Интервью с создателем «Спутника V»
Инна Должикова — победительница премии Forbes Woman Mercury Awards 2021 года и одна из создательниц вакцины «Спутник V». Мы поговорили с ней о том, что помогло разработать ее в столь короткие сроки и почему в иммунологии и вирусологии так много женщин.
Инна Должикова — заведующая лабораторией Государственной коллекции вирусов ФГБУ «НИЦЭМ им. Н. Ф. Гамалеи» Минздрава России, одна из ключевых разработчиков вакцины «Спутник V». Она отвечала за доклинические исследования протективности (способности защитить от заболевания) вакцины. В премии Forbes Woman Mercury Awards Инна представляет всю свою команду ученых: восемь из 18 разработчиков вакцины — женщины.
Инна Должикова, спикер первого международного форума Forbes Woman Day, — о гендерном равенстве в бизнесе, политике, обществе, мире.
— Как вы попали в команду разработки вакцины «Спутник V»? За что вы отвечали?
— После окончания Московского университета в 2010 году я пошла работать в Институт общей генетики, однако спустя полтора года по совету подруги пришла на собеседование в Центр Гамалеи. В конце 2011 года я попала на собеседование к Денису Юрьевичу Логунову и с начала 2012 года стала работать в центре под его руководством. Основной костяк команды сложился еще до меня, но я туда, как мне кажется, органично влилась. Мы прошли большой и не всегда легкий путь вместе, перед нами ставили разные задачи, с которыми мы справлялись: это и вакцина от болезни, вызванной вирусом Эбола, и вакцина от ближневосточного респираторного синдрома, и иммунотерапевтические препараты против разных бактериальных и вирусных инфекций.
Когда случаи COVID-19 стали регистрировать за пределами Китая, в том числе в России, стало понятно, что заболевание серьезное, это не сезонная ОРВИ, летальность гораздо выше. Мы понимали, что нужно делать вакцину. У нас уже был опыт разработки похожих вакцин, поэтому мы понимали, как и из чего делать вакцину от COVID-19. Когда первые образцы были получены, началась та работа, за которую отвечала я, — доклинические исследования эффективности вакцины.
Чем в более жестких условиях у животных ты покажешь, что вакцина работает, тем выше вероятность, что она будет работать у людей.
Чтобы показать, что вакцина работает и защищает, нужна модель COVID-19 на лабораторных животных, где большинство животных погибало бы после заражения вирусом и где у животных воспроизводилась бы легочная патология, которая наблюдается у людей, болеющих COVID-19. Ведь чем в более жестких условиях у животных ты покажешь, что вакцина работает, тем выше вероятность, что она будет работать у людей. Началась тяжелая ежедневная работа. Ты каждый день должен много часов проводить в заразной зоне: заражать животных, взвешивать их, отбирать органы, оценивать, размножается вирус или нет, вызывает ли он повреждения в органах. Золотистые хомячки оказались восприимчивы к возбудителю этого заболевания: после заражения они болели, у них снижался вес, но они не погибали. А нам было важно разработать такую модель, в которой бы погибали все животные после заражения, ведь только такая модель позволяет показать, что вакцина действительно работает. Время поджимало, мы понимали, что у нас есть всего несколько недель, чтобы сделать летальную модель.
— Какую модель вы в итоге использовали?
— Возникла идея дать хомякам иммуносупрессивные препараты, которые будут тормозить иммунный ответ. Мы заразили таких хомяков и увидели, что они все погибают после заражения, у них в легких наблюдаются обширные повреждения — очень похоже на то, что врачи видят у людей с COVID-19. Именно на такой модели мы впервые показали эффективность нашей вакцины. Мы вакцинировали хомяков, потом давали им иммуносупрессанты (они хоть и тормозят иммунные реакции, но не влияют на антитела, которые уже сформированы в организме после вакцинации), заражали высокими дозами SARS-CoV-2 и каждый день смотрели, что происходит с животными.
