Пыталась прокормить детей, но ее осудили за подработку: история матери-одиночки
39-летняя жительница Ивантеевки (Саратовская область) Ольга Журавлева, безработная мать-одиночка с двумя дочерьми, приговорена к 120 часам обязательных работ из-за помощи знакомым с уборкой пиццерии. В суде прокуроры заявили, что женщина обокрала государство на семь тысяч рублей, получая пособие по безработице. Ее осудили по части 1 статьи 159.2 УК России («Мошенничество при получении выплат»). Россиянка своей вины не признала, однако это на исход дела не повлияло. С уголовной судимостью ей будет еще сложнее ухаживать за дочерьми, одна из которых страдает эпилепсией, в обществе, которое боится всего, что связано с судами, полицией и властью. Корреспондент «Ленты.ру» Лариса Жукова отыскала Журавлеву и записала ее монолог о жизни в глубинке и о том, как ее дело стало возможным в наше время.
Злые языки
Я даже не знаю, как так получилось. Злые языки, наверное, завидуют: «Ой, она везде!» Зарабатываю калымами: кому обои поклеить, кому окна почистить, кому помыть дом к зиме — везде на все руки. Один раз себя хорошо показала — и все зовут. Конкуренции и нет особо: знают, что я хорошо делаю. Даже возили в совхоз, за семь километров, клеила учительнице обои. Бывает, просят и богатые, двухэтажные дома. Или когда уборщица в магазине заболела, зовут: Оль, вымой, помоги. Я час утратила, 300 рублей получила — неплохо.
Спасибо родителям, что приучили к труду. Когда школу закончила, матери сделали операцию, тяжелого ничего поднимать нельзя было, брат маленький, а в сарае-то надо убираться — и рогатый скот, и свиней голов десять, и куры, и гуси. В 15 лет пошла уборщицей в школу, потом в совхозную столовую. Затем калымы брала на свадьбы: торты, блинчики пекла, посуду мыла. Потом по сарафанному радио пошло. И в такси диспетчером работала, и на кирпичном заводе — везде могу.
В кафе меня недавно звали, но официанткой я не пошла — ноги болят. Посуду с 11 часов утра до полтретьего ночи мыла, 1400 рублей дали. Оттуда взяла поросятам объедки домой. Почаще бы так ходить: и денег побольше тысячи, и свиньи накормлены. У меня же два поросенка, курочки-несушки и индоутки. Часто забираю помои в пиццерии рядом со школой, где жду детей с уроков. Звонят девчата, как накопятся объедки.
На кирпичном заводе одна я женщина. Кирпичи делаешь, обжигаешь, на вагонетки выкладываешь, а на стройке — на поддоны, официальная зарплата — 7900 рублей. Можно и накалымить: за один поддон с 333 кирпичами платят 50 рублей. Десять штук положишь, три часа убьешь — 500 рублей чистыми получишь. Раньше работали девчата, но одна умерла тяжело, у другой — спина. Я сама на уколах, горсть таблеток обезболивающих — и вперед! На двух родах были кесаревы сечения, врачи повредили спину, спицу, что ли, не туда воткнули. Сказали, годика через три пройдет, но уже 11 лет спина каждый год все сильней и сильней болит. Тяжело, но куда деваться.
В конце прошлого года кончился кирпич, работы не запустили. Сидела без денег: всего один калым за месяц был, на две тысячи рублей — летом же ремонт никто не делает. За газ не смогла заплатить! Только за свет… Пошла вставать на биржу труда, а там сказали, что денег тоже нет, надо ждать. Прошел месяц, позвонили, я пришла, расписалась и встала на получение пособия по безработице: 4900 рублей — как хочешь, так и живи на них. Семь тысяч, что мне вменяют, — это не за месяц, а с февраля по 13 марта. Был бы калым зимой, сроду бы не стала на эти…
«Оля, мы знаем, что ты заработаешь!»
Мы не из самых бедных. Без завтрака дети у меня не сидят: всегда печеньки с чаем есть. Если хотят утром яичницу — жарю. У нас каждый день рацион разный: сегодня мы захотим гречку с мясом, а завтра — суп. Если в школе на обед они ели, то варить не будем, я же за обед плачу. Дома в основном только второе: голубцы, пельмени, хинкали магазинные. Поросят купили весной, будем резать зимой — хватит месяца на четыре. Мы еще умудряемся и сало закоптить, и дать чуть-чуть всем. Ну и нам тоже дают: мы — свинину, а нам — курятину.
