Его время пришло с развалом СССР, когда пал «железный занавес», открыли границы, пришла свобода
Ричард из «Иду на грозу», Виталий Бонивур из «Сердца Бонивура», Француз из «Трактира на Пятницкой»… Знаменитый актёр, снявшийся в более 100 фильмах, внешне вполне успешный, обласканный фортуной и властью, всегда улыбающийся красавчик и любимец женщин – с фотографий за 6 советских копеек, продающихся в каждом киоске. Однако мало кто знает, что на самом деле в СССР не было более «несоветского» актёра, чем он – Лев Прыгунов. Многие годы, почти не скрываясь, он дружил и общался с такими же вольнодумцами из числа творческой интеллигенции, даже выучил английский, чтобы в подлиннике читать запретную литературу. А «самое страшное» – периодически прилюдно высказывался в тонах и словах, «порочащих гордое звание советского человека». Естественно, об этом все, кому надо, знали и реагировали. Гнобить не гнобили, но жизнь отравляли основательно. В результате можно только гадать, в скольких хороших картинах ему не дали себя проявить.
Сам Лев Георгиевич своё «советское кинотворчество» оценивает критически: «Порой снимался во всяком д…е», «Треть своих картин я вообще ни разу не видел!» Но как истинный профессионал он ни от одной своей роли не отказывается – всегда выкладывался по полной и оставлял частичку себя.
Его время пришло с развалом СССР, когда пал «железный занавес», открыли границы, пришла свобода… Прыгунов навестил Бродского в Америке, два раза по полгода жил в Англии. Вернулся. Развал российского кинематографа актёр перенёс философски. Пока «кина не было», ушёл с головой в живопись, занимался реставрацией старых картин. О 1990-х он говорит кратко: «Живопись меня спасла». Кстати, по собственному признанию, одно из самых мощных потрясений от «загнивающего Запада» состояло в том, что за десяток проданных в Америке своих картин он заработал в шесть раз больше, чем за 28 лет своей профессиональной актёрской деятельности. Не менее сильное потрясение случилось ещё через несколько лет, когда выставка «главного антисоветчика советского кино» прошла не где-нибудь, а в Музее революции. На фасаде этого исторического здания на Тверской улице висел его пятиметровый портрет – увеличенное фото из сериала, где он сыграл криминального авторитета, идущего в мэры. Он не скрывал, что от этой трагикомичной ситуации испытывал особо острые чувства. Так же как и от другой. Однажды в компании гостивших у него двух генералов КГБ в отставке он, от души смеясь, воскликнул: «Ребята, 50 лет вы меня не выпускали из страны, а теперь я могу ехать куда угодно, а вы сидите здесь. Как всё меняется!»
В актёрство его вернул Голливуд: начиная с 1995-го Прыгунов снялся в десятке крупных заокеанских проектов – «Экспресс до Пекина», «Святой», «Цена страха»… Российская пресса его тут же окрестила «нашим Джеймсом Бондом». А вскоре и «новое русское кино» появилось.
В последние годы Лев Георгиевич снимается нечасто. Зато пишет прекрасные картины, издал несколько сборников стихов и чудесную книгу мемуаров «Сергей Иванович Чудаков и др.» – о ярких личностях советской эпохи, о том времени и себе. По-прежнему серьёзно увлекается восточной философией и китайской гимнастикой тайцзицюань. Да и правдоискательского своего духа не утратил: при каждом удобном случае жёстко высказывается о наболевшем. Например, о том, что «Россия никогда не будет мировой кинодержавой, уж слишком мы отстали от мировой культуры за последние десятилетия». Плюс коррупция, жадность и воровство продюсеров в этом самом «новом кино».
Мальчик плюнул в портрет сталина
– Лев Георгиевич, сразу хочется спросить: откуда корни такого неприятия советского образа жизни и всего того, что было в СССР?
– Мой дед по матери был священником, имел приход в селе Красногорское Тюменской области. Умер он мученически: в 1919-м красные его за волосы тащили через всё село по грязи – на расстрел. Но его отбили верующие. После этого дед занемог и через неделю умер. Моя мама была 14-я, последняя дочь в семье. И «клеймо поповской дочери» висело над ней всегда.
– Как это проявлялось?
– Её пытались арестовать дважды. В 1928-м, когда ей было 18 лет, её «взяли», кинули в погреб. Но влюблённый в неё какой-то парнишка ночью взломал замок, вывел её из погреба, посадил в лодку… Выкрал! Маме удалось проплыть 60 км по реке, потом сесть в поезд и уехать в Ташкент, куда к тому времени перебралась вся её семья. А парня того поймали и расстреляли.
– Даже так!
