Специальный корреспондент «Новых Ведомостей» Марат Хайруллин вместе с гуманитарной помощью добрался до Донецка. Сегодня мы публикуем его первый репортаж
Медикаменты для Стрелкова
Мы начинали грузиться на каких-то заброшенных старых складах на окраине Москвы. Несколько столичных предпринимателей, скинувшись, наняли небольшой грузовичок, который мы вместе с водителем Юрой и забили «гуманитаркой». В основном – медикаментами, продуктами и одеждой. Часто попадались пакеты с надписью «Лично Стрелкову». Затем до вечера петляли в пробках ближнего Подмосковья, собирая груз по небольшим магазинам и складам. В самом конце мужики, помогавшие нам загружаться на последней точке, посмеиваясь, забросили в кунг несколько здоровых тюков.
Уже когда мы перегружались в Ростове на машину, пришедшую с украинской стороны, один из тюков порвался, и стало понятно, почему так веселились наши грузчики – мы везли в Донецк, в том числе, несколько тех самых ватников, которые несколько дней назад публично попросил прислать главнокомандующий ДНР Игорь Стрелков. Его слова о том, что они нужны ему осенью, вызвало в интернете буквально лавину комментариев. И вот теперь эти ватники – зеленые, стеганные, хорошо знакомые тем, кто служил в советской армии, мы реально везли в окруженную столицу ДНР.
На границе, где-то в районе ростовского Донецка нас встретили ополченцы ДНР – жилистые, загорелые дочерна ребята в старой камуфляжной форме. Представлялись они довольно странно:
– Миша, – протягивает руку здоровенный круглолицый парень лет тридцати и обязательно добавляет: – Медведь.
Это не псевдоним, а позывной. Его в обязательном порядке имеет каждый ополченец. В ожидании «окна» прячемся на промышленной окраине шахтерского городка от солнцепека среди заброшенных шахт в чахлой тени редких деревьев. Нас собирается уже целый караван – уазик-«буханка» ополченцев, старая «Нива», за рулем которой гражданский паренек, пробирающийся в Донецк за родственниками, и простреленный в нескольких местах украинский автобус, с которым мирные жители Донецка связывают свои надежды на спасение и выживание. От границы до Донецка – триста с лишним километров, узкая полоска земли, которую контролируют ополченцы. Причем контролируют довольно условно – украинская армия постоянно атакует трассу, пытаясь перерезать этот канал снабжения. И вот на этом видавшем виды автобусе ополченцы вывозят из Донецка беженцев – исключительно женщин и детей, причем, прежде всего тех, у кого нет иных возможностей выехать.
Обратно такие грузовички везут в Донецк собранную по крупицам помощь. Можно представить, какая ответственность лежит на тех, кто, рискуя жизнью, водит такие автомобили под огнем противника. О них слагают легенды. Водитель грузовика, который следует в нашем караване, совсем еще молодой человек, чем-то похожий в своей смешной шляпе на Афоню в исполнении Куравлева. Может, поэтому у него такой веселый и необычный позывной: «Трояк». Он регулярно гоняет свой грузовичок от российской границы в Донецк. Трояк родом из Донбасса, работал в России. А как началась война, бросил все, вернулся в родные края и стал возить гуманитарную помощь. В нашем отряде он признанный авторитет, к его мнению прислушиваются все, даже командир ополченцев, возглавляющий караван.
Кто был на войне, знает, что здесь приходится много ждать. Причем самое неприятное, что не знаешь, сколько и чего. И мы ждем, изнывая от жары. Медленно течет час за часом. Я присматриваюсь к ополченцам, они какие-то другие, более настоящие что ли, без этого жирка благополучия, равнодушия и цинизма, которыми успели покрыться за «тучные» годы в России многие из нас. Они готовят на портативной плитке бесхитростный обед из макарон с тушенкой, а потом, поев, закуривают. Причем закуривают непонятно что – какие-то жалкие обломки «примы», которые они достают из целлофанового пакета.
– Ох-хо, с едой еще так сяк, а вот с куревом просто беда, – вздыхает пожилой боец.
– Что, купить некогда? – удивляюсь я, подсаживаясь к нему.
– Ни некогда, а не на что, – улыбаются ополченец. – Мы уже три месяца на войне, никаких денег нам не платят. Да мы их и не ждем.
Сегодня в украинских СМИ сегодня идет открытая дискуссия о том, сколько платить своим бойцам на передовой. Особенно остро стоит вопрос в карательных батальонах нацгварди, видимо, потому что им приходится выполнять самую грязную работу. А этим карателям противостоят люди, которые идут под пули, не думая ни о каком вознаграждении. Позже, пожив среди бойцов ополчения и вообще среди республиканцев – как Донецке, так и на передовой – я убедился, что у этих людей элементарно нет денег. Иногда они не могут позволить себе бутылку воды из магазина, не говоря уже о пачке сигарет. Было такое впечатление, что им вообще не нужны деньги. Главное – разогнать карателей.
