«Вопросы климата принимают политическую окраску»

Глава Росгидромета Максим Яковенко рассказал журналистам о рисках, связанных с погодой и наблюдением за ней

Глава Росгидромета Максим Яковенко занял свой пост осенью прошлого года. В интервью корреспондентам “Ъ” Галине Дудиной и Ольге Никитиной руководитель ведомства рассказал о глобальном изменении климата, о технологических возможностях российских метеорологов и о сложностях, с которыми они сталкиваются из-за недостатка финансирования.

«Наше отставание вычислительных мощностей значительно»

— Давайте сразу: что происходит с погодой? То летом ураганы, то на Новый год — никакого снега…

— Очередной цикл. Погода, климат — это циклическое явление.

— То есть вы тут никакой драмы не видите?

— Ну, потеплело… Причины понятны — другое дело, что в последние годы вопросы климата принимают политическую окраску. Схлестнулись развитые, среднеразвитые и малоразвитые страны: кто кого загрязняет, кто виноват в потеплении.

— Президент США Дональд Трамп решил выйти из Парижских соглашений по климату: влияние человека на климат в его окружении считают недостаточным. Так все-таки, парниковый эффект, глобальное потепление существуют?

— Потепление есть, парниковый эффект наблюдается, но чтобы дать ответ на этот вопрос, надо смотреть вглубь тысячелетий. Природный климатический цикл — не 30 лет, а десятки, сотни тысяч лет. На станции «Восток» в Антарктиде Росгидромет добурился до глубины 3,5 км и получил керны льда, которому более 400 тыс. лет. Так вот, изучая эти керны, мы установили четыре цикла длительностью по 100 тыс. лет, включавшие в себя как ледниковые периоды, так и потепления. Сегодня мы движемся в очередном цикле к пику, но чтобы сказать, каким он будет и куда мы пойдем, в сторону потепления или похолодания, нужно еще несколько сотен лет.

— А качество текущего прогноза погоды и ошибки в нем тоже связаны с тем, что погода глобально меняется?

— Нет, качество предсказаний связано, во-первых, с наблюдательной базой, с тем, как вы собираете первичную информацию. Во-вторых, с вычислительными мощностями: как вы все это быстро просчитываете. Причем считать надо по «шарику», вы не можете только по России считать. Если вы проанализируете, у кого находятся топ-500 суперкомпьютеров в мире, то на первых строчках окажутся национальные метеослужбы — такое оборудование обходится в €50–100 млн, причем иностранные метеослужбы стараются раз в два года его менять. Аналогичный компьютер появился уже и в России, мы его сейчас устанавливаем, его производительность — 1,3 петафлопса вместо нынешних 0,3. Для сравнения: у британской метеослужбы — 16 петафлопс, у швейцарцев и французов — 6, у американцев — 4, у китайцев — сейчас 4, будут ставить 8. То есть наше отставание вычислительных мощностей значительно. Ну, и в-третьих, качество зависит от прогностической модели или программы, на которой все это считается. Она должна усваивать данные, вычислять ошибки, восстанавливать пропущенные данные. Хорошая программа также стоит до €0,5 млрд.

— А где вы храните все эти данные?

— Росгидромет — один из трех мировых центров данных, и весь архив хранится в хранилищах на серверах. Основное хранилище — в Обнинске.

— Отставание связано с финансированием или с недостатком разработок?

— С финансированием и рациональностью его использования. При этом качество прогнозирования у нас на высоте, как бы ни считали некоторые: точность прогнозов у нас до 96%. А у тех, кто недоволен, хочу спросить: вы где смотрите прогнозы, у Росгидромета или у других компаний, которые на этом рынке работают? Я назвал вам три критерия — это наблюдательные сети, вычислительные мощности и программа для обработки. А теперь попросите у «Яндекса», «Гисметео» или, скажем, «Фобоса» показать их наблюдательную сеть, вычислительные мощности, прогностические модели и программы.

— Но по утрам на «Яндексе» вполне точные прогнозы…

— Сайт Гидрометцентра России meteoinfo.ru открыт для всех, можно спокойно все взять оттуда и творчески обработать.

— То есть это плагиат?

— Я не хочу говорить такое слово «плагиат», потому что в любой серьезной компании, в том же «Яндексе», работают серьезные метеорологи и прекрасные люди. Но когда мы общаемся, мы им задаем три простых вопроса о тех критериях, которые я назвал выше. И становится ясно качество прогнозов.