– Это мне мама рассказывала. В Ташкенте она тяжело заболела тифом. И это её спасло, потому что её опять пришли арестовывать энкавэдэшники. Увидев, что девчонка при смерти, махнули рукой: «Да она всё равно сдохнет!» Испугались сами заразиться – в Ташкенте свирепствовала эпидемия тифа – и ушли. А мама выжила! С отцом они познакомились раньше, его прислали в сельскую школу, где она преподавала литературу, на практику. И он в неё влюбился! Когда узнал, что она в Ташкенте, поехал туда, не зная адреса, и каким-то чудом нашёл. А потом они уехали в Алма-Ату, где я и родился.
– Чем занимался ваш отец?
– Он был биологом-практиком, орнитологом и потрясающим таксидермистом – делал великолепные чучела из любой птицы. Он и меня научил. К сожалению, он погиб, когда мне было 10 лет. Вообще это очень тёмная история… Не верю, чтобы отец, прошедший две войны, способный неделями жить в горах, вдруг оступился со скалы и разбился.
Я это исключаю совершенно! Отец оставил мне два ружья, прекрасную библиотеку по биологии. Каждый день я вставал в 6 утра и уходил в горы. Один или с ребятами. У нас была компания парней, из которой все потом стали биологами, кроме меня. Мы могли узнать любую синицу, дрозда, дубоноса или урагуса по звуку или траектории полёта.
– Почему же вы не продолжили семейную традицию?
– После школы я поступил в пединститут и два года отучился на биолога. Но за эти два года многое в моей жизни изменилось. Во-первых, я оказался невероятно влюбчивым, а во-вторых, встретил компанию, которая была умнее всех в городе, и в первый же день понял, что я был полным идиотом. Ну просто полным!
– В каком смысле?
– Я внешне был хорош собой, очень резкий, думал, что очень остроумный. Один день я продержался на своих «штампах», а потом этого стало не хватать… Я жил – как Маугли: целыми днями в горах, стихов не знал. А это были студенты филфака – интеллектуальная молодёжь. Любители джаза, стиляги, все, естественно, пижоны. Но главное – блестящие знатоки литературы, поэзии, истории, кино, музыки, причём в основном западной. Когда я стал общаться с этой компанией, я прочитал несметное количество книг – открыл для себя Бунина, Куприна, всего Бальзака перелопатил, всерьёз увлёкся импрессионистами, которые по тем временам считались «врагами народа» наравне с фашистами и империалистами. И я совершенно сошёл с ума от их живописи. Примерно к этому времени я понял, что из меня педагог никудышный и надо искать что-то своё. Спасло то, что я всё быстро схватывал, впитывал, как губка. Ещё повезло – видно, через гены передалось – я всегда сторонился пионерии, комсомолии. Мол, я занимаюсь птичками, и оставьте меня в покое. И меня не трогали.
Правда, забыл сказать: ещё в 12 лет произошло событие, перевернувшее моё представление о жизни. Моя тётушка купила самый по тем временам лучший радиоприёмник «Балтика». И я, гостив у неё, поймал и ночи четыре подряд слушал «Голос Америки». Помню, у меня волосы дыбом встали от того, какие там страшные вещи говорили про Сталина и про Советский Союз. Но самое ужасное, что я мгновенно понял: всё это – чистая правда. Поэтому, когда в 1953 году умер Сталин (я очень хорошо этот день запомнил: уроки отменили, мы пошли в парк, где услышали знаменитую речь Маленкова), я смотрел, как все рыдают, и боялся не сдержать смеха или улыбки. Такой переворот уже произошёл в моей душе. Клянусь, говорю это абсолютно искренне.
– Лев Георгиевич, да вы с детства диссидентом были!
– Хуже – я был «махровым антисоветчиком».
– Неужели для этого достаточно было послушать «вражеские голоса»?
– Этого было достаточно, чтобы открыть глаза и ясно всё увидеть. Никогда не забуду, как в 1950-м мальчик-казах, у которого расстреляли родителей, на уроке встал и плюнул в портрет «вождя народов». Он учился в пятом классе нашей школы. Об этом случае сразу узнал весь город, а мальчик вдруг исчез неизвестно куда. Ещё через неделю умер «от разрыва сердца» наш любимый директор школы. А я до сих пор уверен, что его убили – ему было 40 лет всего. Потом в течение пары месяцев в каждом классе на задней парте сидел энкаведист в штатском, и из школы один за другим вскоре «пропали» несколько учителей. Через два года Алма-Ату потрясла другая трагедия: «звезда» соседней школы, отличник-девятиклассник по имени Роберт застрелил начальника областной милиции и одного из чекистов, пришедших его арестовывать.
– За что он их?