Конвой
Наше ожидание затянулось, и нам пришлось заночевать прямо в машинах. Проводник с той стороны появляется только поздним утром, когда донбасскую степь вновь затопило удушливой, пыльной жарой. Наша колонна построилась и по безлюдному разбитому проселку, петляющему среди терриконов, выдвинулась в поле. И только здесь я оценил мастерство Трояка, севшего за руль грузовика с гуманитаркой. Перед началом движения меня усадили в «Ниву». Один из бойцов весело посоветовал моему водителю – интеллигентному молодому парню:
– Смотри, не отставай…
И вот Трояк, возглавивший нашу колонну, задает по колдобинам такой бешеный темп, что мы на своей потрепанной легковушке с трудом поспеваем за ним. О том, что мы уже за границей, я понял, когда колонна въехала в поселок Изварино и останавилась у сельской администрации. Перед зданием – невысокий памятник Ленину, обложенный мешками с песком. На голову вождя пролетариата натянули солдатскую каску, а у его ног сидела девушка в военной форме. Она нервно курила, зажав между ног старый «калаш». На заднем дворе очень много людей с оружием, наши ополченцы куда-то уезжают и возвращаются уже с оружием. Круглолицый добродушный Медведь в бронежилете с пулеметом на перевес выглядит просто исполином. Мы вновь выстраиваемся в колонну (нашу «Ниву» ставят второй, сразу за «буханкой» ополченцев) и выезжаем на трассу Луганск-Донецк, которая на сегодняшний день является единственной ниткой, связывающей Донецкую республику с Россией.
Мы несемся по плохому асфальту сломя голову, среди бескрайних холмистых полей. Километрах в пятидесяти от границы начинается совершенно пустая местность, деревни и городки, которые мы проезжаем, кажутся вымершими. Мне уже доводилось участвовать в таких конвоях, и основное чувство, которое испытываешь, когда едешь по открытой, как стол местности – это чувство беззащитности. Украинские войска могут появиться в любой момент, это чувствуется и по напряженным лицам ополченцев, которые едут, выставив в окна спущенное с предохранителей оружие. В передней машине сидит даже боец, не выпускающий из рук РПГ-7. Насколько я понимаю, нас спасает только то, что украинцы практически полностью потеряли свою авиацию и вертолеты.
Жизнь теплится только вокруг блокпостов ополченцев, которые контролируют все наиболее важные точки трассы. Причем на каждом блокпосту свой фольклор. Иногда попадаются забавные надписи. Например, «Обама – редиска… Яценюк – пид-р…». А иногда – надписи, от которых щемит сердце: «Одесса наша Хатынь – не забудем, не простим». Это грозное: «Не забудем, не простим…» видишь чаще всего. Глядя на потемневшие лица парней с оружием в руках, стоящих рядом с этими надписями, понимаешь, что они действительно не простят…
Везение кончается на выезде из большого города Красный Луч:
– Стой, стой, впереди «нацики», прорвались на танках, – тормозят нас на посту ополченцы…
Где-то там, в низине, у небольшого поселка Миусинск идет бой – все грохочет и в белое знойное небо поднимаются мрачные клубы черного дыма. Ополченцы раздраженно покрикивают на тех, кто вопреки запрету, пытаются все же проехать:
– Разворачивайтесь, жить надоело…
Наш конвой прячется за деревьями в придорожной низине. Бойцы устраивают совещание. Я вновь настраиваюсь на долгое ожидание неизвестно чего. Неожиданно со стороны Минусинска прорывается несколько машин с ополченцами:
– Ну стреляют конечно, но проехать можно, главное внимательно, – сообщают они нам. Это становится решающим аргументом.
– Видишь, проехать можно, – восклицает Трояк и решительно садится за руль…
И вновь мы сломя голову несемся навстречу грохоту и дыму. На въезде в поселок нам одна за другой попадаются три горящие машины – «Газель» и две легковушки. По характерному запаху артиллерийского пороха я понимаю, что подбили их только что. Но трупов рядом с ними мы, Слава Богу, не увидели. Наша колонна, закладывая немыслимые виражи, но не сбавляя скорости, с диким визгом колес, объезжает горящие автомобили. Дорога неожиданно делает резкий поворот, и мы оказываемся в безлюдном поселке, который колонна пролетает за считанные минуты. Продолжая петлять, мы вдруг выскакиваем к большому блокпосту, охраняющему въезд на мост через речку Миус. Пост сложен из мощных блоков, за которыми стоит несколько больших палаток. Мы выходим из машин и вдруг понимаем, что пост совершенно безлюден – на веревках сушатся солдатские тельники, из печки на кухне курится дымок, и вокруг ни души в застывшем полуденном зное.
