.
К началу 1990-х команда экономистов из Москвы и Ленинграда, в которую, помимо Гайдара, входили Анатолий Чубайс, Петр Авен, Сергей Игнатьев и другие, уже более десяти лет размышляла над тем, как перейти от стремительно деградировавшей плановой экономики к капитализму. Иногда разработки велись в конспиративном режиме. «В Питере экономист не мог сказать, что он рыночник. Это, скорее всего, означало крах карьеры, а то и более серьезные последствия», – вспомнил глава госкорпорации «Роснано» Анатолий Чубайс на презентации книги своего тогдашнего соратника Сергея Васильева «Две жизни одного поколения» в Москве 10 ноября.
Чуть лучше дела обстояли в Москве. По словам экономиста Григория Глазкова, в советское время там относились к сторонникам рыночной экономики как на Западе – к гомосексуалистам. «Выходит человек с докладом и говорит: “Я рыночник”. Все на него смотрят: “Ну, рыночник. Ну, бывает, с кем не случается”», – пересказал свою давнюю беседу с Глазковым Чубайс. Несмотря на долгую и тщательную подготовку и высокий профессиональный уровень команды, реформаторы многое упустили из внимания.
На презентации книги Васильева корреспондент Republic записал рассказы участников событий начала 1990-х – в том числе и о том, почему все получилось не так, как планировалось.
Анатолий Чубайс
Председатель правления «Роснано». В 1980-е входил в ленинградскую команду экономистов. С 1991 по 1994 год – председатель Комитета по управлению государственным имуществом. В 1992–1994 и 1997–1998 годах – зампред правительства РФ. В 1998–2008 годах – глава РАО «ЕЭС России»
Есть какие-то вещи, которые я бы рискнул назвать крупномасштабными проблемами перехода, которые мы либо фундаментально недооценили, либо вообще не увидели. Тема номер один – неплатежи. Десять лет масштабы этой проблемы были таковы, что, как мне кажется, она, особенно в бюджетной части, вообще поставила под вопрос наличие государства. Ведь что такое бюджетная задолженность пенсионерам или военнослужащим? Это просто катастрофа по разрушительному влиянию на социально-политическую атмосферу в стране. Да и неплатежи хозяйствующих субъектов – это тоже вещь чудовищная. Помню, у РАО ЕЭС мы делали в 1998 году два бюджета: один бюджет зачетный, а другой денежный. Это сумасшествие.
Я считаю, что мы понимали структуру неизбежного удара в разрезе социальных групп. Было понятно, скажем, что сильно пострадает инженерно-техническая интеллигенция, которая является нашей главной идеологической опорой, из которой, собственно, мы сами все произошли. Если в стране половина экономики оборонная и если оборонка вся держится на научно-техническом персонале, то совершенно ясно, что с крахом советского бюджета у тебя рухнет сразу же процентов тридцать экономики и целая социальная группа выпадет совсем из жизни.
Но чего мы не понимали в изменениях в социальной структуре – это криминализация. Это вторая проблема. Я считаю, что мы не видели ее масштаба и глубины – когда целые малые города, средние города, да целые регионы от Приморья до Питера в эту тему настолько ввалились, что криминал стал частью правоохранительной системы, государственной власти, государственного управления. Бандиты в губернаторах – к сожалению, это реальность. Мы этого не предвидели. Другое дело, что, конечно, легко сказать: а если бы видели, то что бы вы сделали?
Если в отраслевом разрезе анализировать начало девяностых, то про военно-промышленный комплекс все понятно: бюджета нет – все, привет! Вычеркиваем треть экономики вместе с людьми, которые там работают, со всеми последствиями, которые на себя придется взять. Гораздо менее очевидная вещь – это легкая промышленность. Почему рухнула легкая промышленность в России в начале девяностых? Мой ответ: а потому, что таможня рухнула. Рухнувшая таможня, абсолютно коррумпированная и не работавшая.
У этой медали есть оборотная сторона – челноки. Миллионы людей, которые сделали это образом жизни. Которые стали целым предпринимательским классом. Так же, как ларечники, выросшие потом в предпринимателей, точно так же и челноки, взяв на себя функцию снабжения импортными шмотками, сформировали образ жизни, получили источник дохода.
Петр Авен
Совладелец «Альфа-банка». Участник московской команды экономистов. В 1992 году – министр внешних экономических связей в правительстве РФ
У нас была фундаментальная проблема – мы все были студенты-отличники, кроме Анатолия Борисовича [Чубайса], по-моему. И, как у всех экономистов, наглых, молодых, малообразованных, у нас был абсолютный экономический детерминизм. Мы считали, что если поменяем правила, экономические правила, то поменяется страна. Как-то хорошо причем поменяется. Во многом это следствие собственного высокомерия и замкнутости в самих себе как коллективе.