— А вам не обидно, когда пользуются сервисом «Яндекс.Погода» или аналогичными?

— «Левада-центр» для нас проводил исследования рынка. С 2010 года доверие к Росгидромету выросло с 54% до 76%. Так что граждане нам доверяют. Кстати, анализируя запросы, можно сказать, что пик интереса к суточному прогнозу приходится на период с семи до восьми часов утра, когда гражданин собирается на работу и решает, что надеть,— и еще гидрологические прогнозы: что будет с наводнениями, будет ли дождь, затопит ли дачный участок.

«Каждые следующие 10 см прироста травы дают погрешность в температуре в 0,1 градуса»

— В России есть целое сообщество метеорологов-любителей, которые пытаются отвечать на эти вопросы самостоятельно. Вы не планируете привлекать их к работе и собирать их наблюдения, как это делается, например, в США?

— Все эти методы взаимодействия известны, мы ведь общаемся с иностранными коллегами. Им нужно просто вовлечение, это некий маркетинговый ход, ведь на самом деле, чтобы брать от граждан показания, вы должны быть уверены, что они получены на сертифицированном и поверенном оборудовании. Должна быть система поверки этих данных, сравнение с соседними станциями и с многолетней историей наблюдений. Росгидромет существует уже 183 года, по многим станциям параметры замеряются и фиксируются с одной и той же точки шесть раз в день свыше 150 лет. Еще надо знать, в каких условиях получены показания: стандартные метеопараметры берутся на высоте 2 м от грунта, на метеоплощадке высота травы должна быть 10 см. Каждые следующие 10 см прироста травы дают погрешность в температуре в 0,1 градуса. Граждане могут прекрасно мерить и передавать показания, вопрос — как это использовать.

— В 1990-е огромное количество ваших станций были закрыты…

— «Огромное» я бы не стал говорить. Но станции закрывались. Пик развития наблюдательной сети был 1987 год, а в 1991-м раскололся Союз, и значительная часть сети у нас оказалась за пределами России. При этом пункты наблюдений — недешевое удовольствие, а у нас их только в труднодоступных районах 315. Если стандартная метеостанция в центре России обходится в 700 тыс. руб. в год, то труднодоступная может стоить до 25 млн. Когда финансирование сокращается, а расходы растут, приходится закрывать некритические объекты наблюдательной сети.

— Если все погодные аномалии — часть длительных исторических циклов, на которые мы повлиять никак не можем, то какой смысл тратить такие деньги?

— Вы не можете повлиять на циклы в тысячу, десять, сто тысяч лет, но прогнозировать и корректировать свои действия на период, допустим, до тридцати лет вы можете. Посмотрите на наших зарубежных коллег: у них сейчас огромный интерес к климатическим исследованиям. Допустим, у британской метеослужбы, которую я считаю лучшим примером для подражания, ведутся 30-летние климатические прогнозы, чтобы понять, какой уровень воды будет во внутренних водоемах в Англии, какой, соответственно, должна быть высота и ширина дамб. Нам интересно, что будет через 10–30 лет с вечной мерзлотой: у нас значительная часть страны находится в этой зоне.

«Человек сидит на уголовной ответственности и отвечает своей судьбой за прогноз»

— В авиаотрасли — разногласия: надо ли включать сбор за метеоинформацию в аэронавигационный сбор? Минтранс настаивает, что нужно, а Росавиация и ФГУП «Госкорпорация по организации воздушного движения» (ГК по ОрВД) — что нет. В итоге тариф, по которому ФГУП будет закупать у вас метеоинформацию, так и не был согласован?

— Да, решение вопроса затянулось, так как этим вопросом поручили заняться ФАС, а ФАС не ревизирует тарифы Росгидромета, считая, что Росгидромет не является субъектом естественной монополии. Но свою оценку тарифа служба дала, и сейчас мы согласовываем его с заинтересованными ведомствами.

— Вы могли бы его назвать?

— Нет, это коммерческая информация. Граждан успокаиваю: метеообеспечение авиации есть и будет.

— Но он как-то отличается от прежнего?

— Отличается. В меньшую сторону.

— И теперь ГК по ОрВД будет у вас закупать метеоинформацию?

— Да. Тем более что в 2010 году, когда система с тарифами на метеообеспечение начала меняться, в России было около 60 фирм, которые занимались метео в аэропортах. На сегодняшний день независимых от Росгидромета осталось всего несколько аэропортов, куда нам заходить неинтересно: это Норильск, Минеральные Воды, Нальчик, Грозный, Нижневартовск и еще пара северных аэропортов.

