Накануне годовщины создания «Молодой гвардии» наши корреспонденты беседуют с Ольгой Сапрыкиной – одной из участниц антифашистского подполья.
Встретиться и побеседовать с этой легендарной женщиной, единственной оставшейся в живых из той «Гвардии», нам помогла ветеран Великой Отечественной войны, отважная санитарка, освобождавшая Краснодон в 1943 году и дважды форсировавшая Днепр, давний друг и наставник ДДМ Мальвина Яковлевна Лебедева (Радошовецкая).
Январский мороз в ночной степи зол и колюч. Снег-предатель скрипел под ногами так громко, что, казалось, шаги обессиленной девушки, бредущей неизвестно куда – главное, чтобы подальше от Краснодона – были слышны на всю округу, оккупированную полгода назад гитлеровцами.
Страшно – слово не то! Однако и в поселке оставаться нельзя: накануне фашистские полицаи арестовали почти всех подруг и ребят, комсомольцев – участников поселкового отделения подпольной организации «Молодая гвардия»… И мама, и тетя не без труда уговорили Олю: «Уходи из поселка! Своим друзьям ты все равно не поможешь, так хотя бы попытайся спастись…»
– …По морозной степи я шла в туфельках, – вспоминает Ольга Степановна. – Теплой обуви и одежды у меня не было. На тонких чулках образовалась толстая корка льда, и в какой-то момент я уже почти не могла двигаться. Выбившись из сил окончательно, присела в сугробе. Думала, всё – уже никогда не встану…
– Кто же вас все-таки спас?
– Дело было под утро. Прохожий разглядел меня в предрассветной мгле. Растормошил, привел к себе домой. Это уже не наш был поселок, не Краснодон.
– Кем же оказался спаситель?
– Вы не поверите – немцем! Но нашим, из давно обрусевшей семьи. Неподалеку от Острой Могилы еще во времена императрицы Екатерины Великой обосновалась немецкая колония. Гитлеровцы этих людей не трогали, считали своими. Но и меня фашистам «свои» не сдали. Хозяйку дома, куда я попала, звали Эльзой. Дней пять она лечила меня, выхаживала – ведь я сильно обморозилась.
– Выходит, подпольщицу из «Молодой гвардии» немцы спасали… от немцев?
– Не от немцев спасали меня – от фашистов, захватчиков моей Родины, а также их самых подлых прихвостней – полицаев.
Не думали, что война – это надолго .
– Вы могли бы всё рассказать по порядку: откуда родом, кто ваши родители, как оказались в Краснодоне?
– В семье я самый младший ребенок – последыш. У меня была одна сестра и два брата. А всего у родителей было десять детей, шестеро умерли…
Отца я не знала: он погиб от шальной пули еще до моего рождения. Мы жили в Орловской области. Это 1924-й год. Я родилась в день смерти Ленина, в этот же вечер – 21 января 1924 года. Моей старшей сестре, Шуре, было 17 лет. Она старалась маме как-то помогать, но жилось все равно очень трудно. К тому же родня отца нашу маму отчего-то невзлюбила. Презрительно звали ее хохлушкой, хотя она наполовину гречанка и была очень красивой женщиной. Поэтому мама решила ехать к своей родне – брату и сестрам, в поселок Краснодон. Там она устроилась работать в шахтерскую казарму, где жили сто шахтеров. Каждый день нужно было пропаривать их кровати от клопов, мыть полы. По ночам мама стирала и гладила белье – так что хлеб наш был очень соленым…
Сестра Шура, когда подросла, стала работать на шахте, но упала, повредила ногу. Правда, замуж вышла удачно: хороший попался ей человек – командовал отделом кадров. Они потом в Москву перебрались. Когда старший брат подрос, тоже на шахту пошел. Потом и младший начал работать – в механической мастерской, но тоже ногу сломал – ехал на облучке, упал, а на него плита 25-пудовая… К счастью, выжил и потом с фашистами, как и все, воевал.
– А как жилось вам?
– Да неплохо: много было подруг, с мальчишками дружить не боялась… С первого по шестой класс я училась в поселке Краснодон (не путать с городом, который также назвали в 1938 году, от поселка это два часа быстрого ходу).
– В Краснодоне была одна школа?