– Его отца – генерала Красной Армии – расстреляли в Москве сразу после начала войны, потому что он был немцем. А его жену, знаменитого профессора-венеролога, вместе с сыном сослали в Алма-Ату, где она лечила от сифилиса и гонореи всю верхушку правительственную и энкаведистскую. Роберт и его мать погибли в перестрелке, а в газете потом написали, что этот 16-летний юноша «возглавлял вооружённое до зубов подполье, целью которого было убийство Сталина». Но все в городе понимали, что это полная чушь. На самом деле его пришли арестовывать потому, что он был слишком хорош, не такой, как все, и этим выбивался из общей серой массы.
Расскажу ещё одну потрясающую историю – одну из самых ярких в нашем институте, когда он раскололся на две части. В Алма-Ату приехал знаменитый красавец актёр Михаил Кузнецов. И вдруг в деканат звонят. Оказывается, дежурная гостиницы «Алатау», где он остановился, видела, как из его номера на рассвете выходила студентка КазПИ – Казахского национального пединститута. В этот же день в громадном актовом зале собрали общее комсомольское собрание, вызывали её. Накинулись: «Что ты делала ночью в гостиничном номере?» Девушка ответила: «Какое ваше дело?!» «Если ты сейчас не раскроешь всю правду, мы тебя исключим из института и из комсомола!» – «Мне плевать на ваш институт и ваш комсомол!» Встала и ушла. Конечно, её выгнали и исключили. Вот это был поступок – такого я никогда не забуду…
Но что делать – тогда все были «под колпаком», на многих было досье. Когда я поступил в Ленинградский театральный институт, туда следом дошло моё досье тоже. Суть его была в том, что я «крайне неблагонадёжен».
– Откуда вы это узнали?
– Случайно. Не буду рассказывать, как, но, когда после окончания вуза меня брали к себе два хороших театра в Ленинграде, а меня отправили в Якутск, я не удивился. Правда, в Якутск я, естественно, не поехал, а укатил сниматься в Москву – в главной роли в картину «Утренние поезда».
Утраченные грёзы
– Мы перескочили момент, почему вы вдруг решили стать артистом.
– Просто понял, что могу играть, что это моё. У меня было очень много энергии – я читал стихи, играл в спектаклях филфака, и многие говорили: «Ты должен стать артистом». Я сначала отвечал: «Какая сцена, когда у меня бентамские курочки королевские?!» А потом созрел. Между прочим, Алма-Ата в смысле творческой атмосферы была прекрасным городом. Там было много сосланных – очень много русских, немцев, жила потрясающая интеллигенция. Во время войны туда эвакуировали МХАТ, «Мосфильм»… Я видел, как Александр Файнциммер снимал «Котовского». Вот как интересно! В моей жизни было три мощные параллели. Первая – как раз с Файнциммером. Мне было года три, когда на моих глазах по Берёзовой аллее (знаменитое место под Алма-Атой) нёсся Котовский на тройке. Став постарше, я знал наизусть файнциммеровского «Овода» – с молодым Стриженовым и гениальным Симоновым. А годы спустя я снимусь у Александра Михайловича в одной из самых моих любимых ролей – в фильме «Без права на ошибку». Вторая параллель – с итальянской лентой «Утраченные грёзы» Джузеппе Де Сантиса, где снялась самая красивая женщина того времени в мире – Сильвана Пампанини. Красоты просто безумной! Это был мой самый любимый фильм – я плакал на нём всегда. А через 11 лет Де Сантис утвердит меня в картину «Они шли на Восток», которая круто изменит мою жизнь.
И наконец, Татьяна Самойлова, с которой я потом вместе работал в одном театре! «Летят журавли» я увидел в 10-м классе. Она была для меня в этом фильме ну чем-то запредельным, концом света! Более мощной актрисы тогда даже близко не было. Когда она входила в зал, где было 100 человек, у всех мурашки бежали по коже, все цепенели! Но советская власть её сломала, довела до психушки. В те годы на Западе ей предлагали любую роль за любые деньги, а в СССР – какая мука для такой актрисы – два года её вообще не снимали. Я вообще не представляю, как и на что она тогда жила – абсолютно не приспособленная к жизни, не от мира сего. Прошла через неслыханные унижения. Вы можете себе представить: за ней на Венецианском кинофестивале даже в туалет ходили и не отходили ни на шаг два амбала-кагэбэшника в штатском.
– С какой целью?
– Боялись, что сбежит из СССР. Это она сама мне рассказывала! В конце концов ей разрешили сняться в «Анне Карениной» и с тех пор ни одна актриса (а я много «Анн Карениных» видел) не смогла сыграть лучше неё.
– Параллель в том, что спустя энное количество лет она возьмёт у вас автограф?