— То есть вы стали практически монополистами?

— Мы на 248 аэродромах страны работаем.

— А стоимость услуг для перевозчиков за это время возросла?

— Нет, с 2012 года она не растет. Но с 2014 года мы позиционируем себя как естественного монополиста по метеообеспечению авиации, раз де-факто так и есть. В связи с этим, во-первых, нужно вносить изменения в нормативно-правовые акты, во-вторых, должен быть документ на уровне распоряжения правительства о методике формирования тарифов и, в-третьих, должен быть регламент предоставления данной услуги.

— Как вы формируете тарифы и оцениваете свою работу?

— Смотрите, каждый из 248 аэродромов имеет свой класс, который определяет количество информации, которую мы должны предоставлять (в зависимости от нагрузки полетной, от периода работы — круглосуточно или по часам, от удаленности). Отсюда мы смотрим, сколько у нас персонала должно быть на этом аэродроме: например, если он круглосуточный — значит, три смены по восемь часов. Дальше перед нами встает вопрос: как удерживать специалистов, если сейчас у наших сотрудников зарплата в два-три раза ниже средней по субъекту РФ? Например, на сложнейшем московском авиаузле, на который приходится 60% полетов, средняя зарплата сотрудника вне авиации — 20–24 тыс., в авиационном подразделении — 41–47 тыс. руб. А теперь представьте, человек сидит на уголовной ответственности, отвечает своей судьбой за прогноз, потому что в случае каждого ЧП сразу приходят к нам, говорят, мол, метеопрогноз плохой.

Помимо расходов на зарплату, есть понимание, какое оборудование должно быть, чтобы обеспечивать полеты. Его много, и оно дорогое — мы уже замучались это всем доказывать. Потому что нужно определять не просто стандартные метеорологические параметры (температуру, влажность, давление, скорость ветра, направление ветра), но и дальность видимости, сдвиг ветра, нижний край облаков, грозопеленгацию, спутниковую и радиолокационную информацию передавать… В стандартный комплект входит около 15 видов оборудования, это около 60 млн руб. для одного аэропорта. Теперь считайте: должно быть двойное резервирование (то есть два комплекта), а там, где высокая интенсивность полетов,— три комплекта. То есть инвестиционная составляющая — это сотни миллионов только по одному объекту, а у нас их 248. Любое оборудование имеет гарантийные срок эксплуатации, затем все ремонтные работы — уже за деньги. Ежегодная обязательная поверка оборудования на один аэропорт — это свыше 1 млн руб.

С гордостью скажу, что у нас одна из лучших систем метеообслуживания в мире и наши соседи многое копируют у нас. Например, министр транспорта Японии, ознакомившись с работой аэропорта Сочи — а это один из самых сложных аэродромов в стране,— принял решение в Японии поставить такую же систему. Но чтобы оставаться на том качестве обслуживания, которое есть сейчас, нам необходим бюджет в 5,6 млрд руб. в год (только для метеообеспечения авиации.— “Ъ”).

«Американцы имеют около 3 тыс. буев. А у нас нет ни одного»

— Иностранные авиакомпании, когда летят над Россией, где закупают предполетную информацию?

— У нас. Как из аэропорта вылета, если это российский аэропорт, так и всю транзитную информацию — так называемое метео на маршруте. Четкого тарифа я вам не скажу, потому что они разные и для разных авиакомпаний, и для разных аэродромов (чем больше вылетов с этого аэродрома, тем меньше тариф). Но российские тарифы меньше, чем европейские. Если Всемирная метеорологическая организация и ИКАО рекомендуют, чтобы затраты на метео составляли 3–16% от аэропортового сбора, то в России это 0,3%.

— Могут ли иностранные авиакомпании получать эту информацию от своих служб?

— Есть некий миф, что какие-то иностранные навигационные сервисы и другие метеокомпании могут представлять такую же качественную информацию. Не могут. По одной простой причине: первичную информацию от наблюдений формируют организации Росгидромета. А у кого «первичка» — тот владеет более качественной информаций и дает более качественные прогнозы.

— Еще несколько лет назад многие региональные аэропорты, в основном в Северо-Западном федеральном округе, славились слабой работой метеослужб, притом что многие расположены в регионах с тяжелыми погодными условиями. Изменилась ли как-то ситуация?

— На сегодняшний день такой проблемы там нет. Если проведете анализ, то увидите, что до определенного момента это были независимые компании, не системы Росгидромета. Теперь фактически все северные аэродромы, авиационные метеорологические группы находятся в ведении Росгидромета.