Мы действительно не понимали, что реформа легальной системы была не менее важна, чем конвертация рубля. Не понимали, что Чубайса надо было ставить на ФСБ, а не на приватизацию. И много вещей, которые на самом деле выходили за рамки экономики. Разорение больших социальных групп, отсутствие социальной поддержки и, как следствие этого, вообще внеполитическая позиция.
Я вспоминаю того же [Лешека] Бальцеровича (вице-премьер Польши на рубеже 1980–1990-х годов, организатор рыночных реформ в стране. – Republic). Когда Бальцерович приехал в Москву и мы ужинали с ним и Гайдаром, он сказал: «Если вы не будете формировать свое политическое движение, то вообще этим можно не заниматься, потому что реформы – это не экономический процесс». Мы тогда ему не поверили. Когда поверили, уже было поздно.
Личные инвективы в адрес Гайдара объясняются еще тем, что люди «не были в этих ботинках», как говорят по-английски. Очень легко и просто обвинять, не будучи там и в то время. Эта дистанция, к сожалению, очень часто не осознается. Если бы сторона оппонентов была способна на спокойный ясный диалог, который не сбивается в то, что «Гайдар решил за страну», «Гайдар планировал с Чубайсом уничтожение половины населения страны» и так далее. Я безусловный сторонник разговоров и спокойных семинаров, но мне кажется, прежде всего надо понимать, где был тогда Гайдар и мы все.
Сергей Игнатьев
Советник председателя Банка России. Участник ленинградской команды экономистов. В 2002–2013 годах – председатель Банка России
Вплоть до середины 1991 года никто (я не помню, во всяком случае) не рассматривал, как будет работать экономика в условиях распада Советского Союза. Только где-то в августе-сентябре эта тема вдруг начала появляться. Я считаю, что спад, который произошел с 1990 года по 1997-й, по меньшей мере наполовину объясняется распадом Советского Союза. Разрыв связей, валюта – рубль советский, выпускаемый пятнадцатью центральными банками, и так далее. Это было очень болезненное разрезание рублевого пространства, в котором я тоже участвовал. Но деваться было некуда.
Сергей Васильев
Зампред правления Внешэкономбанка. Участник ленинградской команды экономистов. С 1991 по 1994 год – руководитель рабочего центра экономических реформ при правительстве РФ. В 1994–1997 годах – замминистра экономики
Пару слов в оправдание. Надо понимать, что мы не закладывали то, что режим мог рухнуть в одночасье. Честно говоря, эту гипотезу мы вообще не рассматривали. Мы понимали, что Союз будет эволюционировать в направлении большей конфедерализации. Но все политические структуры распались в течение нескольких месяцев, может, еще быстрее. Отсюда многое проистекает – криминализация, крах системы социальной защиты.
Второе – бюджетный кризис. В 1988 году мы еще плохо знали, куда это идет. На самом деле мы оказались в аварийной ситуации. А до этого мы рассматривали все-таки более или менее регулярное реформирование. Конечно, надо это было предвидеть. Но это было довольно сложно, особенно с учетом того, что политологическая наука тогда находилась на очень низком уровне. Говорят, неплатежи мы не предвидели. А где до этого были неплатежи, в каких странах? Не было никогда. Хотя реформы и переходы экономики были много где.
Вячеслав Широнин
Профессор Санкт-Петербургского государственного экономического университета. Участник московской команды экономистов
Не только экономические, но и политические и психологические вещи играли роль. Я приведу пример на микроуровне. Молоко стоило, предположим, 30 копеек литр, и для того, чтобы его произвести, нужно было кормить корову – в том числе кормовой свеклой. Кормовую свеклу надо пропалывать, это очень неприятно. На эту прополку выгоняли все население района, включая жену первого секретаря райкома. Сам первый секретарь руководил, а она показывала пример, и с этой тяпкой, мотыгой это делала. Это все можно было сделать [сохранить плановую экономику], пока можно было людей выгнать и им за это не платить. Как только мы начинали платить за эту работу, стоимость молока возрастала в 10 раз – до трех рублей. И все пропорции в народном хозяйстве ломались. Собственно, можно было не дышать на эту систему, и она как-то еще, может, дальше бы ехала.