Иногда я занимаю в магазине хлеб, сахар, печенье, чай, кофе, молоко. У нас идет потоком: взяла-отдала, взяла-отдала. Меня все там знают: если бы не знали — не дали бы. Могу взять и обувь девочкам в долг. Куртки новые — когда была возможность, накупила про запас. Иногда подруги, у кого дети старше, одежду отдают. Косметику дочки не просят: одной 11, другой 14, и в девять вечера уже ложатся спать. Страшно их отпускать на улицу. Играют с ребятишками соседскими возле двора, чуть темнеет — все, домой. Они и сами не хотят никуда, дома им хорошо: недавно собачку взяли маленькую. Чопик, кутенок, мы так его назвали, красивый такой — такса маленькая. Есть и рыбки у нас, и котик Рыжик, и еще один Рыжик, и Мурка.
У нас и компьютер был — правда, погорел. Свет перемкнул, сгорел процессор, и микроволновка, и холодильник, и колонки от компьютера, и телевизор плазменный. Хана всему. Не только у нас, у многих погорело. Обидно! Говорю: лучше бы на калымах все были, чтобы ничего включено не было. Глядишь, холодильник бы был цел. Телефоны у дочек тоже были: купила им одинаковые за пять тысяч со скидкой. Но они их уделали: экраны намочили под дождем, экраны заменить — сейчас лежат в ремонте у нас уже больше двух месяцев, запчастей на них нет.
Купаться ходим в бассейн, к сестре в баню или в больницу: воды дома нет — таскаю ведрами из колонки. На море мы ни разу не были, только по телевизору видели, дальше больниц Саратова и Самары никуда не ездили. Есть у нас богатые, которые на машине ездят, а не пешком ходят. Но есть и те, кто хуже живет.
Как-то решила обратиться за помощью в администрацию — я же официально стою на обеспечении малоимущих семей. Мне сказали: денег нет, приходите в декабре. А в декабре, когда на биржу труда встала, сказали: не положено — помогают только тем, кто официально работает. А где работать-то?! Мне сказали: «Оля, мы знаем, что ты заработаешь!»
На выборы их не ходила. За кого там голосовать? Ничего не изменится. Каждый хочет себе в карман положить. За всех я против, так и осталась со своим мнением дома. А за президента — посчитала нужным. За Путина голосовала, на свою голову: при нем хоть чуть-чуть живем, а там, если война… За все боишься.
Деваться некуда
В 2014 году у старшей дочки болезнь обнаружили. Ей было десять лет. Мы зовем: «Яна, Яна!» — а она не слышит. Уткнулась в забор и стоит. Сознание отключилось — приступ-замирание. Мы с сестрой ее повезли в больницу. Сделали МРТ головы — сказали, эпилепсия. Повезла ее в Самару, а потом в Саратов. Там три раза лежала, невролог смотрел, уколы делали.
Это очень дорого: 3500-4000 [рублей] — это только на дорогу туда, а там приходится такси брать. Таксисты лупят с нас, как с городских, да еще говорят: у вас там в деревне хорошо! И медицина не бесплатная, бесплатный только сыр в мышеловке! Я в тот раз, три года назад, заплатила 1750 рублей. Взяла кредит в Сбербанке на 15 тысяч, чтобы расплатиться да таблетки Яне купить.
С дочкой всегда рядом приходится быть, хоть я и в работе. Оставлять опасно: может попасть под машину, врезаться в стену, забор, через мост упасть. Ежедневно пьем конвулекс: 500 миллиграммов утром и вечером. В месяц уходит две упаковки за 1000 рублей. Уколы дочке делаю сама. Инвалидную группу не дают. Сказали — туда полежать, сюда полежать… Да и если ей дать группу [инвалидности], а мне — [пособие] по уходу за ребенком, я ж буду дома сидеть, не смогу детей прокормить.
Младшая с бабушкой остается, когда я со старшей езжу. Она живет за семь километров от Ивантеевки, в поселке Знаменский. У мамы сердце искусственное. Тоже на таблетках, каждый год ездит в больницу настраивать кардиостимулятор. Бьется, помогает, как может, пенсия 8 тысяч рублей: то вещи купит детям, например, лосины на зиму, то обувь, то лекарства. Пока я хожу по калымам, мама забирает старшую со школы. Сестра старшая тоже помогает — тетради по математике собрала в Самаре, на мою долю набрала.