– Мы встретились на приёме в честь премьеры фильма «Они шли на Восток», где она тоже снималась, в кинотеатре «Октябрь». Вижу – прямо ко мне идёт сама Татьяна Самойлова. И говорит: «Дайте, пожалуйста, ваш автограф». И мы обменялись автографами. Я был счастлив!
Сергей Иванович чудаков и др.
– Вы попали в ныне знаменитую ленинградскую литературно-поэтическую компанию тех лет. Расскажите об этом поподробнее.
– Самыми уважаемыми из поэтической богемы Питера были две компании: Бродский, Найман, Бобышев, Женя Рейн и вторая – Лёша Лифшиц, Миша Ерёмин, Владимир Уфлянд, Володя Герасимов, Лёня Виноградов, Саша Шарымов. Я в Москве познакомился с Ерёминым и Виноградовым, причём через Серёжу Чудакова – одну из самых уникальных личностей Москвы.
О нём мало кто знает, поэтому несколько лет назад я написал книгу «Сергей Иванович Чудаков и др.».
– Чем же он уникален?
– Никто так не знал кино, особенно иностранное, как знал Чудаков. Тарковский и Эфрос к нему прислушивались, Хуциев побаивался его категорических советов. И вообще это был самый остроумный человек в Москве. Кроме того, фантастический поэт!
В 1972 году прошёл слух, что он насмерть замёрз в одном из парадных в 30-градусный мороз. Мы его три дня оплакивали, в смысле пили водку, поминали, вспоминали невероятные истории, с ним связанные. А потом, в апреле, я иду мимо Никитских ворот, а навстречу идёт как ни в чём не бывало… Серёжа Чудаков. Как мираж… Ха-ха-ха!!! А ведь даже Бродский купился на его «гибель» и посвятил ему гениальные стихи «На смерть друга».
– Кстати, как вы познакомились с Бродским?
– В 1963 году я попал в компанию его друзей. А в 1965-м, на третий или второй день после его возвращения из «норинской ссылки», мы встретились. Отметили его приезд в ресторане «Нева». К тому времени я уже знал все его стихи, многие наизусть, и был в Бродского влюблён как в человека и гениального поэта. Но его ближайшим другом не был, он таких людей, как я, называл «кореша». Мы были хорошими приятелями. Я его обожал, а он мне это позволял.
В нашем маленьком кругу все его считали великим и называли В.Р. – Великий Русский.
– Согласитесь, не каждый «кореш» может похвастаться, что будущий Нобелевский лауреат подавал ему кофе в постель, первому читал свои новые стихи…
– Соглашусь, но всё так и было. Не каждый может похвастаться, как я, что две ночи провёл в его маленькой полукомнатке и мы с Иосифом спали на одном диване. (Смеётся.) В 1972 году он эмигрировал, и увиделись мы только в феврале 1989-го, когда я поехал за Америку и три дня у него пожил. Замечательные дни были! Бродский присылал мне из Америки все свои книги с автографами. Он подарил мне свою Нобелевскую речь – их всего 300 экземпляров, у меня 33-й экземпляр с шикарным автографом и отпечатком лапы его любимого кота Миссисипи. Бродский – самый умный человек, которого я когда-либо встречал в жизни. У китайцев есть понятие «совершенномудрый человек», то есть тот, кто называет вещи своими именами. Я могу назвать Иосифа совершенномудрым.
– Как это проявлялось?
– Ироничный, очень смешливый, невероятно остроумный и чуткий. Он всех понимал, всех видел насквозь, и у него был железный принцип: никогда не врать. Ложь в любом её проявлении ненавидел и всегда говорил, что думает. Кстати, очень много врагов у него из-за этого было. Меня потрясают такие его простые строчки: «Я сижу у окна. Вспоминаю юность. Порой улыбнусь, порою отплюнусь». Или: «За рубашкой в комод полезешь – и день потерян» – это так точно сказано.
– Почему Бродский так рано умер – в 55 лет?
– Он очень много курил даже после двух перенесённых инфарктов. Плюс наследственность – его отец, Александр Иванович, был сердечником и тоже рано ушёл. Ну и жизнь, безусловно, у него тяжёлая была, а он очень всё близко к сердцу принимал… Вспомнил забавный эпизод. В 1970 году Бродскому американцы подарили крутую по тем временам куртку Wrangler. И когда мне предложили сниматься в фильме «Меж высоких хлебов», он дал мне её на съёмки. Так что самое интересное для меня сегодня в этом фильме – я в кадре в куртке Иосифа Бродского.
Актёр нон грата
– У вас был необычайно яркий дебют – «Увольнение на берег», «Утренние поезда». Что потом случилось, что вас некоторое время не снимали?
– Это не совсем так. Меня снимали всегда, по две-три картины в год, просто меня не снимал «Мосфильм». Это случилось как раз после картины Джузеппе Де Сантиса «Они шли на Восток».