– По машинам, все мигом, быстро отсюда, – зычно командует наш старшой. И, мгновение спустя, мы пролетаем мост и натыкаемся с другой стороны еще на один пост. И с безмерным облегчением я вижу на нем наших бойцов – их легко узнать издалека по георгиевским ленточкам. Причем обстановка здесь более менее мирная – бойцы сидят в теньке, правда, не выпуская оружие из рук. Трояк резко тормозит у кибитки, откуда струится аппетитный дымок.
– Они там мясо жарят, надо поесть, – появившись минутой позже, деловито сообщает он.
– Какой жрать, поехали давай, – кричит наш старшой. – Еще неизвестно, что там впереди…
Впереди у нас еще один большой город – Снежное. Это уже зона ответственности армии Донецкой республики, до этого была зона Луганской республики. Дорога из заросшей деревьями низины вновь выскакивает на открытую, пустую местность. И вдруг я вижу на обочине пожилую женщину в инвалидном кресле. Эта картина до сих пор стоит перед моими глазами: выжженная степь, дикая жара, неимоверное напряжение – и эта спокойная аккуратная женщина в кресле-каталке, с иконой на коленях и блюдцем для подаяний на земле. Мы проносимся мимо за какие-то секунды, но мне кажется, что я даже разглядел умиротворенное выражение на ее белом лице.
От Снежного, форпоста ДНР, до Донецка всего 80 километров, но тем не менее дорога остается пустой до самого Шахтерска, на въезде в который стоит большой блок-пост с огромной надписью: «Дикий пост. Очень страшный!».
Но для нас этот «страшный» пост означал, что наш конвой почти добрался до дома. Правда, проезжая по Шахтерску, мы убедились, что совсем недавно здесь шли тяжелые бои – часто попадались сгоревшие машины, разрушенные здания. Но это уже была наша земля, находящаяся под контролем ополчения. Еще через полчаса мы въехали в Донецк – красивый, чистый город, в котором даже бегают троллейбусы и о войне напоминает, кажется, только относительное безлюдье. Правда, довольно скоро я понял, что это впечатление было обманчивым. Но это потом, а пока я был счастлив, что добрался до относительно безопасного места.
Мы доехали до бывшего здания СБУ Украины, которое теперь стало штабом ополчения. Наш конвой здесь финишировал. Прощаясь с ребятами, я хотел сказать, что только здесь, в Донецке, проехав весь путь от Москвы, я начал понимать цену каждой посылки, доставленной сюда. Хорошо бы ее понимали и у нас в стране.
Очарованный доктор
Следующим утром я с местным журналистом Андреем возвращаюсь в Снежное, снимать военный госпиталь. Андрей – еще одна небольшая легенда этой войны. Он стрингер телеканала «Звезда» и одновременно военкор, приписанный к местному политотделу. Передвигается на стареньком «Москвиче» с пулевыми пробоинами на лобовом стекле. И позывной у него соответствующий – «Москвич». Машина время от времени перегревается под беспощадным солнцем и не желает заводиться. Поэтому Андрею приходится поливать бензонасос водой – иначе «Москвич» ни за что не тронется с места. Вот такая боевая машина…
Снежное, в котором до войны жило около 70 тысяч жителей, сегодня находится на переднем крае обороны. С одной стороны от него находится самая высокая точка Донбасса – Саур-Могила, которую ожесточенно штурмуют украинские военные. С другой стороны, через город проходит трасса Донецк-Луганск, которую пытается именно в этом месте перерезать каратели из нацгвардии. Делается это согласно стратегическому замыслу киевского командования – бои здесь особенно ожесточенные. Снежное регулярно бомбят. По дороге в госпиталь мы с Андреем останавливаемся и долго снимаем жилой дом, в который попала авиабомба.
В военном госпитале нас встречает главный доктор Владимир Иванович, похожий на постаревшего Хемингуэя. Он показывает нам свои владения – старую одноэтажную библиотеку, приспособленную под госпиталь:
– Здесь стены покрепче, вот мы и перебрались сюда, – говорит он. – Я вообще-то анестезиолог, но приходится оперировать самому. Поскольку мы близко к передовой, конечно, всех раненных сначала везут сюда. Тяжелых отправляем в Донецк, а кого можем – оперируем здесь. Медикаментов пока хватает, но самая тяжелая ситуация, конечно, с персоналом – нет ни хирургов, ни сестер. Гражданские специалисты разъехались. На весь Снежный всего один медпункт кроме нашего, где работают два терапевта. Насколько я знаю, такая ситуация на всем донецком фронте…
Владимир Иванович водит нас по палатам, окна в которых заложены книжками. В душном полумраке спят раненные бойцы.