— Минобороны в докладе о состоянии национальной безопасности РФ в области морской деятельности утверждает, что Научно-исследовательский флот ФАНО, Росгидромета и Роснедр пришел в «катастрофическое и кризисное состояние». И самая тяжелая ситуация у Росгидромета…

— Рассказываю про флот. В СССР самый крупный научно-исследовательский флот был у Гидромета. На сегодняшний день у нас осталось 19 судов, в том числе 11 научно-экспедиционных судов с неограниченным районом плавания. Они находятся в разном состоянии техническом, но все работоспособны. Самое молодое — «Академик Трешников», спущенный на воду в 2012 году и работающий в Арктике и Антарктике. Самый старый — легендарный «Сомов», 1974–1975 года постройки, он обеспечивает северный завоз по нашим метеостанциям. Каждый год мы тратим значительные средства на поддержание флота в рабочем состоянии. Об этом и доклад Минобороны: скажем, ремонт судна обходится в 200–300 млн руб. в год, в целом по системе нужно в год около 800 млн руб.

— Какие сейчас основные объекты или регионы для исследований?

— Мировой океан. Приоритет, конечно, Арктика и Антарктика. Интересны, конечно, Тихий и Атлантический океаны, но чтобы там работать, нужны другие средства. Там работается все автоматическими буями: буй сбрасывается с самолета, погружается на километр в глубину, там дрейфует дней десять, измеряет параметры океана, всплывает, измеряет параметры на границе океана и атмосферы, все сбрасывает на спутник, а затем память обнуляется, и он снова ныряет. И так два года, до смены аккумуляторов. Такой буй типа «Арго» стоит от $3,5 млн до $5 млн. Американцы имеют около 3 тыс. буев, то есть они не меньше $10 млрд вложили только в буи. А у нас нет ни одного. Мы работаем по научным программам с нашими партнерами из зарубежных стран, зарубежных метеорологических служб, поэтому в экспедиции мы в лучшие годы от 350 выставляли. Сейчас прорабатываем с рядом КБ, чтобы сделать аналогичные буи.

— А финансирование на это уже заложено?

— Не заложено, но мы разрабатываем схему частно-государственного партнерства, потому что эта продукция будет интересна другим, не только исследовательским организациям. Это оборудование будет интересно для тех же глубоководных исследований, для исследований шельфа перед прокладкой трубопроводов, для чего угодно. Потребитель будет.

— Какой бюджет необходим Росгидромету, чтобы обеспечить не только поддержку, но и развитие?

— На развитие всей системы Росгидромета надо закладывать еще минимум 25 млрд руб. в год (помимо средств на метеообеспечение авиации. Отметим, что по федеральному закону от 19 декабря 2016 года №415-ФЗ «О федеральном бюджете на 2017 год и на плановый период 2018 и 2019 годов» на обеспечение деятельности Росгидромета в 2017 году выделено 16 462,6 млн руб.— “Ъ”).

— Вы запрашивали эти средства?

— Мы запрашиваем все время, даже пытаемся с 2013 года пробивать федеральную программу «Мировой океан». У нас критическая ситуация по арктическому флоту, по исследовательскому флоту в Черном море, в Каспийском и Балтийском. Она связана с отсутствием денег. Хорошее исследовательское судно для работы на Севере стоит 15 млрд, для внутренних морей — где-то 2 млрд. Чтобы обновить флот и выполнять существующие задачи, надо сейчас шесть-семь новых судов. То есть только на флот порядка 40 млрд нужно.

— Способны ли российские верфи построить для вас эти суда?

— Способны.

— Зачем нужны исследовательские суда?

— Сейчас стандартный прогноз по метео — пять дней. Для того чтобы перейти на шесть, семь, десять дней, нужна значительная революция, для этого надо работать по границе океан—атмосфера. Надо изучать мировой океан и Север, это часть кухни погоды. 60% погоды формируется на Северном полюсе.

«В Арктике мы практически монополисты»

— Вы участвуете в разработке законопроектов по климату?

— Да, мы здесь лидирующая организация.

— Какие сейчас ключевые вопросы?