– Если не ошибаюсь, это был чуть ли не первый советский совместный проект с иностранной кинокомпанией.
– Именно так. А я был первым актёром, который играл роль иностранца в иностранном фильме. И попал туда не просто случайно, а после целого нагромождения случаев. Хотите расскажу?
По первоначальному замыслу ключевую роль итальянского солдата Баццоки должен был играть Энтони Перкинс – величайшая звезда Америки. Но он потребовал за неё миллион долларов, что тогда было не по карману ни «Мосфильму», ни итальянской «Галатее». Тогда на эту роль приехал сниматься молодой Питер Фолк (позже знаменитый Коломбо, у нас его почему-то называют Фальком). У него был контракт на 150 тысяч долларов. Но когда режиссёр увидел, что у Фолка один глаз стеклянный (а эта роль была очень важна для Де Сантиса – она была автобиографической), он начал искать другого актёра. Его ассистенты «перелопатили» всех молодых артистов в Европе. Катастрофа – месяц простоя, а подходящего нет. И в этот момент кто-то режиссёру подсунул мою фотографию. Они меня
отыскали в кафе «Националь», где я тогда был завсегдатаем и где тогда собиралась вся московская богема. Де Сантис посмотрел мои фильмы, увидел меня… И всё!
– Интересно, какой контракт вам предложили?
– 600 рублей. Но на съёмках в Полтаве возник конфликт. В нашей группе было около 100 человек, а кормили нас как скотов: варили еду в двух котлах, и в дикую жару к ним выстраивалась очередь. Я снимался больше всех и уставал так, что еле ноги волочил, но всегда вставал последним в очередь за этой баландой.
А итальянцев кормили отдельно – в вагончике-ресторане с молоденькими официантками. Главный гэбист картины – второй режиссёр – всё время мне читал нотации: «Даже близко не подходи к итальянцам!» «Как же так – я же итальянца играю?! Мне нужно смотреть, как они двигаются, жестикулируют». – «Издалека смотри!» Вот такой бред. И однажды после многочасовых изнурительных съёмок я сорвался: швырнул на землю алюминиевую миску со щами, катался по земле и в истерике кричал всё, что я о них думаю. Потом встал, отряхнулся, зашёл в итальянский вагончик и сказал: «Теперь я буду питаться только здесь!» После этого я завтракал, обедал, ужинал с ними.
– Для тех времён это был реальный поступок. Понимали, что вам сразу «волчий билет» полагался?
– А мне его и дали! Отныне для «Мосфильма» «актёр Прыгунов» не существовал. Ну и гэбисты, естественно, приняли свои меры. Сколько раз меня приглашали сниматься в «капстраны», они меня не выпускали. Приходит телефонограмма из отдела культуры ЦК: «Итальянская кинокомпания приглашает Прыгунова сыграть роль Тристана в фильме «Тристан и Изольда». Они предложили за меня 150 тысяч долларов только ЦК… Отказали. Датчане звали на главную роль в «Красной мантии». Зарубили, а вместо меня снялся Олег Видов. Звали в советско-британо-итальянский проект «Красная палатка». – «Нет!» Вот так аукнулся мой полтавский демарш.
– Но вы же сыграли в румынской ленте «Туннель»!
– Я туда попал чудом. Режиссёру Франчиску Мунтяну наговорили, что я пьяница, больной, сумасшедший… И вдруг мы сталкиваемся с ним на «Мосфильме». «Ты Прыгунов?» – «Да». «Будешь у меня сниматься?» – «Буду. Но кто мне позволит?!» Это был 1966 год, только что к власти пришёл Чаушеску, и наши власти срочно хотели завязать с Румынией какой-то культурный контакт. Благодаря этому Мунтяну меня отстоял.
– За что во время съёмок «Туннеля» группа объявила вам бойкот?
– У меня была «война» с директором картины. На первом же собрании он мне начал тыкать, хамить. Я ответил: «Если вы ещё раз скажете мне «ты», я встану и уйду с картины». Разругались вдрызг. Тогда он подговорил всю съёмочную группу… Это была наша первая поездка в Румынию. А когда мы вернулись в Москву, они меня тайно сняли с роли, пустили слух, что я исчез, не хочу сниматься. Я совершенно случайно об этом узнал и позвонил Мунтяну. Он закричал на меня: «Ты куда пропал? Действительно не хочешь сниматься у меня?» «Хочу!» – «Немедленно приезжай! Только умоляю: не зли никого». Потом перед павильоном на «Мосфильме» встречаю этого директора, а он уже начал меня бояться. Говорю: «Ну что, ничего из вашей затеи не получилось?» После этого он накатал на меня чудовищный донос в КГБ: мол, я антисоветчик, валютчик, а ещё бабник и гомосексуалист – якобы живу с Мунтяну и ещё со вторым режиссёром. Обвинил во всех смертных грехах, кроме убийства и скотоложества… Между прочим, этот «документ» в 1990-е годы мне со смехом вслух прочитал мой хороший товарищ – генерал КГБ в отставке.
