О своем новом фильме и о том, какое кино нужно современному зрителю, рассказывает известный режиссер Андрей Кончаловский
После несчастья, которое произошло в его семье (дочь режиссера, пострадавшая в результате ДТП, до сих пор не вышла из комы), Андрей Сергеевич не часто появляется в публичном пространстве. Обо всем говорят лишь его фильмы.
Вот и сейчас все обсуждают новую ленту Кончаловского — «Рай», которая успела получить «Серебряного льва» на Венецианском кинофестивале, а теперь вошла еще и в шорт-лист премии «Оскар» в номинации «Лучший фильм на иностранном языке».
Действие фильма разворачивается в годы Второй мировой войны во Франции и Германии, главные роли исполняют жена режиссера Юлия Высоцкая, Виктор Сухоруков, Петер Курт, Филипп Дюкен…
Проект — международный. Успех — тоже, он в буквальном смысле переходит все границы. Значит, есть повод высказаться. И хотя о личной жизни Андрей Кончаловский говорит скупо — что вполне объяснимо, то о кино может рассуждать бесконечно.
«Мы их понимаем, они нас — нет»
— Андрей Сергеевич, фильм «Рай» изначально задумывался как международный проект. Скажите, есть ли существенная разница между работой российских и заграничных киногрупп?
— Разная ментальность. Но сложность заключалась еще в том, что люди, которые работают у меня в группе, во-первых, никогда не смотрят на часы — не думают о том, когда закончится съемка. Они работают эмоционально-вовлеченными. А в Германии — либо прямо, либо поперек, — а по диагонали ничего не происходит. Например, немцам было странно, что мы могли задержаться на два часа. Или, наоборот, отрабатывали сцену не двенадцать часов, а шесть. Приехали, сняли — и закончили. Мы уезжали, а те оставались сидеть еще, отрабатывая свою зарплату… Многие вещи им были непонятны. Но в этом смысле просто наши ментальности не совпадают. Я бы даже так сказал: мы их понимаем, а они нас — нет. Это что касается технических вещей. Ну а с артистами никаких проблем не было. Все, что надо было делать — они делали.
— В фильме рассказывается о серьезных исторических событиях. Какими документальными источниками вы пользовались?
— В нашем распоряжении были все доступные источники, и мы привлекали консультантов всякого рода. Скажем, я узнал, что в концлагере (часть истории разворачивается именно там — Ред.) могло быть все, что угодно. Там были и кинотеатры, и публичные дома, и так далее. Это был город со своими общежитейскими правилами. Но одновременно с этим любой человек там мог умереть в любую секунду. Разница между этой жизнью и той — ценность человеческой жизни. В концлагере она не стоит ровным счетом ничего. И когда так происходит, то возникает какое-то другое представление о свободе.
— Как, думаете, немцы воспримут ваш фильм? Санкций не боитесь?
— Бояться санкций — это накрыться подушкой и никуда не выходить. Пустят — не пустят… Ну, не пустят сначала — потом все равно же пустят. Вообще, мне кажется, что немцы будут смотреть эту картину с некоторым ужасом. Оглядываясь и боясь сказать, что они думают по этому поводу…
«Рай начинается при жизни»
— Андрей Сергеевич, сами-то вы верите в рай и в загробную жизнь?
— Я не могу вам ответить прямо на этот вопрос. Иногда верю, а иногда — нет. Могу сказать словами Сергея Капицы, что я — православный буддист. Рай начинается, еще когда мы живы. И вы можете в него попасть, если у вас гармония внутри. То есть рай — понятие объемное. А что там происходит дальше после нашей смерти — мы не знаем. И, слава Богу, что не знаем…
— Вы затронули тему Второй мировой войны, не показывая при этом боевых действий. Будете ли снимать кино о другой войне — современной?
— Я не считаю своим долгом показывать все ужасы, которые происходят в мире: в Сирии, Ливии, Судане… Есть очень много мест на земле, где случаются страшные катастрофы, разрушаются человеческие жизни. Но мне кажется, что назревает другая проблема — возможности мировой войны из-за воды. Уже многие на эту тему выступали. И это более глобальная история, которая меня интересует. Но — совершенно другая…
— Как вы думаете, меняет ли кино человеческое мировоззрение?
— Я не думаю, что какой-то фильм вообще что-либо и когда-либо может изменить. Или что литература может что-то изменить. Если бы так было, мы бы с вами жили бы в раю. Уже столько великих произведений создано, а мы все как-то далеко от идеала. Глобально фильм изменить не может ничего, но дать пищу для мыслей и рассуждений он может. Вы знаете, что зрители делятся на тех, кто ест в кино попкорн, и тех, кто не ест. Вот мы с Юлей (супруга Кончаловского Юлия Высоцкая. — Ред.) делаем фильмы для тех, кто не ест попкорн. Я, кстати, постараюсь, чтобы на время проката нашего фильма он не продавался.
«Я кино не смотрю»
— Но тут как раз возникает другой вопрос, — продолжает режиссер. — Зачем зритель ходит в кино? Он может уходить после просмотра фильма в хорошем настроении, или, скажем, полным светлыми слезами. Но потом он встречается с реальностью — в троллейбусе или в метро — и жизнь берет свое. Мы продолжаем жить жизнью, которая была «до». Есть очень небольшой процент людей, на которых искусство может оказать радикальное влияние в их жизни. Вообще, когда люди увлекаются каким-то произведением искусства, они хотят вернуться в детство. «Детство» в данном случае означает — что они верят в то, что происходит на экране. И вот это детское живет в каждом человеке. Он переживает, как ребенок… Лучше детских лиц на хорошем спектакле я ничего никогда не видел — полная вовлеченность. И если фильм понравился, то он понравился не голове — а сердцу, душе. Чему-то такому, чего словами не объяснить. Про себя же могу сказать, что мне дороги все те люди, которые смотрят мое кино. Даже если их очень мало. Одно время у меня была такая история: мне хотелось, чтобы все люди мои картины смотрели, и все любили. Но это практически невозможно, поэтому сейчас мне интересно другое. Не все мои фильмы могут воспринимать. И это не обязательный пункт.
— 2016-й был назван годом российского кино. Какие новые работы вам понравились?
— Вы знаете, я кино не смотрю. Не потому, что мне лень, а потому что я — эгоист, честно говоря. И абсолютно самодостаточен. Я хочу посмотреть кино тогда, когда (через год или два) кто-то вдруг скажет: «А ведь это очень хорошая картина!» То есть она должна пройти какое-то испытание временем, и тогда ее я посмотрю. Может быть. Но это не значит, что я не имею представления о том, что творится в нашем кино. Вижу молодых людей, с ними встречаюсь, общаюсь. И думаю, что у нас очень счастливая пора в кинематографе. Во-первых, сейчас время свободы от 90-х. Потому что в те годы снимали только то, что нельзя было снимать до 90-х. Но это был такой уровень правды, который можно назвать чернухой в какой-то степени. Потом был период, когда нам надо было снимать «как у них» — то есть, в Голливуде. Об этом у нас говорили даже чиновники — надо конкурировать. А Голливуд не снимает американского кино — он снимает продукт, который к этой стране не имеет почти никакого отношения. И это смешно все было. А вот теперь, после всего того, что было, возникла школа режиссеров, которые не снимают продукт, а пытаются выразить себя. Возникло авторское кино, русское кино — как хотите, назовите. Мне и самому сейчас интересно снимать не то, как человек играет, а то, как он живет…
Валерия Хващевская
“Новый вторник”