Кредит по сей год выплачиваю: 7 тысяч висит. Под 21 процент [годовых] брала — деваться было некуда. Кредитная карточка была у меня на черный день, но просрочила выплату на неделю, и ее заморозили. Тогда как раз моего отца схоронили, помочь некому было. Болел всю зиму, температура высокая, в больницу не ложился. «Да ну, залечат таблетками», — говорил. Травы пил из монастыря какого-то, выписывали за три тысячи рублей из Подмосковья. Приехали в мае в Самару, уже поздно — метастазы пошли на печень. Думаю, [заболел] потому, что курил, выпивал — не святой же был. Бывало, выпьет — упадет и спит на холодной земле. Естественно, когда заболел, курить бросил, но уже ничего не вернешь. Наверное, чувствовал, когда умрет: уже не разговаривал, а тут вдруг сказал, чтобы я приехала с девчонками. В воскресенье мы весь день вместе провели, а в ночь на понедельник он ушел.
Нецензурные выражения
А потом и вспоминать не хочется… Я жила с мужчиной одним, белорусом. И в тот день, когда гроб для отца покупала, звонит дочь — кричит, что он с лестницы ее спустил, руку поднял. Я приехала, детей из дома вывела, а он на меня накинулся. Нож у него был. Я сознание потеряла, вся в крови была. Он мог бы и убить, но соседка спасла меня: крики услышала, полицию вызвала. Потом узнала, что он был судим.
В больнице меня зашили, но мне пришлось еще лежать с сотрясением мозга, работу потеряла — до этого работала в ветлечебнице. Он стал кругом дома с заточкой ходить, угрожать. Я вызвала полицию, они приехали, он им сказал, что это была зажигалка, и ему поверили! А потом начал ходить в больницу, пытаться примириться. Принес две тысячи рублей на лечение через медсестру. Гордость тогда пришлось спрятать: я до сотрясения работала в ветлечебнице, а из-за болезни уволилась, и помочь было некому — все наши деньги ушли на похороны. Пришлось взять, с паршивой овцы хоть шерсти клок.
Его посадили всего на девять месяцев. Тогда, когда я была потерпевшей по тому делу, у меня случился первый конфликт с полицией. Меня вызвали на допрос, и я просидела в очереди два часа. Стала нервничать, бояться за детей: что если он в это время с заточкой опять? Да и темно становилось: вдруг он меня в лесу встретит и убьет? Девочки тогда останутся одни, никто не поможет. Я спросила, когда меня примут, а дознаватель нахамила. Я не выдержала и послала ее. По-честному послала. Она меня прямо там и наказала: выписала 500 рублей штрафа. Но [написала] так, как будто я была в состоянии алкогольного опьянения. Я возмутилась, а мне говорят: мы не напишем, что ты матом тут ругалась, хотя могли бы написать «за нецензурные выражения». Полный беспредел, как хотят, так и работают… Ну, написали, я ушла. С денег, что он в больницу отнес, штраф оплатила, а лекарства в аптеке в долг взяла.
Алексей, любчик мой, меня тогда поддержал. Мы давно знакомы были. На Новый год у отца было 40 дней, мы помянули. А потом сестра позвала к себе на чай. А тут он. Заздоровались, с тех пор два года уже живем вместе. Если бы не он, не было бы ни поросят, ни зерна. Он сделал дома пристройку, цоколь залил, фундамент. Человек он надежный, из Мирного, все мы местные. К дочкам относится хорошо, и они его любят, папой зовут. Он заставляет домашнюю работу делать, объясняет все, в англо-русский словарь с интернета заходит, чтобы им помочь. Яночка недавно сказала: «Папа, видишь, как хорошо, что я уже что-то знаю — все меня в школе хвалят». Они рады-довольны.
У обеих дочерей стоит прочерк в графе «отец». Первый не знал, что я беременна. Я тогда жила с родителями, он предлагал жить с ним, но когда выпивал — спать никому не давал, и мать сказала: не нужен нам такой зять, проводила его. Второй был теплый, как телогрейка, но сам себе на уме: говоришь, а он мимо ушей пропускает, как будто он тебя вообще не слышит. Дочку он так и не видел. Убежал. Я слыхала, что другие дети у него есть. Общается ли он с ними, я не знаю, не интересовалась. Ладно, ничего страшного.
