Андрей Колесников о том, почему россияне перестали ощущать себя европейцами
За более чем 10 лет — с 2008-го по 2019-й — число граждан, считающих Россию европейской страной, упало на 15 процентных пунктов, с 52 до 37 процентов. Россия — не европейская страна, говорят сегодня 55 процентов респондентов «Левада-Центра». В 2008 году таких было всего 36 процентов.
Разворот, случившийся в 2014 году, впечатляет. Вполне очевидно, с чем он связан — с волной ложного истерического патриотизма, которая застыла сейчас, как памятник самой себе.
Однако подвижность общественного мнения свидетельствует о том, что у россиян все еще неокрепшая идентичность. Можно сказать — инфантильная, несмотря на бесконечные апелляции к «тысячелетней истории» и прочим скрепообразным понятиям.
В Наказе Екатерины Великой, с которым она обратилась к Уложенной комиссии (созвана в 1767 году, ее задачей было составление свода законов) есть статья шестая, где четко сказано: «Россия есть европейская держава». Собственно, это утверждение отличало абсолютизм просвещенный от просто абсолютизма a la russe.
Вся предыдущая и — с удвоенной силой — вся последующая история России — это история приближения и отдаления от Европы, притяжения и отталкивания.
Как бы ни пыталась Россия имитировать поворот на Восток, обманывая саму себя, вся ее культура, интеллектуальная и материальная, строилась как западная. А все модернизации, от петровской до даже сталинской, носили черты именно вестернизации. Без «буржуазных спецов» и заимствованных технологий ничего не получалось.
С XVI века Россия находится в состоянии перманентных — и осознанных — попыток догоняющего развития, а с XIX — догоняющей модернизации, непоследовательной, компромиссной и опасливой, что всякий раз усугубляет отставание.
Философия особого пути, тоже, вообще говоря, заимствованная (правильным Sonderweg’ом идете, товарищи), ослабляла свое влияние в периоды или свободы (как в 1990-е), или экономического роста и расширения современного среднего класса (как в большую часть 2000-х).
Не рекордная, но высокая степень поддержки западного пути («Россия станет такой же богатой и развитой страной, как страны Запада»), по данным «Левада-Центра», наблюдалась аккурат в марте 2014 года, когда и произошла инкорпорация Крыма. С этого момента стало увеличиваться число сторонников особого пути и даже азиатского, не говоря уже об успехе ретроутопии — возвращении благостного советского мифа.
Впрочем, когда экономическая депрессия стала приобретать безысходный характер, уже слабо объяснимый кознями Запада, Обамы и даже нашего друга Трампа, наступило отрезвление.
Пошли вверх показатели «стыда и огорчения» в связи с «хроническим отставанием от Запада» (не от Востока, прошу заметить), стало улучшаться — не радикально, но очень заметно — отношение к ЕС и США, военные операции перестали мобилизовывать население и подталкивать рейтинги власти вверх. Пропала и прямая зависимость рейтингов президента от успешных милитаристских маневров.
И, тем не менее, русский человек на rendez-vous с Западом похож на известного персонажа «Покровских ворот» Леонида Зорина — Анну Адамовну, которая была, согласно ее же автохарактеристике, «вся угловатая, противоречивая вся такая».
Социологи спрашивают: «Считаете ли вы себя европейцем?». «Определенно да» — отвечают сегодня 12 процентов против 10 в 2008 году. «Скорее да» — 21 процент против 25 в 2008-м. «Скорее нет» — 28 против 31 соответственно. «Определенно нет» — утверждают 35 процентов против 21 в 2008-м. Это, конечно, фиксация мощнейшего роста агрессии: жизнь нехороша, в этом должен быть кто-то виноват, а после 2014 года виноват Запад.
Но если следить комбинированно за разными кривыми общественного мнения, получается, что в те периоды, когда агрессивность, транслируемая сверху средствами пропаганды, снижается или обвинения Запада во всем становятся общими местами и рутиной, граждане довольно быстро приходят в нормативное — нейтральное — состояние.
Если распродажа угроз не сопровождается повышением уровня жизни, раздражение переориентируется с мировой закулисы на собственное руководство.
Невозможно годами поддерживать одну и ту же высокую скорость ралли вокруг флага. Все эти годы новая российская идентичность привязывалась к политическому режиму и государству. Но Россия как страна, а не как государственная бюрократия и несколько правящих семей — существенно более широкое понятие. Новая историческая общность — российский народ — искусственно строилась по образу и подобию советского народа вокруг политических сущностей, однако прочную идентичность на такой основе не построишь. О чем свидетельствует печальный конец советской истории.
Больше того, российская идентичность в последние годы конструируется как негативная: нас не понимают; у нас традиции и эмоции, у них прагматизм и сплошные лица неправильной ориентации; у нас Толстой и Достоевский, у них сплошная бездуховность. Все тот же комплекс неполноценности, перемешанный с чувством превосходства. Вечное русское «зато».
Негативную идентичность подогревало состояние осажденной крепости, которое, впрочем, с одной стороны, начало поднадоедать, а, с другой, спровоцировало резкий рост (что тоже фиксируется социологами) страха большой войны.
А позитивную идентичность строить не на чем, кроме вех истории — победы в Великой Отечественной, полете Гагарина, территориальных приобретениях и мифологии «природных богатств» (они же — «нефтяное проклятие»). Слабовато для позитивной идентификации, да еще в отсутствие четкого целеполагания в развитии.
Даже строительство коммунизма заряжало сильнее, чем выполнение национальных проектов…
С 2018 года началась постепенная эмансипация гражданина от сакрализованного государства. Мы уже great again, а счастья нет. Государство — это символическая конструкция, которая, безусловно, поддерживается большинством населения. Но это и коррумпированное высшее чиновничество, и тот слой, который принято называть «олигархами». Идентифицируя себя с воображаемым государством-символом, ощипанным, но не побежденным, гражданин в то же самое время не готов ставить себя на одну доску с теми, кто принимает политические решения. На выходе — социальное раздвоение, точка равновесия, но равновесия плохого, из которого выход только один — в новое неравновесное состояние.
Я русский, и это ничего не объясняет. Идентичность размытая и подростковая — как военно-патриотическая игра «Зарница». Молодая российская нация подошла к периоду своего созревания, вся обложенная одряхлевшей изоляционистско-милитаристско-конспирологической идеологией. Пора одновременно повзрослеть и отказаться от вышедших из моды мифологических штампов, примитивных, как миллионы гипсовых Лениных.
Иначе у нации так и не появится позитивная идентичность, и она будет приговорена к просмотру ток-шоу федеральных каналов и чувству гордости за сталинскую индустриализацию и пакт Молотова-Риббентропа.
Андрей Колесников
По материалам: “Газета.ру”