Эмоции на самом деле непередаваемые. Ты заразил животных, через несколько дней вскрываешь их, чтобы посмотреть повреждения легких, и видишь, что у вакцинированных животных легкие совершенно чистые, розовенькие, будто и не было никакого вируса, а у контрольных невакцинированных животных легкие и вовсе не похожи на легкие: кровавое месиво с очагами отмирания, жуткое зрелище. И в этот момент ты понимаешь, что твой препарат работает. Дальше ты смотришь, как животные погибают после заражения, и видишь, что вакцинированные животные все живы, а вот контрольные невакцинированные все погибли. И в очередной раз убеждаешься, что вакцина работает. Это вдохновляет.
Вторая летальная модель, которую мы использовали для анализа эффективности вакцины, была на американских трансгенных мышах. Эти мыши несут рецептор АСЕ2 человека, через который вирус SARS-CoV-2 проникает в наши клетки. Если заразить таких мышей вирусом SARS-CoV-2, то они все погибнут. На такой модели мы тоже подтвердили эффективность нашей вакцины.
— Как вы чувствовали себя в таком напряженном графике работы?
— Это было время, когда физически тяжело, но эмоционально все были на подъеме. Тот восторг, радость и счастье, которые ты испытываешь, когда видишь, что твой препарат работает, защищает животных, не дает вирусу даже возможности проникнуть в их организм, моментально убивают накопившуюся усталость и дают тебе новые силы идти и работать дальше.
Мы также оценивали эффективность вакцины по уровню вируснейтрализующих антител: смотрели эти антитела в сыворотке крови у вакцинированных. Сначала в рамках доклиники у животных — у мышек, хомяков, обезьян, — а потом уже и в рамках клинических исследований у людей. Вируснейтрализующие антитела — это именно те антитела, которые связываются с вирусом и не дают ему проникнуть в наши клетки. По сути, это первый рубеж, который вирус должен пройти: ему необходимо попасть в наши клетки. А если у нас есть нейтрализующие антитела, то вирус легко пройти уже не может.
— Что помогло так быстро разработать вакцину? На темпы работы положительно повлияло то, что вы ранее уже работали над вакциной от другого коронавируса?
— Да, у нас уже был опыт работы над вакцинами. В России работа с аденовирусами, с векторами на основе аденовирусов началась еще в 80-х. Эта технология развивалась в России постепенно. Наш учитель Борис Савельевич Народицкий еще тогда начал всем этим заниматься, и у него было много учеников. Один из наиболее ярких — Денис Юрьевич Логунов — пришел в лабораторию в 2001 году и продолжил работу по развитию этого направления.
Когда в 2014 году началась вспышка болезни, вызванной вирусом Эбола, Минздрав поставил нам задачу разработать вакцину от этого заболевания. И мы разработали ее в короткие сроки, провели доклинические и клинические исследования за 15 месяцев. Исследования у животных показали, что вакцина защищает 100% приматов от летальной инфекции, вызванной вирусом Эбола. Клинические исследования показали, что наша вакцина безопасна и позволяет сформировать выраженный иммунный ответ у людей. Минздрав зарегистрировал вакцину для медицинского применения. Несколько позже у нас начались пострегистрационные клинические исследования в Африке, в Гвинее.
Когда возникла необходимость побороть СОVID-19, у нас все уже было в руках: и технология, и знания, и опыт, и сплоченная команда специалистов. Поэтому все получилось так быстро.
Потом, в 2017 году, перед нами поставили задачу разработать вакцину от ближневосточного респираторного синдрома, возбудителем которого является коронавирус MERS-CoV. Мы понимали, что вакцину нужно делать на рекомбинантных аденовирусных векторах. Для борьбы с большинством вирусных инфекций необходимо, чтобы иммунный ответ был полноценный — как антительный, так и клеточный. Чтобы этого добиться, идеальным вариантом является вакцина, которая сделана на рекомбинантных вирусных векторах. Мы начали исследования, была очень обширная доклиника, мы подбирали, в какой комбинации использовать векторы. Какой вектор использовать первым, а какой вторым? Какой белок из вируса лучше использовать, чтобы вакцина позволяла сформировать максимально полный иммунный ответ, который будет защищать от заражения? На момент, когда началась пандемия СОVID-19, наша вакцина от ближневосточного респираторного синдрома уже находилась на второй стадии клинических исследований. Так что, когда возникла необходимость побороть СОVID-19, у нас все уже было в руках. У нас были и технология, на основе которой была сделаны эти вакцины, и знания, и опыт, и сплоченная команда специалистов. Поэтому все получилось так быстро.