«Тебе ничего не будет, не ссы»
Пока ждала дочь со школы, сидела в пиццерии у знакомой, где забирала помои поросятам. В феврале меня попросили помочь: там линолеум — помыть пол тридцать минут, хотя есть уборщица. Я сделала, а девчата решили меня отблагодарить. Дали три тысячи рублей. Это была единственная сумма, которую они мне тогда дали. И когда пришла я на биржу, встретилась с одной женщиной, Ириной. Она любит ходить по прокуратурам. Ее тогда выгнали из аптеки за плохую уборку, а мне предложили работу. Она увидела меня, на весь зал как закричит: «Ишь ты, я видела, как ты в пиццерии работаешь!» И смотрит на меня, как кот на сметану.
3 марта приехали ко мне два полицейских. Сказали, что меня хочет видеть Сергей Забабурин, начальник отделения. Я пришла, а он говорит, что у них сроки жмут, надо сдавать в Саратов отчеты. Спросил, работала ли я в пиццерии. Я сказала, что нет, просто помогала. Он говорит: ну какая разница, напишу, что работала, тебе за это все равно ничего не будет — 500 рублей штрафа, не ссы. Я спорить побоялась: вдруг опять оштрафуют ни за что. Ушла. Потом позвонила ему, он сказал, что дело отменили. Я успокоилась. А 7 марта меня пригласила дознаватель и с порога начала мне зачитывать статью 159.2 УК России о мошенничестве. Дали бумаги подписывать, а там написано: до 13 марта я стою на бирже труда, получаю за это денежные пособия, и работаю в пиццерии, получаю за это денежные вознаграждения. 7 марта «даю» такие показания! Как Ванга!
Спрашиваю в суде: как я могла дать такие показания? Забабурин говорит: ваша честь, это опечатка. Судья ему: идите, вы свободны. Я заплакала, затрясло меня. У них опечатка, а мне всю жизнь с этим ходить.
Свидетели дали показания, что я помогала, а не работала. Начальница кафе меня даже не видела, мне работу никто не давал — ни официально, никак. Но дознаватель написала, что я продавцом работала. Я говорю [на суде]: если бы она написала, что я канкан танцевала — тоже бы поверили? Тогда напишите в обвинительном акте, что я бабушку убила! Вы все равно никого не нашли! У нас в марте жестоко убили бабушку, с ограблением. Убийца так и гуляет на свободе, детей боишься от дома отпустить. Но они в меня вцепились, я ж никто и звать меня никак. Кто беднее, того и хватают, как хочешь, так и живи.
Девочка, которая мне деньги в феврале дала, сказала: давала Оле из своих личных средств. А сторона обвинения, прокуратура, говорит: в материалах вы давали показания, что вы договаривались о сумме! Она сказала, что не договаривались, они давай ее пугать: а вы знаете, что вам сейчас штраф будет? Она испугалась, покраснела, глаза опустила, говорит: наверное, те показания правильные, а может, и нет. А после заседания меня дождалась на крыльце и сказала, что больше не пойдет в суд, что ее тут пугают. Они все боятся, что у них алиби [репутация] испортится, потому что были на суду. Я говорю: девчата, у вас-то не испортится, не вас судят! Это у меня теперь жизнь испорчена. Меня даже горшки в садик не возьмут мыть!
Порешали, что мне надо дать 120 часов [исправительных работ], больше месяца. А сейчас апелляционная жалоба поступила от прокуратуры, что мало дали, надо больше. Куда больше? Выживаем как можем.
Весной я снялась с биржи, устроилась в аптеку. За 3500 рублей в месяц мою полы и пыль вытираю к восьми утра либо к закрытию. Воскресенье — выходной, могу один день выспаться. Начальница говорит: Ольга, не переживай, все будет хорошо, люди помогут. Чем помогут? Забабурин знает, что я одна бьюсь с детьми, что девчонка с эпилепсией. На мне решили поставить крестик: им плюс, а мне минус, им насрать, что у меня будет в дальнейшем, хоть с голоду мри. Сроки у них в Саратове.
Целый месяц меня мурыжили. Болит все с этим судом. Брови только не болят. Вся на нервах. Таблетки пью сильные успокаивающие — и вообще никак не помогли, как мертвому припарка. Давление скачет 140 и выше, пью корвалол, обезболивающие, противовоспалительные, но ничего. Один раз прямо на суде спину схватило так, что я не смогла сесть. Мне иногда кажется, что я не выдержу. Мести полиции я уже не боюсь. Я справедливости хочу! Они меня достали! Пусть работают нормально. А то бабушку убили — до сих пор никого не нашли, а за меня зацепились: как же, Ольга заработает много. Боже мой, заработаю…
Лариса Жукова
По материалам: “Лента.Ру”
