«Я стал пятым колесом»
Бывший заместитель главы Московского управления СК РФ и некогда самый молодой генерал в истории России Денис Никандров недавно вышел на свободу. У ворот колонии его встречали десятки СМИ, но он тогда сказал, что даст интервью чуть позже и подумает, кому.
И вот мы сидим с ним в кафе и говорим на сложную тему.
Совсем скоро суд вынесет приговор обвиненному в коррупции экс-руководителю столичного СК Александру Дрыманову, который якобы получил 200 тысяч долларов за освобождение из СИЗО и смягчение обвинения Андрею Кочуйкову по кличке Итальянец — подельнику криминального авторитета Захария Калашова (Шакро Молодого). По слухам, кроме показаний его заместителя, в деле нет ничего, и Никандров вроде как «купил себе свободу» этими показаниями. Но сам молодой генерал, напротив, уверен, что предали как раз его.
Вообще в нынешние времена непросто разобраться, кто преступник, кто предатель, а кто — и то и другое вместе взятое. Разберется суд. Но версия одного из фигурантов, пожалуй, главного дела современной криминальной России заслуживает внимания. Главного, потому что многие считают его результатом противостояния между двумя ведомствами — СК и ФСБ. Именно этим вызван, думается, тот факт, что в нарушение Закона о Следственном комитете и статьи 151 УПК «Подследственность» дело почему-то вели чекисты.
Перед задержанием
— Денис Владимирович, для начала — вопрос про нравы в столичном управлении СК. Вот на одном из судебных заседаний звучало, что в мае 2016 года сотрудники устроили дебош у стриптиз-клуба на Арбате, и вы якобы там тоже были. Начальник правления собственной безопасности СК России Михаил Максименко подрался из-за стриптизерши, вызвал подмогу — начальника Управления СК по ЦАО Москвы Алексея Крамаренко Потом все поехали к нему домой — продолжать отмечать 9 Мая с пельменями и водкой. Ну и вообще красной нитью по делу проходит, что сотрудники СК пили много и часто.
— Подробности дебоша в стрип-клубе не расскажу. Меня там не было, и я узнал сам о нем от третьих лиц. В квартиру к Максименко, насколько помню, ездил Крамаренко, потом подъехал Дрыманов. А по поводу пьянства… В СК пьют, как и везде. Кто-то много и часто, кто-то мало и редко.
— А правда, что у Дрыманова в кабинете был… столярный станок, на котором работал его личный водитель?
— У Дрыманова не было столярного станка. Но иногда в комнате отдыха его водитель действительно вырезал какие-то узоры на изделиях из дерева ножом.
— Знаю, что задержание было для вас шоком. Но хотелось бы из ваших уст услышать, как это происходило.
— Это было действительно совсем неожиданно… Я знал, что сотрудники спецслужб ситуацией интересуются. Но к себе это никак не относил, потому что во всей истории я как пятое колесо в телеге. А знаете, что самое интересное? Я уже в конце расследования, когда с материалами дела знакомился, увидел в протоколах прослушивания Дрыманова и компании, что первоначально сотрудники ФСБ предостерегали от дальнейших контактов с криминальными авторитетами. Дрыманов и остальные участники знали и о попытках ФСБ возбудить дело в отношении сотрудников СКР в связи с освобождением Кочуйкова, и о возможных обысках. Они обсуждали это между собой, собирались «почиститься» (т.е. подготовиться к обыскам, убрать все лишнее). Но меня в курс дела даже никто не посчитал нужным поставить, так как никто не думал, что это может меня коснуться.
— Люди в масках, лицом в пол — все это было?
— Нет. Я вышел я утром из дома, смотрю: мою служебную машину заблокировали. Представились, попросили пересесть в их автомобиль и проехать ко мне на работу, в Московское управление СК, для обыска. Обыск проводился у меня в кабинете примерно с 9.00 до 16.00. А о своем задержании я узнал из СМИ, которые стали об этом говорить уже с 11.00, хотя официально меня задержали после 17.00. Остается только позавидовать проницательности наших «независимых» СМИ.
