Может ли она иметь хоть какую-то перпективу? 
Отец моего одноклассника Борьки Лютикова, Хаим Залманович, ветеран ВОВ, бывший цеховик, неоднократно привлекавшийся за нарушение социалистической законности, но всякий раз чудесным образом избегавший серьезной посадки, официально числился продавцом скобяных товаров на Дорогомиловском рынке.
Эта информация повергала в шок всех, кто ее слышал впервые. Всегда тщательно выбритый, с роскошной седой шевелюрой, в старомодном добротном костюме, этот невысокий прихрамывающий джентльмен имел что-то неуловимо артистическое во всем облике, и из «Запорожца» с ручным управлением выходил с повадкой британского лорда, неспешно покидающего по меньшей мере салон «Ягуара».
Говорили, что он умел делать деньги буквально из воздуха вроде поддельных бриллиантов и косметики, шуб из бездомных собак под видом соболя; что выдумка и нахальство его были неистощимы — будучи директором пристанционного кафе в каком-то заштатном городишке, он будто бы провел к первому секретарю горкома специальную трубку, из крана которой вытекал коньяк.
Настоящей же страстью Хаима были старые журналы и букинистические книги, ими были буквально забиты стеллажи по всем стенам двух комнат в коммуналке на улице Студенческая, куда он иногда приглашал одноклассников сына посмотреть «антиквариат» и вслух почитать из «Чтецов-декламаторов», закусывая печеньем и лучшей рыночной самсой. Сам читал вдохновенно, особенно ему удавался Саша Черный. «Сын лавочника, между прочим, — повторял Хаим Залманович, — и Мандельштам сын лавочника, и даже Чехов. Вот так-то».
Борьку своего (ввиду отсутствия художественных способностей) он мечтал видеть профессором университета, так что первые же попытки сына пойти по родительским стопам и проявить себя в предпринимательстве пресекал со всей строгостью. В университет Борька не поступил, зато прошел в педагогический. Потом тянул лямку в каком-то НИИ младшим научным сотрудником, все такой же нескладный — в коротких штанах, близоруко глядящий на стремительно меняющийся мир ботаник.
Вскоре после начала перестройки и активизации кооперативного движения старый Хаим поставил у подъезда белый «Мерседес» и открыл на задворках рынка первый автосервис для иномарок. Впрочем, бурное развитие отечественного рынка почему-то его радовало не в полной мере, он неожиданно стал активистом общества «Мемориал» и все чаще проводил время не в родном ангаре, а на митингах. Начал финансирование антифашистского вестника, и во дворе стали появляться уже не новые кооператоры и их жены, а бывшие узники лагерей.
После одного митинга Хаима принесли на руках с окровавленной головой — говорили, что кто-то из активистов «Памяти» ударил его портретом Сталина по голове. В итоге — у Хаима начались провалы в памяти. Он то читал речь на маевке, то звал в атаку, то спорил на идише с пленным немецким студентом о смысле истории… Возвращаясь воспаленным рассудком к современности, он неизменно возмущался неправильностью развития отечественного бизнеса, но больше всего тем, что вчерашние профессора идут челночить, а их дети открывают кооперативы. «Страна лавочников не имеет перспективы, поймите вы, — убеждал он воображаемых оппонентов. — Вот Германия, породившая фашизм, — именно страна лавочников, мы просто не имеем права…» Похоронили трижды бывшего коммуниста неверующего Хаима Залмановича в чудом найденной могиле дальнего родственника — правоверного еврея. К тому времени его заместитель скрылся, ангар сожгли, и у Борьки, не получавшего зарплату уже полгода, не было денег даже на место на кладбище. На скромных поминках, куда собрались немногие одноклассники и соседи, Борька плакал и все говорил о каком-то лекарстве, которое спасет миллионы жизней. Больше его не видели. Говорили, что Борька не то все же нашел хаимовы бриллианты и открыл бизнес где-то в Канаде, не то уехал в кибуц.
И вот несколько дней назад, сидя в гистологической лаборатории онкологической клиники в ожидании результатов исследования, я услышала диалог немолодых людей о каком-то волшебном методе лечения меланомы, и о том, что в отделении этой самой клиники по специальной программе пенсионерам его проводят бесплатно. Пока я слушала, мне сообщили, что мой результат не показал ничего особо опасного и я, возрадовавшись этой простой и спасительной новости, решила спросить молодого доктора, кандидата наук, о новой методике. Тот взахлеб стал рассказывать об уникальной программе, которая уже несколько лет финансируется университетом из американской глубинки, о том, как он сам и другие молодые ученые ездили стажироваться, получили невиданное в стране оборудование и по указанию американского руководителя действительно бесплатно лечат пенсионеров. «Метод уникальный, его на Нобелевскую премию собираются выдвинуть», — подытожил доктор и показал в планшете свежие фотографии — прибор, похожий на маленький космический корабль, группа студентов и их руководитель, автор методики и получатель самого значительного правительственного гранта в области биофизических исследований. Сквозь модные очки на меня смотрел немного полысевший и пополневший Борька Лютиков. Фотографий было много, в том числе и об истории вопроса — докторант Лютиков и его ныне покойный учитель, участник братания на Эльбе, именем которого названа кафедра, супруга Ли Сяо, тоже профессор, физиолог, вот их сын, поразительно похожий на Борьку в третьем классе, только разрез глаз другой, в очках, вот вся семья на демонстрации в поддержку «Викиликс» в Кливленде…
Через несколько дней после этой удивительной встречи мы с двумя школьными подругами поехали на Востряковское кладбище. По дороге говорили о семьях и детях, вспоминали одноклассников. Оказалось, что многих уже нет в живых, двое ожидают широко обсуждаемой скорой амнистии, первая красавица лечится от пьянства в психушке, многие уехали из страны. «Надо же, Борька-ботаник оказался самым успешным из нас, кто бы знал», — сказала супруга военного прокурора.
По кладбищу мы бродили часа два, не меньше. Могилу Хаима мы так и не нашли.
Надежда АЖГИХИНА