— Несмотря на то что в СМИ вышло достаточно много разъясняющих материалов о том, как устроена и работает вакцина, многие до сих пор сомневаются, стоит ли ее делать. С чем связано это недоверие?
— Люди всегда будут сомневаться. Сейчас у всех есть интернет, и человек, не обладая должным уровнем знаний, который что-то прочитал в Википедии, думает, что стал знатоком в этой области. Началась пандемия COVID-19, и все у нас стали вирусологами, иммунологами, инфекционистами. Все в короткий срок получили «второе, третье и четвертое» образование в интернете. Из-за отсутствия компетенций и знаний люди прочитают какую-то одну заметку и верят ей. А дальше начинают развивать идеи, которые были в этой заметке. Но при этом они не хотят просто сесть, досконально разобраться и понять, что же происходит.
Плюс большинство научных публикаций, конечно же, на английском, это все-таки международный язык. Не все люди хорошо владеют английским языком. А если и владеют, то, чтобы читать специализированную литературу, нужно обладать каким-то бэкграундом, которого у них, к сожалению, нет. Даже если они находят эти статьи, то разобраться в них иногда бывает весьма сложно. Поэтому им проще читать заметки какого-нибудь блогера, который говорит, что вакцинация — это плохо.
Как победить это недоверие? Нужно в целом повышать приверженность взрослых людей к вакцинации, которая сейчас, к сожалению, недостаточно высока. Для этого нужно проводить просветительскую работу с нашим населением, и в первую очередь среди врачей и медицинского персонала.
Около 99% людей, попавших в больницы с тяжелым течением COVID-19 и впоследствии скончавшихся, не были вакцинированы.
— Один из аргументов людей, которые сомневаются в эффективности вакцинации, — тот факт, что среди привитых также бывают случаи заражения. С медицинской точки зрения, как объясняется то, что человек все равно может заболеть?
— Причин на самом деле несколько. Основная причина в том, что мы все разные, и иммунная система тоже у всех разная. Иммунитет у всех по-разному формируется. У кого-то более выраженно, производится больше антител. У кого-то менее выраженно по разными причинам: особенности генетики, наличие хронических заболеваний, прием препаратов, которые влияют на иммунный ответ.
Вторая причина — в вирусной нагрузке, которую организм получает при контакте с зараженным человеком. Наша иммунная система — это, грубо говоря, крепостная стена, за которой мы живем. Если на нас нападет тысяча врагов, стена выдержит. Но если придет миллион или миллиард врагов, какая бы хорошая у нас стена ни была, ее можно пробить. Некоторые люди (в том числе и дети), которые заражены коронавирусом, являются суперраспространителями. У них могут быть совершенно слабые клинические проявления инфекции, но при этом они выделяют безумное количество вирусных частиц. И эта громадная многомиллионная армия вирусов может сломать нашу стену. Но при этом если человек был вакцинирован, то заболевание протекает в легкой форме и человек быстро восстанавливается, поскольку поствакцинальный иммунитет быстро заделывает дыры в нашей стене.
Да, среди привитых тоже есть случаи заражения, однако количество таких случаев во много раз меньше, чем среди непривитых. Важно понять, что вакцинация снижает риск заражения, но, к сожалению, не исключает его на 100%. Огромное количество научных публикаций подтверждает, что вакцинация позволяет снизить заболеваемость и колоссально снизить количество госпитализаций и смертей. На днях официальный представитель ВОЗ Маргарет Харрис заявила, что около 99% людей, попавших в больницы с тяжелым течением COVID-19 и впоследствии скончавшихся, не были вакцинированы, то есть смертность от коронавируса связана с отказом от вакцинации.