— Сейчас ключевой вопрос — что делать с Парижскими соглашениями. Обязательства Россия приняла, но если Киотский протокол подразумевал, что страны брали на себя жесткие ограничения, то Парижские соглашения предполагают добровольные обязательства. Чтобы их выполнять, надо, во-первых, взять на себя эти обязательства, во-вторых, определить комплекс мероприятий по их выполнению и мониторингу. При этом у промышленности есть свое видение, у органов власти свое, и мы уже два года это соглашение обсуждаем. В 2019 году должен быть готов документ, где все это будет прописано.

— Россия могла бы ратифицировать Парижское соглашение раньше?

— А зачем торопиться? Когда вы принимаете на себя обязательства, вы должны за них юридически отвечать. Тем более, как я сказал, этот вопрос в последнее время переходит в политическую плоскость, и если страна свои обязательства не выполняет, то это уже потеря лица на мировой арене. При этом все наши континентальные и заокеанские друзья, конечно, стремятся публично выходить на первый план по любому вопросу.

— Получается, что лидеры государств сегодня вынуждены как-то балансировать между национальными интересами и мерами по спасению мира и климата, так выходит?

— Сложно сказать. Вот, например, заявления европейцев о переходе на зеленую энергетику. Что это означает? Отказ от производства электроэнергии сначала на угле, потом на дизеле и на газе и переход на биотопливо в виде в основном ветра и солнца. Но при этом оборудование для электрогенерации с помощью нефти и газа имеет КПД 80% и отрабатывает 30–40 лет, причем под это уже создана вся инфраструктура: трансформаторы, стабилизаторы, конверторы, инверторы, чтобы передать, распределить и получить энергию. А теперь приходит альтернативная энергетика и говорит: мол, все, отключаем. Такое может позволить себе небольшая страна — например, Дания. Крупные страны — Германия, Франция, Британия, США — несмотря на политические заявления, не стремятся их реализовывать. Когда мы этой темой стали заниматься на труднодоступных станциях, мы проанализировали все циклы напряжения, выяснилось, что там каждые полсекунды-секунду меняется величина. Тучка набежала — упало, ушла — подскочило. В итоге оборудование работает на износ, а значит, надо менять всю регулирующую аппаратуру. На это уйдут годы и сотни миллиардов евро — ради непонятной цели. Между тем сегодня угольная генерация позволяет обеспечить нулевые выбросы СО2. Обратите внимание: поляки и немцы свою угольную генерацию не снижают, японцы от атомной энергетики и после Фукусимы не отказались.

— А ситуация в мире и санкционное противостояние на работу вашей службы как-то влияют? В Арктике, например?

— В Арктике мы практически монополисты. Ну хорошо, там олигополия: основная конкурентная научная работа всегда шла между американцами и Россией, где-то рядом Норвегия. На сегодняшний день в плане научных исследований американцев мы отодвинули, Норвегия пытается еще как-то присоединиться. Всего у нас свыше 60 программ сотрудничества, в том числе с Норвегией, Финляндией, Кореей, Японией, КНР. Исследования, прежде всего, касаются льда, процессов его формирования и движения, в том числе в районах морских путей, климата и наблюдения за атмосферой, и, наконец, загрязнений. Арктика интересует всех, ведь если застолбить там свое научное участие, то вы застолбите и свой приоритет, статус в этой зоне. Поэтому в рамках Арктического совета довольно много стран-наблюдателей, даже таких, как Индия.

— И политический фон не смущает?

— Все прагматика. На нас выходят те же американцы, говорят, мол, давайте будем через научные институты сотрудничать, чтобы под санкции не попасть. Но вопрос в том, нужно нам это или нет: на сегодняшний день мы лидеры научных исследований в Арктике, и нельзя это лидерство упустить.

«Генпрокуратуре хочется, чтобы все делалось и без денег»

— Возвращаясь к российской проблематике. Прокуратура РФ критиковала в том числе и сеть Росгидромета по наблюдениям за загрязнением воздуха. Насколько это обосновано?