Прыгунов и КГБ
– Вы общались с диссидентами, тусовались в интуристовском «Национале», крутили романы с иностранками… Как удавалось «выходить сухим из воды»?
– Во-первых, я никогда не мешал «жанры». А это самое основное в советское время – нельзя было мешать «жанры». Если ты известный человек, то тебе могли позволить твои высказывания. К тому же они за всеми не могли уследить. Я был мелкой сошкой, каким-то вшивым актёришкой. Подумаешь, вякает там чего-то. Я же не боролся с системой, не занимался валютой, ничем связанным с криминалом. А за романы с иностранками за решётку тогда уже не сажали, слава богу!
– Тем не менее в КГБ вас дважды пытались завербовать. Капитально прессовали?
– Второй раз часа четыре мурыжили. Но я ещё по первому разу всё знал наперёд. Сначала обещали все блага – мощные роли, поездки за границу, потом пугали.
– Говорят, когда «склоняли к сотрудничеству» Бродского, он демонстративно «согласился», но поставил условие – «если ему немедленно дадут майора», и его сразу оставили в покое.
– Не майора – капитана! (Смеётся.) Кстати, я, вспомнив Бродского, им то же самое сказал: «Хорошо. Но не люблю самодеятельности. Давайте я окончу Высшую школу КГБ, получу звание и сыграю нашего советского Джеймса Бонда». В конце концов они поняли, что я дурака валяю, и тоже отстали. Но пообещали: «Тебе как актёру конец. Больше за кордон не поедешь!» А в тот момент у меня пока ещё все довольно неплохо складывалось.
– Сразу всё перекрыли?
– Мгновенно. Ни в Северную Корею, ни во Вьетнам не пустили. Не пустили даже в Афганистан (!) с концертом. Меня пробивал работник ЦК очень большой. Ничего не смог сделать. Зато я много работал на Одесской киностудии, Киевской, Белорусской, на «Ленфильме». Я снялся у Хуциева в фильме «Мне двадцать лет», сыграл небольшую роль Ричарда в ленте «Иду на грозу». В детективе Файнциммера «Без права на ошибку» у меня была уникальная роль для советского кино. Там я сыграл подонка, и он у меня получился таким ярким, что все положительные герои в сравнении с ним бледнели. Столько писем любовных, сколько я получил после этого фильма, я больше не получал ни разу!
– Кстати, какие ваши фильмы вам самому дороги и почему?
– Например, лента «Дети Дон-Кихота» мне дорога, благодаря вот этой истории – обязательно её опубликуйте. У Анатолия Папанова во время съёмок были два запоя. Во время второго мы с ним сидели в костюмерной, я по какой-то причине буркнул: «Как же я ненавижу советскую власть… такую-рассякую!» Вдруг он кинулся меня обнимать: «Миленький ты мой, дорогой ты мой! Я же только из-за них пью – из-за этих тварей!»
Очень люблю «Три дня Виктора Чернышёва» и свою роль там. По тем временам мой герой считался циником, а сейчас если посмотреть, это единственный нормальный человек на экране. Ещё был фильм Булата Мансурова «Картина» по роману Даниила Гранина, где я сыграл главную и свою любимую роль. Его один только раз в 1985 году показали и тут же занесли в какой-то непонятно чей чёрный список. С Кадочниковым, молоденькой Леночкой Цыплаковой, Василием Лановым, Майей Булгаковой и другими… Очень хитрый, снятый по очень хитрой книге. Там всё закодировано. Как-то один человек сказал мне: «Картину» никогда не покажут, потому что она поднимает самосознание русского человека». У меня два фильма положены на полку – этот и «Сердце Бонивура».
– Как? Это же был суперуспешный историко-революционный советский боевик, где вы сыграли героя-комсомольца, зверски замученного белогвардейцами…
– А вы знаете, что «Сердце Бонивура» не показывают с 1986 года? На Украине и в Белоруссии показывают, а в России – нет. И вы не найдёте нигде даже упоминания о фильме, как будто его не было. «Их» не обманешь – эти ребята видели, что и фильм, и герой – чужие. Да, в 1970-е ленту регулярно крутили, потому что её проталкивал ЦК комсомола и народу она нравилась.
– Известность хотя бы от бытовых неурядиц спасала?