— Ситуация, когда в семье один человек заражается, а второй, все время находясь с ним рядом, нет, объясняется тем, что у второго, образно говоря, более высокая и прочная стена?
— Это во-первых. А во-вторых, опять же все зависит от человека и индивидуальной иммунной реакции. Также важно помнить, что не все заболевшие являются суперраспространителями и могут выделять жизнеспособный вирус.
— Вакцинация в России идет уже больше года, и возникает вопрос о ревакцинации. Появляются дискуссии о том, когда нужно — и нужно ли — повторно вводить вакцину. Каковы актуальные рекомендации на этот счет?
— Официальные рекомендации Минздрава, которые вышли в июне, — необходима ревакцинация через полгода. Если же вы переболели и не были вакцинированы, то через полгода нужно вакцинироваться. Постепенное снижение количества антител происходит и после болезни, и после вакцинации. Самый простой метод проверить это — измерить антитела. Клеточный ответ измерить гораздо сложнее и в разы дороже. В ситуации, в которой мы сейчас находимся, важно поддерживать высокий уровень антител, ведь постоянно появляются новые варианты вируса. И чтобы максимально обезопасить себя, необходимо проходить ревакцинацию. Для этого большинству достаточно использовать один компонент вакцины.
— Что касается новых штаммов: при каких условиях остановится процесс образования новых вариантов вируса? Как эту машину затормозить?
— Эту машину можно заблокировать, если добиться очень высокого уровня иммунной прослойки: если у нас будет порядка 80–90% людей с иммунитетом к вирусу SARS-CoV-2. Это переболевшие и вакцинированные. Без этого вирус не остановишь. Нужно понимать, что вирусу тоже хочется жить. И если он «видит», что не может нас заразить, поскольку у нас есть антитела, которые его блокируют, то он будет мутировать, чтобы выживать. Он будет мутировать, чтобы заразить нас и размножиться.
В университете нас как-то на семинаре спросили, в чем смысл жизни. Многие говорили: в том, чтобы получать удовольствие. Но верным ответом было — воспроизведение себе подобного, формирование потомства. Это касается всего живого. Хоть вирусы и находятся в пограничном положении: они живые, пока находятся в наших клетках, а когда выходят из клетки, то представляют собой просто комплекс органических молекул. Тем не менее им тоже нужно размножаться. И делать это они могут только внутри нас.
— Существуют ли методы, которые позволяют оценить, какой процент популяции уже обладает иммунитетом? Есть свежие данные по России?
— Есть информация, которую периодически предоставляет Департамент здравоохранения Москвы. По их данным, на сегодняшний день в Москве количество иммунных людей составляет около 60%. В интернете иногда проскакивает и другая информация: есть еще статистика с сайтов лабораторий, которые занимаются анализами уровня антител на коммерческой основе. Например, на сайте «Инвитро» есть раздел, где по Москве ведут учет людей, у которых есть антитела (люди, которые сами приходят сдавать анализы «на ковид» в лабораторию). По их последним данным, количество людей с антителами составляет чуть больше 35%. Но нужно понимать, что это платные анализы и данные могут быть не совсем верными. У меня в окружении очень мало людей, кто будет за деньги сдавать анализы на антитела. Думаю, что пандемия ударила по всем.
— Чем ваша лаборатория занимается сейчас, когда клинические испытания вакцины закончены?
— Во-первых, у нас еще есть «Спутник Лайт», однокомпонентная вакцина, которая как раз используется для ревакцинации. Сейчас завершается третья фаза клинических исследований по «Лайту». Также проводятся клинические исследования вакцины «Спутник V» у подростков. Помимо этого, у нас в Центре Гамалеи ведется большая работа по мониторингу вариантов вируса на территории Москвы. Мы видим, что вирус активно мутирует. Если появятся новые варианты, которые в ближайшее время могут распространиться, мы сразу будем исследовать эффективность «Спутника» против них. Посмотрим, как сыворотка вакцинированных будет нейтрализовать новые варианты вируса, исследуем, как вакцина будет защищать животных от заражения новыми вариантами вируса. Эта работа должна проводиться постоянно, поскольку нам важно максимально быстро понимать, работает вакцина против новых вариантов или нет. Если вдруг будет снижение эффективности, это мгновенный сигнал к тому, что нужно усовершенствовать вакцину, менять антигенный состав препарата.
