Луиз Буржуа в “Гараже”
“Открытие года”, как называют презентацию нового здания музея “Гараж” его сотрудники, продолжилось выставкой года, уже без кавычек. В Москву приехала кочующая по мировым арт-центрам выставка франко-американской художницы Луиз Буржуа “Структуры бытия: клетки”. Рассказывает ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
Впервые в России знаменитую “Маму” Луиз Буржуа увидели посетители Государственного Эрмитажа. Громадный паук разместился во внутреннем дворе музея, вступив в непростой диалог с фасадами Растрелли. Относительная гармония была все-таки достигнута, и “Мама” смотрелась памятником Екатерине Великой, мастерице плетения интриг. Выставка 2001 года была небольшой, но прижизненной. Впрочем, кто же теперь ее упомнит. Дела давно минувших дней, эпоха до наступления селфи, которых “Мама”, установленная перед зданием музея современного искусства “Гараж”, породила уже несколько сотен. В нашей памяти Буржуа останется благодаря изумительной ретроспективе в Москве. Хотя и здесь ее скульптурам приходится воевать с выдающимся зодчим, на этот раз живым и здоровым. Когда новый “Гараж” только-только открылся, знающие люди опасались, что хорошее искусство, перед которым не стоит задача вписаться в эстетику Рема Колхаса, будет страдать в тесном и брутальном пространстве. Так и вышло, но есть нюанс: скульптуры Буржуа выглядят в “Гараже” антитезой архитектурному мышлению, породившему музей. Если угодно, интерьеры “Гаража” представляют собой совокупный образ отца, против которого Буржуа всю жизнь бунтовала.
Луиз Буржуа родилась в Париже в 1911 году. Ее родители принадлежали к крепкому среднему классу. Отец держал лавку, в которой торговал коврами и тканями. Он был человеком несдержанным, требовательным к детям и неверным. Сильнейшие переживания детства у художницы связаны с наблюдением за его романом, происходившим на глазах у всей семьи. После смерти матери в 1932 году Луиз Буржуа решила заниматься искусством, но поддержки у отца не получила. Зато он помог ей с финансированием магазинчика принтов и литографий, где Буржуа встретила американского искусствоведа Роберта Голдуотера, вышла за него замуж и уехала в Нью-Йорк. Там с конца 1940-х годов Буржуа постепенно зарабатывает себе имя в искусстве, занимаясь сюрреалистической и абстрактной скульптурой. Настоящего признания она дождалась, однако, только в 1982 году, когда МоМА устроил ей ретроспективу. Гигантские пауки с тех пор служат ей визитной карточкой, но по-настоящему глубоко ее талант раскрывается именно в “клетках”, замкнутых пространствах, где сочетаются рукотворные предметы, найденные объекты и зеркала. Серия “Клеток” начата в 1990 году и продолжилась 20 лет, вплоть до смерти художницы. Не без влияния, наверное, расцветшего буйным цветом искусства инсталляции, за которым Буржуа следила хотя бы потому, что с интересом относилась к молодым авторам. Одну из “клеток”, кстати, охраняет опять же паук — универсальный образ матери-защитницы, а может быть, и тюремщик, консервирующий психику близкого человека в отрыве от внешнего мира.
В европейской скульптуре Луиз Буржуа замыкает линию, идущую от Родена через Бранкузи и Джакометти. После нее — уже минималисты и Джефф Кунс: гладкие поверхности, цитаты из поп-культуры, недоверие к языку авангарда, вернее, к тому, что уникальные переживания требуют уникального языка. При этом Буржуа — художник синтеза. Она свободно обращается с чужими манерами, цитирует историю от Микеланджело до африканской скульптуры. Все эти элементы служат чем-то вроде бесконечных отсылок к мифологиям разных народов у Карла Юнга, стыкующихся в виде универсальных архетипов. Для подростка, сосланного в свою комнату отцом-тираном, нет особенного языка и фирменного стиля для своих переживаний. Что попадется под руку, то и станет строительным материалом для магических объектов, заклинающих неврозы. “Искусство — это гарантия душевного здоровья”,— гласит один из афоризмов Буржуа, но к здоровью приходится подбираться с другого конца, полностью отсмотрев череду болезненных видений. Но смотреть мало, надо прилежно распутать все переплетения личной тоски, расставить все по местам и найти в получившемся интерьере внутреннюю логику. Иногда она считывается сразу, как в “Шуази” (1990-1993), где над домиком в колониальном стиле зависло лезвие гильотины. Здесь все понятно: дом как вместилище и продолжение человеческого тела тоже может быть обезглавлен. Сложнее интерпретировать, к примеру, “Клетку IX” (1996-1997), внутри которой изображение рук а-ля Роден отражается в трех зеркалах. Кажется, перед нами метафора прикосновения как такового или памятник тактильным ощущениям. Другие скульптуры навевают ассоциации с комнатой больного или даже мертвецкой, тела усыхают в обрубки манекенов из ткани. Впрочем, эти ужасы, простите за каламбур, тихие, в них нет бодрой мясорубки Фрэнсиса Бэкона или прямых отсылок к наследию Уэса Крейвена. Просто в этих клетках живут канарейки, поющие в тот момент, когда воздух совсем уж спертый.
Валентин Дьяконов
Фото: kommersant.ru
По информации: Коммерсант.ru
