Взлет и провал первого “сухого” закона
В обилии причин, вызвавших крах царской власти 100 лет назад, трудно выделить что-то одно. Поражения на фронте? Истощенная войной экономика? Напряжение между монархией и оппозицией в Думе? Можно ли добавить к этому большому списку попытку силой отрезвить Россию? С началом мобилизации в 1914-м Николай II круто развернул алкогольную политику. Это был неудачный ход и его последствия долго отзывались по всей стране.
Предреволюционный Петроград. Допустим, среда. Допустим, вечер. В ресторане “Вилла Родэ”, на окраинах столицы, в самом разгаре ужин. Клиенты пьют вино и водку. Ни то, ни другое в Петрограде продавать нельзя уже как два года. Поэтому из рюмок и бокалов посетители пьют в закрытых кабинетах, а в общем зале им подносят вино и водку в чайных чашках. Возможно, что там, как и в других похожих заведениях, стоит самовар с коньяком. Ресторатор Родэ нарушает правила, как и владельцы многих известнейших столичных заведений. Он уже загремел под арест однажды, но был отпущен и заявил, что торговлю алкоголем будет продолжать.
А вот рабочий по имени, скажем, Семен, не может купить водки ни в своем Выборгском районе, ни в каком другом. Он, может, и добрался бы до ресторана Родэ и, не исключено, что там ему вынесли бы бутылку водки (неслыханная раньше демократичность). Но эта бутылка будет стоить больше всей месячной зарплаты Семена. Скорей всего рабочий выпьет чудовищный коктейль из денатурированного спирта с мятной эссенцией, который продадут ему предприимчивые барыги по известному ему (и всем другим нуждающимся) адресу. Если повезет, он не отравится этим напитком.
Низы хотели нормально выпить и не могли, верхи – могли и не желали соблюдать запреты. Все это – последствия радикальных ограничений на продажу алкоголя, введенных летом 1914-го года. “Сухой” закон, который поначалу приветствовали и элиты, и массы, довольно быстро выродился в запутанную систему запретов, широкую практику контрабанды и разгул суррогатов. И подорвал бюджет, без того истощенный войной.
Историки спорят о том, с каких годов начинать отсчет попыткам власти как-то обуздать виноторговлю. Экономические предпосылки издревле шли поперек моральных соображений. На протяжении двух с с половиной веков до 1914-го “питие” одновременно наполняло казну и волновало тех, кто радел за благопристойность народа и трезвенность работника. Водочные “монополии” вводились и отменялись. В 1894-м государство снова взяло на себя ответственность за продажу алкоголя. Нельзя было уже обвинять каких-либо посредников в том, что народ спивается.
“Безобразные сцены” в ходе призыва на русско-японскую войну 1904-1905 года и пьянство на передовой, вероятно, были одним из мотивов, подтолкнувших Николая II к запрету на продажу спиртного во время мобилизации летом 1914-го. Но не единственным.
Как утверждает историк Ольга Чагадаева, автор нескольких подробных трудов об истории первой в России попытки установления “сухого закона”, император всерьез рассчитывал преобразовать питейные привычки своих подданных. “Николай II был особенно увлечен [антиалкогольной] риторикой и был инициатором того, чтобы временная мобилизационная мера была продолжена на весь период войны”, – говорит она.
Тогда никто не знал, что война будет долгой.
Сначала радость
А энтузиазм по поводу запрета на алкоголь и наступившей за ним трезвости, похоже, был неподдельным. Да, кое-где призывники, желавшие, чтобы их “проводили по-человечески”, пытались взламывать винные лавки. Но больше было тех, кто считал отказ от выпивки посильной жертвой в общее дело победы на войне. К царю ходили восторженные депутации из провинций и просили не ослаблять ограничений. Приносили прошения на ту же тему, подписанные десятками крестьян.
Знали ли неграмотные крестьяне, что именно подписывают, вопрос спорный, но нет сомнений, что первые недели и месяцы общество встречало трезвость с воодушевлением. В итоге, рассказывает Чагадаева, монарх имел даже планы на то, чтобы запретить торговлю алкоголем навсегда.
Это не единственный взгляд на роль Николая II в “осушении” русской жизни. Альтернативный предлагает Вадим Дробиз, аналитик современного алкогольного рынка, тоже изучавший историю питейных запретов. “Монарх был слабым, безвольным человеком, который поддавался влиянию разных людей – от Распутина до своих министров”.