Дмитрий Зимин
Основатель компании «Вымпелком»
Реформа – это не только, а может быть, совсем не политическая проблема. Я хотел бы напомнить, в каком состоянии находилось тогда наше общество, советское общество, как были настроены мозги. Я о своих мозгах. Когда я организовывал «Вымпелком» (в 1992 году. – Republic), то бегал [и предлагал многим]: «Слушай, дай я тебя запишу в учредители!» Потом года два мы вычищали эту собственность. Я не понимал, что это такое. У меня был мой друг, кофаундер Оги Фабела, который за голову хватался: «Что ты делаешь? Если это хороший человек, его совершенно не надо вписывать в учредители!» Я этого не понимал. У меня были друзья, коллеги, которые это понимали значительно лучше. Мы учились на ходу, и дело было совсем не в экономике.
Павел Медведев
Финансовый омбудсмен при президенте РФ. В 1991–1993 годах – член экспертной группы председателя Верховного Совета РФ и группы экспертов президента
Я был советником Ельцина с 1989 года до конца 1993-го, и он поручал мне очень разношерстные дела. Однажды в 1991 году он меня почему-то (надо было ему такое придумать!) посадил на хайтечной связи, которая принадлежала КГБ. С ее помощью надо было на узлах железной дороги останавливать эшелоны с мукой, которые шли, скажем, в Омск, где муки было на два дня, и отправлять в Новосибирск, где муки было на полдня. Когда мы останавливали эти эшелоны и переправляли, вроде бы по-русски нам что-то отвечали, но такими словами, которым меня мама не учила. Только такие слова, и больше ничего не было по этой хайтечной связи. Это условия, в которых Гайдар и эта команда должны были что-то делать.
Бегу я как-то по Белому дому (я был народным депутатом РСФСР), сталкиваюсь с Гайдаром. Он горько-горько мне пеняет: «Что же это вы, Павел Алексеевич? Я неделю уговаривал Ельцина, чтобы сделать так. Уговорил. А вы пришли и сказали, что надо делать этак. Ну что ж теперь, мне снова идти его уговаривать? А время-то идет». Я ему говорю: «Егор, дорогой, я ничего похожего Ельцину мало того что не говорил, я такой глупости и придумать не мог, про которую вы думаете, что я ему сказал». – «Ну хорошо, Павел Алексеевич, вот у вас с [начальником охраны Ельцина Александром] Коржаковым хорошие отношения, попробуйте выяснить, кто это Ельцину такое рассказывает». И я пытался через Коржакова узнать, кто же про это рассказывал Ельцину.
Коллеги, вы, может быть, и должны были сейчас себя упрекнуть за то, что вы про эти самые неплатежи не подумали. Но мне кажется, что вопроса нет, настолько все безумно однозначно было 1 января 1992 года.
Алексей Кудрин
Глава Центра стратегических разработок. В 1991–1996 годах работал в администрации Санкт-Петербурга. В 2000–2011 годах – министр финансов РФ
Один из основных выводов, который важен и сегодня, – это то, что на первом месте стоят не политические и экономические вопросы, а национальные. Именно национальный вопрос повлиял на развал СССР. И это не чьей-то подписью, не сиюминутными или временными переговорами определялось. Организм Советского Союза, сохранявшийся в единстве на основе достаточно тоталитарного режима, в тот момент терял эти «скрепы», как теперь говорят, и национальный вопрос стал вопросом номер один. Кто помнит книгу Гайдара «Гибель империи», там показаны доклады министерств, доклады Центрального банка, Госплана о том, как [национальные] республики отказывались выполнять те планы и показатели, который спускал Госплан.
У нас [в Ленинграде] вводили карточки. Это происходило до 1990 года, до прихода Гайдара. Когда пришел Гайдар, выбора практически не было. Те плановые механизмы, которые обеспечивали хоть какую-то координацию до этого момента, распадались. Нужен был другой механизм. Времени искать его не было. Нужна была валюта, рубль, который начинал бы быть реальным мерилом стоимости и платежным средством.
Мало кто помнит, что уже в 1989–1990 годах начались забастовки шахтеров с политическими требованиями. Например, шахтеры Донбасса заявляли о своем требовании – первыми в стране – о суверенитете Украины. Потом [эти протесты] перекинулись в Воркуту и в другие регионы. Мы недооцениваем этот момент, но тогда пытались оценить его последствия. Никто не предполагал, что этот фактор окажется настолько фундаментальным, мощным, которому никто из нас, экономистов, противостоять, конечно, не мог. Эти факторы работают до сих пор. И сейчас Россия – это мини Советский Союз, у нас по-прежнему есть регионы и национальности.
Георгий Неяскин
Источник: “Republic”