– А от чего спасала? Я жил в тесном сыром подвале. Помню, моя подруга, обычная американка, когда увидела моё жилище, села на ступеньки и… горько заплакала. Не могла поверить, что актёр, о котором она собирала все хвалебные отзывы в зарубежной прессе (после «Они шли на Восток»), живёт в таких нищенских условиях. Через полгода после её отъезда мне передали письмо с фотографиями её роскошной виллы с бассейном и пару американских джинсов… Понимаете, я никогда не бился за роли, никого не просил. У меня всегда была самая маленькая ставка, меня последним сделали народным. И в результате я, как ни странно, выиграл. Во всяком случае «им» очень благодарен за то, что сделали из меня человека.
– Как получилось, что в 1968-м «Мосфильм» снял с вас «опалу»?
– Произошла замечательная история с Люсиком Гардтом, с которым мы были неплохо знакомы ещё по «Националю» и который потом оказался любовником лучшей подруги моей первой жены. Это был двухметровый верзила, одесский еврей, умнейший человек! У него было прозвище Железный Люсик.
– Почему Железный?
– Он был подпольным артельщиком, цеховиком, известным «каталой». Фантастический игрок в карты! Хотя официально он работал в филармонии – возил по стране с концертами знаменитых певцов. Три раза подельники его отмазывали от смертной казни – брали всю вину на себя. Потому что знали: если Люсик останется на воле, он и им на зоне поможет, и их семьи будут в полном порядке. А генерал КГБ упёрся: «Я тебя всё равно сотру в порошок!» Люсик рассказывал: чтобы сломать, его сажали в крохотную камеру с психопатами. Но каждый раз он гордо выходил из-под стражи прямо в зале суда.
– Как же он вас вернул на «Мосфильм»?
– Он при мне позвонил директору мосфильмовского объединения Лазарю Милькису. И меня тут же стали снимать. То есть он сделал то, чего не смог сделать даже Сергей Герасимов, который тоже пробовал хлопотать за меня, но у него ничего не получилось. А у Люсика получилось!
Дэниэл Крэйг получил своё!
– После развала СССР вы снимались в «Святом» с Вэлом Килмером, «Архангеле» – с Дэниэлом Крэйгом и как-то признались, что более дурацкого кино трудно себе представить…
– Сюжет у «Святого» действительно дурацкий: герой приезжает спасать Россию от замерзания. Какой бред! Как и у «Архангела» – там журналист спасает нашу страну от сына Сталина, который собирается стать «новым Сталиным». Фильм чудовищный! Я там хоть и играю сталиниста, но я хотя бы знаю, о чём речь.
– А как вам голливудские коллеги?
– Вэла Килмера тогда готовили к большой «звезде» – он не потянул. Было смешно наблюдать, как он во время съёмок всё время читал Евангелие – зная, что об этом кто-то напишет. Как-то ночью снимали на Красной площади, и я встретил там своих друзей. Начали фотографироваться, и вдруг «вырастают» два амбала: «Сюда нельзя снимать!» Что такое? А оказывается, в 20 метрах сидит Килмер, и «в его сторону снимать нельзя». (Смеётся.)
С Дэниэлом Крэйгом история была просто позорнейшая. Для него! Мы снимались в Юрмале. Вставали очень рано – к 6 утра нужно быть на площадке. А у меня были бессонницы, я пил снотворное, которое не всегда помогало, и однажды во время репетиции пару раз сбился. Вдруг Крэйг швыряет свои листы: «Когда выучите роль, меня позовёте!» У меня был такой взрыв внутренней ярости – не передать словами. У меня целая страница текста, причём на английском языке.
А тут такое хамство по отношению к своему же коллеге, для которого этот язык неродной. А дальше, клянусь, ни слова не солгу. Я собрался. Начинается съёмка, я ни разу не ошибаюсь, а он срывает дублей 10 подряд. В этот момент я боялся даже на него посмотреть, чтобы он не подумал, что я злорадствую. Но он получил своё! А вот Бен Аффлек и Морган Фриман, с которыми я снимался в «Цене страха», – чудесные, интеллигентные люди и партнёры. Я их просто обожал!
– Голливудские звёзды стоят «своих» миллионов?
– Знаете, в чём разница между нашим кино и американским? Всё очень просто. Допустим, у нас объявляют: «Бюджет фильма – 15 миллионов долларов». Но сразу половина «исчезает», потом половину этой половины делят между собой продюсеры и режиссёры, и только на оставшееся они снимают кино. Естественно, ничего хорошего не выходит!