А из министров наибольшую активность в продвижении запретов на торговлю спиртным приписывают Петру Барку, который возглавил финансовое ведомство в начале 1914 года. “Я не вижу никого, кроме немецкой разведки, более заинтереснованной в введении “сухого закона”, – говорит Дробиз, хотя впрямую и не обвиняет министра с нерусской фамилией (Барк происходил из Лифляндии, в Прибалтике) в работе на врага. Экономика страны на 30% зависела от алкоголя. Кому было выгодно вытащить из экономики 30% ?”
Но несколько месяцев казалось, что все оптимистичные предсказания поборников трезвости сбываются. Падала преступность, снижался пьяный травматизм. Больницы сообщали о пустующих палатах. Министр юстиции распорядился прекратить строительство новых тюрем. Росли вклады в сберегательные кассы – не потратив деньги на алкоголь, граждане не знали, что делать с ними. Знаменитые “бомжатники” типа Хитровки в Москве опустели: протрезвев, многие из их обитателей решили вернуться в свои деревни.
Конечно, на статистику влиял и общий отток мужского населения на фронт, но ни у кого нет сомнений, что какое-то время трезвость приносила благие плоды.
Одеколонизация всей страны
С самого начала воплощение ограничений было возложено на местные органы власти. И никакого единства в них не было. Винодельческий юг и Кавказ продолжали традиционный образ жизни почти без ограничений. В Москве и Петербурге довольно быстро решили подойти к делу с максимальной строгостью. Но никто не мог запретить вывезти алкоголь из столиц в города с более мягкими требованиями к закону и как-то торговать там.
“Невозможно составить точную карту введения сухого закона, – писал в 1998 году американец Артур МакКи, один из немногих исследователей этого периода алкогольной истории России. – Ни центральное правительство, ни выступавшая за трезвость пресса не вели списков городов и регионов, требовавших запрета пивной и винной торговли. Городские думы и земства были настроены значительно строже против пива, чем против вина, а большинство сел выступало за полное прекращение торговли спиртными напитками”.
При этом производство спирта и спиртосодержащих материалов продолжалось. Во-первых, исполнялись контракты, заключенные до запретов. Во-вторых, спирт нужен был для нужд обороны, в первую очередь для производства пороха. Казенные склады полнились, война продолжалась уже без надежд на скорый конец, население, быстро подметившее, что на привычках высших слоев призывы к трезвости никак не сказались, сменило идеализм на крайний скепсис.
И уж если вода найдет дырочку, то летучий спирт и подавно. Как отмечает Ольга Чагадаева, первая брешь в ограничениях была найдена при помощи одеколона. Уже к началу 1915 года граждане воюющей страны обнаружили невероятное пристрастие к уходу за телом. “В Московской губернии в военное время спрос на одеколон увеличился на 50%. Нужно отметить, что ситуация была, по-видимому, характерной для всей страны: к примеру известно, что Воронежский одеколонный завод Мюфке в 1915 году переработал на одеколон 81 000 ведер спирта вместо 7 300, израсходованных в 1914 г”, – пишет она в книге “Сухой закон” в Российской империи в годы Первой мировой войны”.
Последовало хорошо знакомое закручивание гаек и поиск новых лазеек. В итоге за несколько месяцев распитие безвредного, чуть ли не официально звавшегося “питьевым”, одеколона сменилось употреблением денатурата и политуры. Спирт на якобы парфюмерные нужды стали контролировать жестче. И вот уже столь полюбившийся гражданам одеколон стали подделывать “древесным спиртом”, метанолом.
Ничего не напоминает?
От политуры к “Боярышнику”
Недавние трагедии в Иркутске и отравления столетней давности связывает немногое, хотя меткое выражение эксперта Вадима Дробиза о том, что современные россияне докатились “до подделки суррогатов” применимо и к “самопалу” царской поры.
Тогда травились те, у кого не было возможность обойти запрет – разжиться поддельным рецептом на получение спирта, вина или лекарственных капель в аптеках или выторговать в полиции разрешение на отпуск напитков из казенных складов для особых торжеств. Те, у кого не хватало денег на относительно качественный самогон, который в те годы начали массово варить в деревнях и даже в городских цехах.