– В поселке – одна. В ней учились и многие будущие молодогвардейцы: Тоня Елисеенко, Тоня Дьяченко – моя двоюродная сестра, Женя Кийкова, Володя Жданов. И, конечно, Коля Сумской – руководитель отделения организации «Молодая гвардия» нашего поселка.
– То есть вы были знакомы с первого класса?
– С кем-то с первого, а кто-то был на класс-два младше или старше меня. Среднюю школу я оканчивала уже в Виннице, куда в конце 30-х годов переехал мой старший брат и забрал нас с собой. Вернулись с мамой обратно уже после начала войны, в августе 41…
– Думали, что немец сюда не доберется?
– Да, это считалось эвакуацией. А фашистское нашествие мы вообще какое-то время считали недоразумением: не сомневались, что через месяц – другой наша армия разобьет немцев, и мы вернемся к прежней, мирной жизни. Мы даже теплой одежды с собой не взяли: легкие платья, туфельки. А в Краснодоне-то жить было практически негде. Маму одна сестра приютила, а меня поначалу знакомые: все нас прекрасно знали – поселок-то небольшой. Потом я жила у маминой сестры, тети Лёли – Елены Ивановны Дьяченко.
– Чем занимались?
– В тот год я окончила десятилетку, вот только аттестат зрелости получить не успела… В Краснодоне сначала работала на почте, потом, когда летом 42 года стало ясно, что немцы рвутся к Сталинграду и наших мест им не миновать, как и многие из ребят, отправилась на строительство оборонительных сооружений под Ворошиловградом. Меня даже в армию хотели зачислить, но не успели. Наши рванули за Донец, я было с ними, но тут вспомнила о маме – как она без меня? – и осталась.
Оккупация
– Немцы зашли в Краснодон жарким июлем 42-го – это красочно описано в романе Александра Фадеева «Молодая гвардия». Но вы нашествие наблюдали своими глазами: проза художественная и жизненная сильно разнятся?
– Понимаете, я эту книгу до сих пор не читала: после войны очень много работала, а потом зрение подвело, сейчас вообще мало что различаю… Правда, кинофильм Сергея Герасимова посмотреть успела – он мне понравился.
Действительно, когда пришли оккупанты, стояла жара. Но немцев я видела мало, проезжали они на трехместных мотоциклах, довольно быстро.
По нашему поселку в основном шли румыны с какими-то тележками и повозками – вот те тащились медленно и противно, но продолжалось это недолго. В поселке они практически не задерживались.
В городе – другое дело. Мне рассказывала сестра, которая в то время жила в городе, что колонна немецких мотоциклистов показалась ей бесконечной. А вечером они пошли по дворам: ночевать. И хозяев вроде бы как не замечали: не обижали особо, но хозяйничали, будто в собственном доме. Брали, что хотели, и нужду справить могли где угодно, без всяких стеснений…
В городе немцев было полно, а в нашем поселке всего трое. Они занимались хозяйственной деятельностью. Зато полицаев собралось много, и вели они себя хуже фашистов.
– Как именно?
– Это были сущие звери! Вроде бы как свои – из казачков в основном. Но они люто ненавидели советскую власть и нас, комсомольцев. Выслуживаясь, в январе 1943 года арестовали почти всех наших ребят. Потом жестоко избивали, пытали раскаленными прутьями, звезды вырезали девчонкам на теле, бросали полуживыми в шахту…
– Кто предложил вам бороться с фашистами?
– Я дружила с Колей Сумским, он рядом жил. У него отец был сердитый и сестра – Мария… Так вот, я дружила с Колей, а к нему приходил Володя Жданов. Маму Володи, кажется, звали тетя Лида. Помню, что когда-то Ждановым моя мама стирала белье. Потом давала мне узелок: вот отнеси тете Лиде… Но все это было задолго до войны.
Володя Жданов – высокий, крепкий парень. А Коля был тоненький, стройный… Оба на год моложе меня. Встречаясь, мы думали, что же дальше будет? Война поломала прежнюю жизнь, которая теперь нам казалась особо счастливой и желанной. Дошло до того, что есть стало нечего. Оставалось одно: идти по окрестным деревням, хуторам, менять какие-нибудь вещи на хлеб. А там жили казаки. Были среди них зажиточные, очень богатые. Немцам они были только рады. Простых работяг – шахтеров – ненавидели. Но вот если придешь к такому, и какая-то вещь им понравится, могли дать ведро пшеницы или кукурузы. У меня никаких вещей не было, но я ходила с ребятами, и что-то мы добывали. Но вещи, пригодные для обмена, вскоре закончились. Оставалось одно – идти в поле, собирать колоски или искать неубранные колхозами поля свёклы, подсолнуха.