В Голливуде же ни к одному центу ни один человек не имеет подхода. У меня была грандиозная история. Прилетаю первым классом «Эйр Франс» в Монреаль сниматься в «Цене страха». Две недели работы, номер люкс, хороший гонорар… Первую неделю снимали мои сцены в «бункере Путина». Место – водная станция на глубине 120 метров под землёй. А в Канаде зима – мороз ниже 20 градусов. Кончаются эти две недели, получаю гонорар – в два раза больший, чем по контракту. Я подумал: ошиблись. Пришёл к продюсеру, а он смеётся: «У нас ошибок не бывает». Оказывается, у них по закону каждый метр ниже 10 метров под землёй и каждый градус ниже 10 оплачивают дополнительно. И в итоге получается довольно внушительная сумма.
Дальше смотрите. Они потратили на «Цену страха» 110 миллионов долларов. И только в первый уик-энд проката за счёт Моргана Фримана и Бена Аффлека заработали три (!) бюджета фильма. Только в первую субботу и воскресенье! Стоят они этих денег? Ну и второй вопрос: а у нас такое мыслимо?
– Ответ в принципе очевиден.
– В «Цене страха» я должен был ещё прилететь летом на две недели. А в марте наши киношники мне предложили одну из главных ролей – на 20 дней нужно лететь в Ниццу. Казалось бы, в Ниццу, март, весна… Хорошо! Приезжаем, и всю группу, кроме режиссёра и двух продюсеров, селят в общагу для студентов, которую только что открыли после зимы.
А там мокрые стены! Нам дают обогреватели, но они не спасают – вся группа заболевает. У меня температура под 38, но все эти 20 дней каждый день я снимался. Когда прилетел в Москву, врачи сказали, что ещё легко отделался: «Ещё два дня – и пневмония!»
Я уж не говорю о советских временах. В «Петре Рябинкине» под Калинином мы при 23 градусах мороза сидели в автобусе, где не работала печка – в тулупах, грелись только водкой. А у меня ещё в этом фильме была сцена, когда я в шинели вхожу в Волгу и вытаскиваю гроб, в котором «нам прислали оружие». Когда вышел, бутылку водки дали: половину – «на растирку», половину – выпить, чтобы совсем не околел. Обедать возили в какую-то дальнюю деревню и кормили едой, которую невозможно было есть.
– Лев Георгиевич, вы всегда были известны как большой донжуан…
– По этому поводу могу сказать только одно: у меня была очень бурная молодость. Но, слава богу, я вовремя встретил свою любимую жену Ольгу. Я её обожаю – мы вместе уже 35 лет. Познакомились на съёмках первого фильма Павла Чухрая «Ты иногда вспоминай», где она была помощником режиссёра. А больше о семье и о личной жизни не хочу говорить ничего. У меня прекрасная личная жизнь. Мой сын от первой жены Роман работает в кино, он режиссёр (снял фильмы «Индиго», «Духless» и «Духless-2». – прим. ред.). Мы с ним хорошие друзья.
– Каковы ваши жизненные законы?
– Не врать и не воровать. Это очень серьёзные законы, да? Для России. (Смеётся.) И быть самим собой. Всё! На эту тему у меня есть стихи – мой ответ Тютчеву:
В России надо долго жить
И как-то умудриться
всё время понемножку пить,
но всё-таки не спиться.
И предпочтительнее врать,
а также постараться
тихонько где-то воровать,
но не провороваться.
В России лучше бы молчать,
а если уж приспичит,
то просто громко закричать
по-волчьи или птичьи!
А правда? Ну её к свиньям!
Будь вечно пьяным, сытым,
воруй и ври. И к ста годам
ты станешь знаменитым!
– В сегодняшнем российском кино вас увидишь нечасто. Отказываетесь?
– Никогда не отказываюсь от съёмок – я очень люблю сниматься. В данный момент участвую в двух проектах: «Годунов» и «Мёртвое озеро». На мой взгляд, «Годунов» будет первым российским проектом, похожим на американский стомиллионник – в него очень много денег вложено. Я играю Никиту Юрьева-Романова, родоначальника рода Романовых. А «Мёртвое озеро» снимает Роман Прыгунов. Жуткий, страшный сериал – для ТВ3. Но интересный! Там я играю небольшую роль шамана.
– Ну и не могу не спросить напоследок. Нынешняя Россия «махровому антисоветчику» по душе больше?
– Есть замечательная китайская поговорка: «Позорно быть богатым и знаменитым при плохом правлении и безвестным и нищим – при хорошем». Вот нынешнее правление, безусловно, лучше советского – нечего даже сравнивать. Там был мрак! А сейчас хотя бы можно читать что угодно, писать, говорить, жить можно как угодно. Можно уехать за границу, путешествовать, вернуться назад. Ну что вы!
– Неужели по той старой стране не ностальгируете?
– Никогда! Я ностальгирую только по горам, по которым ходил, по маме, прожившей чудовищную жизнь, по любимым птичкам и друзьям, которых уже нет…
Андрей Колобаев
По материалам: “Совершенно секретно”