Сейчас суррогатами травятся те, кому не по карману даже контрафактная сторублевая водка с “левых” конвейеров на легальных водочных заводах.
В сравнении с дореволюционной нынешняя российская казна “проспиртована” минимально. Всего полтора процента составляют доходы от продажи алкоголя, сообщает Дробиз. Призывы к введению государственной монополии на торговлю спиртным раздаются постоянно, но пока не реализованы. Другое дело – ценовая политика государства. “С советского периода идет тенденция – крепкий алкоголь должен стоить дорого. В советский период, возьмем 1984-й год, бутылка водки стоит 4-5 рублей. Так пять рублей была квартплата!” – восклицает эксперт.
“Государство проводит исключительно фискальную политику, государство отделило людей, которые будут пить легальную водку по любой цене, а это примерно 40 миллионов, и делает с ними, что хочет”. Еще миллионов семь пьют неподакцизную водку. А миллионов 15-17, по оценкам Дробиза, потребляют суррогаты. На Западе, утверждает он, концепция доступности качественного алкоголя для всех слоев населения не подвергается сомнению. “Бомжи не пьют политуру ни в США, ни в Германии, ни во Франции”.
Почти не слышен голос тех, кто говорит, что в современной России должна быть дешевая и относительно качественная водка для тех, кто не может отказаться от пьянства. Примерно так же, как не услышаны были возражения тех, кто обращал внимание царя и министров: опустошать бюджет, пока государство ведет войну – безумие. “Глупость о введении сухого закона почему-то приходит многим государствам в голову, когда начинаются мощные экономические или военные реформы. Так нельзя. Сухой или полусухой закон должен проводиться в спокойное время”,- говорит Дробиз.
Бюджет пытались наполнить увеличением других акцизов и налогов, что вело к удорожанию прочих товаров. Табак, спички, сахар, перевоз грузов по железной дороге и увеселительные зрелища, обладание телефоном и ставки на скачках, судебные и таможенные пошлины – выросли бы они, если бы правительство не теряло сотни миллионов рублей, отказавшись торговать вином и водкой?
Капля водки и камень государственности
“Мы сначала делаем, потом думаем. Мне кажется, сначала сделали, а потом стали думать, как выйти из этой ситуации. Этого никто не просчитывал”, – говорит еще один исследователь российских алкогольных обычаев и экономики, историк Игорь Курукин из РГГУ.
“Это был очень серьезный удар, абсолютно очевидно, – констатирует Ольга Чагадаева. – Если бы поступления от казенной винной монополии не прекратились, то все издержки и новые налоги шли бы на то, чтобы залатать чрезвычайный бюджет [из него финансировались расходы на войну]. А так до чрезвычайного бюджета не доходили руки, потому что нужно было спасать бюджет обыкновенный. Тут – двойной удар: война и отрезвление. Невозможно не говорить, что это не повлияло экономически”.
Можно ли утверждать, что если бы всероссийский алкогольный “кран” был заново открыт, то революции не случилось бы? “Я думаю, нет, – говорит Чагадаева. – Другой вопрос, что если бы “кран” не закрывали с самого начала, возможно, революции бы не было. Или если бы его закрыли на момент мобилизации и потом открыли. И запретили местным самоуправлениям самим устанавливать степень “отрезвления”. Если бы по всей стране равно действовал запрет на казенный спирт, такой социальной напряженности не было бы”.
Курукин считает ограничения на продажу алкоголя и крах “сухого закона” частным случаем в более масштабной картине распада власти столетие назад. “Какое-то недовольство это вызывало, естественно. Но как профессионал-историк я бы не сказал, что революция случилась именно поэтому. Так не бывает”.
Как бы то ни было, даже современные сторонники трезвости считают, что царский указ о запрещении алкогольной торговли был плохим способом уничтожить пьянство. Представитель православного братства “Трезвение” Елена Данилова обобщала опыт 100-летней давности для Международной научно-практической конференции “Алкоголь в России”, прошедшей пару лет назад. “Такое ограничение, простое решение вопроса в первый момент дает положительный эффект. Но не было сознательного решения, сознательного отказа от этого образа жизни и привычек. Сознательного и продуманного, опирающегося на духовность. Конечно, все это рушится и обратный эффект превосходит первоначальный, положительный”, – объясняет она и предлагает искать выход в обращении к корням и подлинной духовности.