– Но ведь не «хлебом единым» жив человек!..
– Вкус настоящего хлеба мы начали забывать… Но я понимаю, о чем вы. Конечно, сидеть и тупо ждать, когда нас угонят в Германию, никто не желал. И вот однажды Коля с Володей решили позвать поселковых ребят и провести комсомольское собрание. А где? Лучше всего было сделать это в поле – там можно было еще разжиться колосками пшеницы. Идти решили порознь, чтобы не привлекать внимания. По дороге на то собрание я увидела на столбе листовку. Подошла, чтобы прочитать, но не успела. Откуда не возьмись, появился полицай и потащил меня на станцию Семейкино – это от поселка в трех километрах, а от места, где мы должны были собраться, наверное, в двух. Начальник полиции спросил, сколько классов я окончила. Говорю: десять. И тогда он назначил мне наказание: десять ударов кнутом. Там было такое низкое помещение – деревянный домик, где прежде для магазина рубили туши коров. Стояли огромные чурбаки и столы длинные. Но было чисто, аккуратно, все побелено. Меня подвели к столу. И один говорит: ложись. Как это ложись? – спрашиваю… Тогда он схватил меня и плечами прижал к столу. А второй в это время намотал на руку резиновый жгут и стал хлестать по спине. Я насчитала семь ударов и потеряла сознание.
В тот день на мне было красивое ситцевое платье с короткими рукавами-крылышками… Когда кровь выступила через платье на спине, они меня освободили и бросили на скамейку, которая стояла у входа. Там я отсиделась-отлежалась, и уж не помню как, но к вечеру собралась с силами и все-таки добралась до дому, вся в крови. Тетя Лёля, увидев меня, запричитала… Несколько дней я могла лежать только на животе, и тетя меня лечила. А потом ко мне пришли ребята…
– Они благополучно провели свое собрание в поле?
– Да, это уже были не просто ребята – а патриоты из поселкового отделения антифашисткой подпольной организации «Молодая гвардия». Только я об этом тогда не знала. Коля Сумской стал ее руководителем, поддерживал связь с городским руководством организации. Он подошел ко мне, погладил по руке и сказал: «Ну, что, вместе будем могилу немцам рыть?»
Я, конечно же, согласилась.
Могила
фашистам
– И как же вы рыли эту могилу – у вас ведь не было даже лопат, не говоря об оружии!?
– Да все можно было найти при желании! Ребята и оружие в полях, где шли бои, собирали, и взрывчатки имели приличный запас. Но главное – это листовки. Когда я окрепла и встала на ноги, тоже стала их расклеивать. Листовки мне поначалу приносили ребята, а потом я и сама стала их писать. С советских самолетов иногда сбрасывали газеты, мы их собирали и переписывали тексты. Знали, что немцам приходится несладко под Сталинградом, верили, что очень скоро они снова пройдут через Краснодон, но уже в обратном направлении.
– Что конкретно писали – не припомните?
– Наши листовки призывали всех советских людей, попавших в оккупацию, не падать духом: мол, наше дело правое… Вот простейший например: «Братья и сёстры! Верьте: Красная Армия придёт! Боритесь против немца, не работайте на оккупантов, не давайте немцу нашего хлеба».
Писали это, как правило, на листках из школьной тетради, большими печатными буквами, простой чернильной ручкой. Листовки мы развешивали везде, где только могли. Даже на заборе полиции умудрялись повесить, даже на спине полицейского Володя Жданов каким-то немыслимым образом ее прикрепил… Потом Володя собрал радиоприемник, и на чердаке Коли Сумского мы слушали и записывали сводки Совинформбюро.
А в канун праздника Октябрьской революции мы вывешивали флаги на шахтах. Я, как говорят, стояла на шухере…
– Пронесло?
– Тогда – да. Но однажды меня с листовками все-таки прихватили. Полицай наставил винтовку и говорят: «Стой, коммунистка! Куда идешь?» Я начала отпираться – не коммунистка вовсе, еще молодая, но тот ни в какую. Двое их было, повели в полицию. Это уже декабрь, перед началом «комендантского часа». На мое счастье уже стемнело, к тому же шел снег, и пока меня вели, я успела сбросить из рукава все листовки в придорожную канаву.