– Вот наша операционная, – показывает он небольшую комнатку, где стоят складные хирургические столы. – Имеется неплохой инструментарий, есть даже аппарат анестезии Фора, а вот хирургов и персонала не хватает.
Провожая нас на улице, Владимир Иванович вдруг спрашивает:
– А вы крещенные? У нас сегодня праздник, день Святого Пантелеймона-целителя. Здесь рядом купель, где икона с его мощами. Я туда вчера бойцов возил, представляете, у одного такая тяжелая ангина была, окунулся и сразу прошло. Хотите окунуться?
Мы соглашаемся. Доктор как-то даже радостно спешит в свою библиотеку-больничку, возвращается с деревянным крестиком и протягивает мне:
-Ты без креста, на вот, надень…
На потрепанном «Москвиче» Андрея мы вместе с Владимиром Ивановичем направляемся в Реминовку – шахтерскому поселку всего в трех километрах от Саур-Могилы.
– Я родился здесь, в Снежном, – рассказывает доктор. – Моя мать рассказывала, что когда фрицев выбили оттуда, она ходила хоронить наших бойцов. Так они просто отодвигали тело и копали могилку прямо под ним. Так лежали, земли не видно. И вот теперь опять бои за Саур-Могилу. Нельзя ее отдавать, – вздыхает он.
По дороге мы заезжаем в храм Пантелеймона-целителя попросить благословение на съемку у батюшки. Настоятель, имени которого я так и не узнал, выходит с вечерней службы и быстро осеняет нас:
– Благословляю, благословляю… Вы осторожнее там, в лощине, говорят, местные разглядели почти сто танков, прячутся в овраге, прямо у вас по пути…
– Да мы в объезд, через деревню, – успокаивает его Андрей.
Батюшка похож больше на школьного учителя. Белый, сияющий на солнце золотыми куполами храм стоит на холме. А через несколько домов от него лежат в зеленке несколько десятков бойцов ополчения. И хорошо слышно, как совсем рядом идет бой. Бойцы пропускают нас, только узнав Владимира Ивановича. И вновь мы петляем по пустым деревенским улицам, пока не останавливаемся у маленькой часовенки с купелью. Вокруг нее цветут красивые розы, которые поливает из ведра статная женщина в платке – матушка Оксана.
– Снимать в купели нельзя, только снаружи, – несколько посуровев, говорит она, глядя на мою камеру.
Я спрашиваю ее, почему она не уезжает. Лицо матушки смягчается:
– Да некуда нам ехать! – Она опускает ведро, прислоняется к стене и на секунду задумывается – Уехали бы в Россию, да денег у нас нет. Который месяц зарплату не платят.
А помолчав, добавляет:
– Да и зачем ехать-то? Бог дает такие испытания! Сейчас время молится и каяться, а не бегать… Знаете, здесь в такой день сколько народу-то было, не протолкнуться. Со всей округи приезжали, даже из-за границы. А теперь никого… Вот такие времена пришли… Куда бежать-то?
Потом мы стоим в маленькой темной часовенке, матушка Оксана читает молитву, а мы все крестимся и повторяем:
– Отче наш, спаси и храни…
Вслед за Владимиром Ивановичем встаю на колени и целую большую старинную икону Пантелеймона-целителя. После чего мы с Андреем по очереди под молитвы, которые нараспев читал доктор, окунаемся в ледяную купель.
– Кресты не снимайте, носите обязательно, – говорит матушка Оксана на прощание мне и Андрею, оказавшемуся атеистом. Мы благополучно возвращаемся назад в Снежное, и доктор на прощание обнимает нас на прощание как родных. А мы уезжаем в Донецк…
Ужинали мы уже в темноте в здании СБУ. В молодой Донецкой республике пока нет денег, но всех, кто служит ей и борется за нее, кормят бесплатно. В небольшой столовке мы с Андреем берем первое (борщ с килечкой) и второе (каша с куриным крылышком). И вдруг я натыкаюсь взглядом на листочек с написанными от руки строчками: «Дорогие наши, родные, кушайте на здоровье. Мы все для вас сделаем. Вы не отступайте только, не дайте фашистам убить нас».
Я смотрел на девчонок, которые наливали борщ с килечкой с перехваченным горлом, и чуть в голос не расплакался в этой очереди бойцов увешенных оружием.
Так закончился мой первый день на этой войне.
Марат ХАЙРУЛЛИН г. Донецк.
Фото: vk.com