— Это вновь денежные вопросы. Наблюдения за качеством окружающей среды: воздух, почва, вода, радиация — в Росгидромете ведутся с 1933 года. В свое время нами же были приняты регламенты, что в населенном пункте с населением свыше 100 тыс. человек должен быть пункт наблюдения за качеством воздуха, если город 500-тысячник или миллионник — их должно быть больше. Автоматическая станция контроля атмосферного воздуха стоит от 6 млн до 7 млн руб. У нас сейчас 252 города, где такая сеть должна быть полностью построена. В свое время, когда финансирование стало снижаться, мы выходили к региональным и муниципальным властям: хотите качество воздуха смотреть? Мы готовы этим управлять. С некоторыми субъектами федерации у нас такие проекты идут, но для некоторых это очень дорого. Будет финансирование — будет наблюдение. Мы в политику не играем, мы пытаемся ключевые точки в стране закрывать. В Крыму, например, в 2014 году мы проанализировали все, что происходило с наблюдательной сетью за предыдущие 20 лет (пока метеослужба крымская была в составе МЧС Украины, ситуация там стала плачевная), и включили программу по восстановлению наблюдений и анализа качества среды. Теперь метеосеть работает, мы поставили передвижную автоматическую гидрологическую станцию, через спутник мы меряем фактически качество воды по побережью, в этом году мы запустили шесть постов автоматического контроля качества воздуха в крупных городах, и сейчас, в декабре, поставили и смонтировали систему контроля радиационной обстановки.

— Что с этого крымчанам?

— Теперь можно спокойно увидеть, где какое качество воздуха и воды.

— Хорошо, станции обновляются, в Крыму вы создали сеть практически заново, но вот у Генпрокуратуры речь шла о том, что часть веществ не отслеживается, в том числе диоксины. Сейчас для многих регионов остро стоит вопрос мусоросжигательных заводов, и люди начинают интересоваться, будут ли там диоксины.

— Из 246 загрязняющих веществ, которые утвердило правительство, мы готовы мерить любое. Скажите, в каком субъекте что мерить. Во всем мире есть стандартная практика: допустим, 16 веществ меряет федеральный уровень, 40 веществ — региональный и 300 — муниципалы. А у нас их на федеральном уровне 246. Диоксины — без проблем. Поймаем, отловим, смониторим.

— В Москве и области отслеживаются диоксины?

— В свое время это было передано Мосэкомониторингу, который находится в ведении правительства Москвы.

— А в Московской области?

— Отслеживается, когда надо. Мы делаем маршрутные измерения: это не стационарная сеть, а маршрутная — объезжаем и смотрим.

— Раз в год?

— Нет, раз в день, может, раз в неделю, зависит от программы наблюдений. Вопрос в деньгах. Вы можете хоть всю страну упаковать этими мониторинговыми станциями. Вопрос: деньги есть? И вопрос теперь к муниципалам и регионалам — выделяйте деньги, ставьте, мы готовы дать методики, мы готовы в свои лаборатории на анализы принимать, мы готовы всю эту систему информационно скомпоновать, у нас это все есть.

— Выходит, что претензии Генпрокуратуры обоснованы непониманием вашей работы?

— Просто Генпрокуратуре хочется, чтобы все делалось и без денег, но так не бывает. Мы им объясняем: коллеги, конечно, вы можете все ваши решения направить в правительство, но вывод будет один: для того чтобы это работало, необходимо определенное количество денег дать Росгидромету.

— А с возможным выбросом рутения, который фиксировался Росгидрометом осенью 2017 года, также возникла проблема именно из трактовки данных? Тогда речь об его «экстремальном» содержании шла именно на основе отчетов вашего ведомства.

— Смотрите, в 1995 году, а затем в 1998 году были приняты базовые документы взаимодействия органов власти по поводу мониторинга опасных процессов. Там написано, что все сравнивается относительно предыдущего периода: допустим, если в августе был фон 0, в сентябре он стал 0,1, то вы 0,1 сравниваете с 0 и получается экстремально высокий показатель. Если у вас в пять раз изменился фон — это у вас высокая величина. В десять раз — экстремально высокая. С предельно допустимой концентрацией (ПДК) это никак не связано. Кстати, мы наблюдали фон с июля месяца, и мизерная концентрация никого не интересовала. Но на фоне ажиотажа мы собрали шесть ведомств, провели исследование, определили четыре базовых варианта, отработали их.

— Что это все-таки было?

— У нас было четыре гипотезы: падение спутника с радиоизотопным источником, выброс на территории России, трансграничный перенос из сопредельных стран и перенос радиоактивного аэрозоля в верхних слоях атмосферы из других регионов мира. Но концентрация была минимальной, и источник определить не удалось. Чтобы его отследить, надо было найти значительные следы — а их нет. Мы помимо стандартного мониторинга провели маршрутное наблюдение по земле: пускали свои машины — мобильную радиометрическую лабораторию, которые замеряли все, что находилось по трассам, также пускали самолет, который измерял содержание радиоактивных веществ в средних слоях атмосферы. Фактически ничего нет. Если был бы значительный след, мы бы его нашли, но так как это было в сотни тысяч раз меньше предельной концентрации — найти ничего невозможно, проблематично. И после этого никаких вспышек больше не фиксировалось, сейчас все в норме.