Свобода быть пьяным
Условный ужин в петербургском “Вилла Родэ” еще продолжается, но высокой кухне и возможности выпить с удобством осталось жить недолго. “В марте начался сахарный кризис, который прекратил приготовление кондитерских изделий и можно сказать, что после этого ресторанное дело в Петербурге начинает сворачиваться”, – говорит петербургский историк Юлия Демиденко.
Пока оно не свернулось окончательно, в ресторанах начинает появляться публика, которую раньше сюда бы и не пустили – сомнительного вида спекулянты, сделавшие быстрые и большие деньги на фронтовых поставках. Кому-то продают бутылку водки за дверь. Она стоит несусветных денег, но в условиях подорожания всего вокруг это уже никого и не удивляет.
Еще пару месяцев и казенные спиртовые склады, которые – вот же парадокс! – по-прежнему полны, начнут притягивать к себе погромщиков. Попытки Временного правительства как-то охранять эти запасы успеха не имеют.
“Что произошло в семнадцатом году? Возникает вакуум власти, – описывает дух той поры Игорь Курукин. – Нормальный человек понимает, что городового нет, никто не схватит, все можно. А то, что есть – неавторитетно, непонятно откуда. Прислан у нас какой-то комиссар от временного правительства, а кто он такой? Человек вдруг осознает, что можно что-то сделать и ничего за это не будет. Это так русский человек свободу понимал. Началось это еще до октября, ну а потом разошлось и подавно. Но это не большевики, это происходило до того. Это, прежде всего, гарнизоны, тыловая солдатня – вот такая публика”.
11 мая 1917-го весь спирт был объявлен государственной собственностью. Но ослабевшее государство уже мало что могло поделать с народной жаждой. Липецк, Елец, Новочеркасск, Тирасполь, Саратов и Калуга – перечисляет Ольга Чагадаева географию винных погромов. Для охраны складов приставляли народную милицию, составленную из крестьян, тех самых людей, которых пытались не допустить до спирта.
Чиновники на местах били тревогу и просили избавить их от этой опасной ценности. Но и эвакуация спиртовых складов была рискованной. Наиболее простой выход видели в уничтожении спирта, но министры запрещали делать это, по-прежнему упирая на стратегическую ценность заветной жидкости в производстве пороха. И когда, в конце концов, в правительстве договорились о том, что излишки спирта надо вывозить и уничтожать, выяснилось, что на это в казне просто нет денег.
А склады продолжали брать штурмом и опустошать. Вот как, при помощи архивных материалов, описывает исследование Чагадаевой один из типичных винных штурмов, в Воронежской области. “Пили из ведер, солдатских котелков и просто перегнувшись через край огромного чана, […] вскоре в подвале ходили по пояс в водке, кто падал, больше уже не вставал, тонул в ней…”
Это были репетиции. Премьера грандиозной драмы о том, как борьба с пьянством закончилась битвой за право быть пьяным, последовала осенью, при разграблении винных складов Зимнего дворца. Этот мрачный спектакль повторился несколько раз. Взяв дворец, организаторы штурма пытались замуровать подвалы с вином, но не смогли. Популярна теория, по которой вторичный штурм Зимнего был предпринят охранявшими дворец солдатами из-за опасений, что большевики уничтожат огромный запас желанного алкоголя. Конфликт разрядили, пообещав выдавать по две бутылки вина на солдата в день.
Остальное уничтожали. Известна фраза Троцкого: “Вино стекало по каналам в Неву, пропитывая снег, пропойцы лакали прямо из канав”. Широкое хождение имеет и дневник москвича Никиты Окунева: “В Петрограде приступом взяты дворцовые винные погреба, и по всей России громятся всякие винные склады. Вино льется рекой, в нем товарищи прямо купаются. Никакими силами нельзя приостановить это пьянство. Сам Луначарский заявил в Смольном, что в Петрограде царит пьяный ужас…”
Россия стремительно погружалась в проблемы такого масштаба, по сравнению с которыми недальновидный сухой закон был мелочью. Формально запреты оставались в силе до начала 1924-го года, когда была восстановлена государственная монополия на алкоголь. Оправдываться за неудачи предыдущего режима советской власти было не нужно. Через 70 лет указ “Об усилении борьбы с пьянством” попробует решить давнюю российскую проблему еще раз и примерно так же безуспешно.
Олег Болдырев
Источник: “BBC”