– Вас снова избили?
– Досталось и в тот раз. Хотя и не было при мне ничего такого, но стали расспрашивать: где мои братья, чем занимаются? Я сказала, что один брат воюет – на Великой Отечественной войне. Тут же с размаху полицай влепил мне пощечину и пояснил: «Война у нас – освободительная, и это нужно знать твердо…» Удар был очень сильный, я едва на ногах устояла. Потом меня посадили в камеру с женщиной – Кособрюховой Марией Ивановной. Она когда-то была председателем поселкового совета. Мария Ивановна меня обняла и говорит: ты молодая, выживешь, а я вот, наверное, погибну.
– Что же с ней стало?
– Да ничего, вскоре выпустили. К «Молодой гвардии» она отношения не имела.
– С вами что сделали?
– На другой день заставили ямы копать для забора, но к вечеру отпустили домой.
Боялась шевелить память.
– Известно, что для расправы над молодогвардейцами была привлечена свора извергов и садистов численностью более семидесяти человек, в том числе такие преданные немцам полицаи, как Авсецин, Бауткин, Давиденко, Дидык… Вы кого-то из этих нелюдей знали?- По фамилиям – нет. К тому же мне удалось избежать кровавой расправы.
– Неслыханно повезло?
– Без дрожи вспоминать те дни я и сейчас не могу. В январе 1943 года, ранним утром – еще затемно – к тете Лёле, где я жила, прибежала моя двоюродная сестра Валя, родная сестра Тони Дьяченко. Сказала: «Тоню арестовали, мама просит, чтобы ты пришла». Родители Тони – мои тетя Шура и дядя Коля – жили в казарме возле пятой шахты. Я как была в ситцевом платье, сверху накинула пальто и даже чулок надеть не успела – побежала к родне.
Тетя Шура встретила меня неласково, сказала: «Ты втянула Тоню в эту организацию, ты во всем виновата…»
– Так и было?
– Не совсем: Тоня на год младше меня, но раньше стала молодогвардейцем. Какое-то время я даже не знала об этом: все-таки жили мы по законам конспирации. И это притом, что мы часто встречались, общались. Ближайшими подругами Тони была Женя Кийкова и Лида Андросова – они рядом жили. Тоне веселая, хохотушка. А у меня приличный голос, я знала все песни, и девушкам нравилось, как я пою… Когда мы собирались, тетя Шура давала нам что-нибудь покушать…
И вот тетя Шура сказала, что Тоню забрали ночью на воротке. Вороток – это такой колодец, с крестообразным воротом, с помощью которого тянули из шахты бадьи с углем. Всех комсомольцев, которые были известны полиции, тогда выгнали на этот вороток. Меня, как комсомолку, никто толком не знал, я же в последние годы не была прописана в Краснодоне – поэтому в первый момент не тронули…
– Хотя и били в полиции вас регулярно…
– Но если бы знали что-то серьезное обо мне, точно б убили!
Когда тетя Шура мне о Тоне сказала, я говорю: ну, наверное, мне нужно идти в полицию. А в это время прибежала тетка Лёля, ее сестра, у которой я жила, и говорит мне: приходили за тобой, сказали, что если не явишься в полицию, они заберут твою маму. И как же мне быть?! – спрашиваю. Никак, – ответила тетя Лёля. – Сначала нужно пойти домой и одеться, а потом решим, что делать. Мы пошли к дому тети Лёли, уже рассвело, и по дороге нам попалась Симка Полянская, она вышла из дома. В руках валенки. Вот говорит, несу брату Юрке – в полицию… Спрашивает меня: а ты еще ходишь? – Да, отвечаю, но сейчас пришли и сказали, что маму заберут, если я в полицию не приду. Симка говорит: ты сиди дома, никуда не выходи, я в 12 часов зайду. Я ответила: хорошо…
У тети Лёли меня встретила перепуганная мама, я оделась и стала ждать Симку Полянскую. Раньше я с ней не общалась, слышала лишь, что перед войной эта девушка была секретарем комсомольской организации в школе. А вот ее брат, Юрий Полянский, был молодогвардейцем, его я знала прекрасно.
(окончание – в следующем номере “НВ”).