— Все в норме именно на нуле, как было до этого, или есть какой-то фон?

— Он минимальный, на грани чувствительности приборов, и не отличается от значений, измеряемых в регионе до лета 2017 года.

«Мы не куркули и не жадины»

— Давайте вернемся к прогнозу погоды. Сейчас на сайте центральной обсерватории есть доступ к данным с локаторов Росгидромета России и Белоруссии. И там доступна только склейка европейской части России, и то с задержкой в несколько часов, а ранее была информация в режиме онлайн. Метеорологи-любители этим возмущены.

— Это была самая востребованная информация, потому что метеолокация нужна для сверхточных краткосрочных — скажем, 15-минутных — прогнозов. Это топ-1 по запросам.

— На который теперь введен режим секретности?

— Не секретности, просто серверы перегружены от запросов. А когда у вас сгорает сервер — у вас слетает вся система, сгорает резервный сервер — вообще все. Зачем это допускать? Запросов море идет: все хотят понимать, какие в ближайшие два-три часа ожидаются опасные природные явления. Это прекрасная вещь, она в каждом доме должна быть. Надеюсь, что в ближайшие годы мы запустим соответствующее программное обеспечение. А пока — это рынок. Содержание одного локатора стоит 8,5 млн руб. в год. Мы вложили в эти технологии здоровье и массу внебюджетных средств Росгидромета. Мы не куркули и не жадины, но когда вместо повышения нищенской зарплаты мы вкладываем в техническое развитие, то почему мы затем должны бесплатно отдавать полученные данные? Особенно тем, кто потом рисует красивую картинку и продает эти данные дальше.

— А физлицам вы можете продавать эти данные?

— Понимаете, чтобы корректно работать, должна быть некая методика расчетов, сколько это стоит. Если с крупными компаниями понятно, как рассчитывать, то с гражданами — непонятно. Отвечу по-человечески: у нас перегруз работников. И нам важнее сейчас застолбить определенное направление исследований, развить компетенцию — и тогда мы сможем заняться гражданами и найти партнеров, которые будут ими заниматься. Например, «Яндекс» сейчас получает радиолокационную информацию по трехлетнему соглашению с нами. Если «Яндексу» интересно — пусть развивает и это направление.

— Но вы до того намекали, что «Яндекс» часть данных получает от вас бесплатно?

— Соглашение распространяется только на данные по радиолокации.

— Расходы на это направление заложены в ваш бюджет?

— Нет. Инвестиционные расходы осуществлялись по целевым программам, а на содержание средств не выделяется. Но бюджетная политика — тонкий вопрос, я в него не лезу.

— То есть вы выкручиваетесь, продавая эти данные?

— И за счет значительной, скажем так, креативности.

У нас около 40 тыс. сотрудников на нищенской зарплате. И мы пытаемся доказать лицам, принимающим решение, что гидрометеорологическая информация — это самая востребованная информация в мире.

Это колоссальный, высокоприбыльный рынок, на котором доминируют англичане, французы, сейчас залезают китайцы, по некоторым аспектам работают японцы и американцы. Если в советские времена наша система была на первых ролях, то сейчас нас оттуда выбрасывают. Чтобы этого не допустить, мы свои скудные внебюджетные ресурсы вкладываем в развитие.

— Чем грозит разрыв в технологиях?

— Например, вернемся к предполетным прогнозам. ИКАО рекомендует выдавать прогнозы по сетке на карте три на три километра. Мы сейчас, исходя из имеющейся наблюдательной сети, вычислительных мощностей и программ, можем давать прогноз 11 на 11. А в будущем надо будет давать 1,5 на 1,5 или для городов — 0,5 на 0,5.

Если ИКАО с 2019 года переведет авиакомпании на сетку три на три или пять на пять, то даже наш первый борт будет вынужден предоставлять маршрут и запрашивать информацию у британцев.

Вычислительные мощности, гениально построенные принципы работы, прекрасные управленческие технологии и жесткий подход (ошибся с прогнозом — вылетаешь) обеспечат им монополию. Немцев понимание такой перспективы уже заставило восстанавливать свою метеорологию, не зависящую от британцев.

«Не хватало, чтобы нас еще в пробках обвинили»

— Успехи британцев связаны с полной перестройкой системы. Вы возглавили ведомство в конце прошлого года и теперь могли бы провести необходимые реформы. Что для этого необходимо?