Другой важной частью нашей работы является анализ вируснейтрализующих антител в плазме крови людей, которые переболели COVID-19: с марта прошлого года мы работаем с больницами Департамента здравоохранения Москвы. Переболевшие могут сдать плазму, и ее будут использовать для лечения больных. Но для того, чтобы понять, можно ли эту плазму использовать, нужно проверить, какой в ней уровень вируснейтрализующих антител, чем мы и занимаемся. По результатам этой работы часть плазмы, которая обладает высокой активностью в нейтрализации вируса, используется для переливания пациентам с СОVID-19, а та, в которой не так много вируснейтрализующих антител, используется для выделения антиковидного иммуноглобулина. Это огромная работа, которая занимает основную часть нашего времени. Очень много людей приходит сдавать плазму, объем работы колоссальный.
— Вы изучаете плазму только переболевших или также и вакцинированных людей?
— С конца июня к нам поступает плазма людей, которые были вакцинированы «Спутником». С июня им также разрешили сдавать плазму, ее тоже используют для лечения пациентов с СОVID-19. Это очень интересные данные, потому что некоторые люди были вакцинированы еще в прошлом сентябре, прошло больше 11 месяцев, и приятно наблюдать, что препарат, который мы сделали, работает — у этих людей по-прежнему высокий уровень нейтрализующих антител.
— По опыту моего общения с вирусологами и иммунологами складывается ощущение, что в этих областях медицины по сравнению с другими очень много женщин. Так ли это?
— Это действительно так. В иммунологии и вирусологии проводятся исследования, которые требуют кропотливого труда, сконцентрированности и внимательности. И очень часто получается так, что женщины по природе своей внимательнее ко всему относятся. Мы видим это по студентам, которые приходят к нам сначала на практику, а потом работать: девочки сильно отличаются от мальчиков, они более аккуратные.
— Вы упомянули свой опыт работы в Гвинее, где вы проводили исследования вакцины от вируса Эбола. Могли бы рассказать подробнее про эту командировку?
— Я была там два раза, каждый раз месяца по полтора. В Гвинее у нас шли клинические исследования вакцины для профилактики болезни, вызванной вирусом Эбола. Исследования проводили в госпитале, где работают местные врачи. Мы наблюдали за тем, чтобы в полной мере регистрировались нежелательные явления, поскольку это важно для нас, а также оценивали, как формируется иммунитет у добровольцев. До этого мы оценивали иммуногенность вакцины в России, но иммунный ответ может быть разным у людей разных рас. Важно было понять, будет ли вакцина так же хорошо работать там, где она потом действительно будет нужна.
На территории госпиталя у нас была собственная лаборатория. Это был мобильный госпиталь, все помещения — контейнеры. Его можно в любой момент взять и перевезти. В таких контейнерах мы жили и работали. И там было здорово работать, потому что на пять совмещенных рабочих контейнеров было два человека, — мы приезжали парами. Не надо было стоять в очереди, чтобы воспользоваться каким-то прибором. Плюс у тебя нет интернета, нет связи. Тебе никто не может дозвониться: сидишь спокойно, музыку включил и работаешь.
— Вакцина от Эболы еще не вошла в применение?
— Вакцина зарегистрирована в России. Также у нас есть африканские патенты. Но сейчас, поскольку нет такой большой вспышки, наша вакцина не применяется.
— Как вы думаете, в будущем еще будет необходимо ее использование?
— Честно скажу, я бы не хотела, чтобы были еще вспышки вирусов Эбола или Марбург. Все-таки у них очень высокая летальность. Пусть лучше такой необходимости не будет.
Анастасия Андреева
По материалам: “Forbes”