— Реформа у нас готова. Первое — это рационализация наблюдательной сети: исходя из финансовых возможностей, работать и поддерживаться будет то, что критически необходимо. Второе — это инвестиционная составляющая: или деньги дает государство, или мы находим коммерческих партнеров, линейка продуктов практически определена, будем ее разрабатывать. И третье — работа с потребителями. Нам есть что предложить потребителю: погода нужна авиации, автомобильному, морскому, речному транспорту, сельскому хозяйству.

— Есть шанс, что, скажем, к 2030 году российская гидрометеорология сможет перейти на коммерческую основу?

— В 2030-м нынешним сотрудникам будет уже много лет, мы не собираемся ждать до выхода нашего состава на пенсию. Первыми через пять лет мы, конечно, не станем, но я надеюсь значительно повысить эффективность.

— Для простого обывателя такая реформа приведет к тому, что мы будем утром смотреть прогноз Росгидромета, а там: «В 18:00 в Крылатском будет дождь»?

— Без проблем. Вот посмотрите, когда в Москве в мае 2017 года был ураган, ни одной претензии в сторону Росгидромета не прозвучало, потому что за пять дней были выданы все штормовые предупреждения. По всем участкам, кроме взлетно-посадочной полосы Внуково (там ветер поднялся до 30 м/с), прогноз совпал на 100%. В тех местах, где погибли люди, там максимальные ветра не превышали 14–15 м в секунду, а мы давали от 17 до 21 максимум, поэтому прогнозы были точнейшие.

— Но в МЧС, которое ответственно за оповещение, тогда говорили, что якобы у Росгидромета была информация о ветре 27 м/с, что подразумевает оповещение жителей, но передавали 25 м/с, поэтому оповещения не было.

— Я таких обвинений не слышал. Предупреждение выдается за пять дней до возникновения по прогнозу опасного явления, а в день ЧС прогноз выдается каждые полчаса. Можно поднять весь реестр штормовых предупреждений, все они сохранены.

— Получается, что надо поменять систему оповещения и реагирования?

— После урагана в мае 2017-го был ряд совещаний с правительством Москвы, на уровне руководства МЧС, и дальше было совещание у президента. По нашей инициативе готовится с правительством Москвы и МЧС соглашение о создании системы прогнозирования краткосрочных быстроразвивающихся опасных явлений. Программа сформирована, деньги в бюджет правительства Москвы заложены, и с 2018 года начинаем ее реализовывать. Мы введем новые метеорологические станции, установим дополнительные локаторы, разработаем новое программное обеспечение и систему оповещения. По той же схеме решено работать на первом этапе и в других крупных городах, начиная с Санкт-Петербурга, Екатеринбурга, Новосибирска, Хабаровска, Ростова.

— Почему такая система не внедрена до сих пор?

— В крупных городах, помимо прочего, возникает еще проблема моделирования: необходимо понимать, как меняется погода в плотной застройке, например, возле высотных зданий. Это уже не просто прогноз по сетке, это моделирование, новое программное обеспечение, новые модели. Спутники тут не помогут, они не берут ниже 600 м. Но финансирование на это заложено пока только в Москве.

— Получается, что и реновация, и строительство в Москве более высоких зданий на месте хрущевок изменит погоду в московских районах?

— Профиль ветра изменит.

— А ваши специалисты участвуют в какой-то оценке перспектив? Вообще есть кто-то, кто этим занимается?

— Наработки есть, зарубежный опыт известен: например, китайцы в Пекине выдают прогноз каждые пять-десять минут, а местные службы в случае чрезвычайной ситуации обязаны прибыть на место за пять минут, чтобы развернуться, канализацию пробить или что-то еще.

— Нередко создается ощущение, что у нас координация со спасательными, а главное — с коммунальными службами куда хуже налажена: как ни снегопад — сразу пробки.

— От нас пробки, к счастью, не зависят, не хватало, чтобы нас еще в пробках обвинили.

— То есть координация у вас идеальная, вы так ее оцениваете?

— Идеала нет, но координация хорошая, работоспособная. Ежедневно в 8:30 оперативная связь между Росгидрометом и МЧС, в 9:00 еще раз подтверждаем прогноз на сегодня, завтра и еще на пять дней. В кризисной ситуации мы на связи каждый час — каждые полчаса. Проблем с тем, что кто-то что-то не передал, не существует.

Интервью взяли Галина Дудина и Ольга Никитина

По материалам: “КоммерсантЪ”