— Что нашли во время обыска?
— Ничего криминального у меня не было: изъяли ничего не значащие документы, телефоны, 300 тысяч рублей, и все. Потом еще дома обыск был — там вообще ничего не обнаружили, забрали детский айпад.
— А у вас спиртное дома хоть не выпили, как произошло у Дрыманова в ходе обыска?
— Нет, видимо, мне достались непьющие.
— Помню, что находка в размере 300 тысяч рублей как-то всех разочаровала. И сразу же появилась в СМИ информация про то, что сама квартира, в которой вы живете, криминальная.
— В первый раз эта информация о квартире появилась в период, когда я расследовал дело «игорных прокуроров» во время противостояния между прокуратурой и СКР. А второй раз — да, именно после задержания. В 2009 году я получил ее от СК как служебное жилье. Через какое-то время ко мне приходят сотрудники Московского областного следственного управления с обыском. Я написал рапорт по этому поводу председателю СК. Оказалось, что в ГСУ расследуется уголовное дело по факту убийства «черными риелторами» бывшего хозяина квартиры. Это жилье по завышенной цене (за 9 миллионов рублей при рыночной стоимости в 6) и продали Следственному комитету еще задолго до того, как распределили мне.
— Неужели СК не проверял историю жилья, в которое селит сотрудников?!
— Этим должна заниматься жилищная комиссия — к ней вопросы. Когда я узнал про историю квартиры, хотел от нее отказаться. Но к тому времени я уже сделал ремонт, купил встроенную мебель. Понимал, что эти деньги мне никто возмещать не будет. Я вынужден был остаться. После служебной проверки были наказаны (кого-то уволили) члены жилищной комиссии, «черные риелторы» получили тюремный срок. И вот, повторюсь, когда я вел расследование по игорному делу, Генпрокуратура стала вбрасывать информацию: мол, следователь живет в криминальной квартире. В 2016 году это трансформировалось в новость в духе: Никандров крышует банду «черных риелторов».
Вообще после моего задержания велась активная пиар-кампания, были многочисленные фейковые вбросы про наличие у меня несуществующих на самом деле домов с прислугой, недвижимости, изъятие крупных сумм денег… Типичная работа провластных СМИ.
«Лефортовский» период
— Расскажите о вашем пребывании в «Лефортово» в качестве заключенного. Вы же бывали там до этого в другом качестве? И вот интересно услышать оценку этого изолятора от такого человека, как вы.
— Да, я был в «Лефортово» в следственных кабинетах, когда работал в СК. Но тут, конечно, совсем другое. Специфический изолятор, где полностью исключено общение друг с другом. Я после приговора был какое-то время в СИЗО №4 «Медведь». Там перед тем, как ведут к адвокату, собирают толпу заключенных. Человек 50 с разных камер. Это могут быть и подельники, и бээсники — бывшие сотрудники правоохранительных органов. Все вместе стоят, потом вместе идут, обсуждают что-то по дороге… В «Лефортово» такое представить невозможно. Там есть должность типа рулевого: сотрудник стоит в середине продола (коридор на этаже. — Прим. авт.) и регулирует движение: «Прогулка первая пошла!» и т.д.
— Но, как говорил бывший замдиректора ФСИН Олег Коршунов, вся эта изоляция не имеет смысла, если потом тебя посадят в автозак. И рассказывал, как он ездил в одной машине с рецидивистами, с ворами в законе…
— Автозаки принадлежат МВД. Не поверите, я с Кочуйковым ездил. Пришла машина — там внутри две камеры. И вот я сижу в одной, а в другую заводят неизвестного мне мужчину. И он: «Денис, я Андрей Кочуйков, давай хоть познакомимся». А я до этого даже в глаза его не видел.
— И о чем говорили?
— Да он философствовал, какой беспредел творится, и спрашивал меня: «Где же закон? А как же Конституция?!»
— Забавно.
— Ну да… А так я однажды ездил и в общей камере. Система какая: в Мосгорсуде тебя могут перегрузить в другой автозак, и ты едешь с кем придется, и никто не смотрит, бээсник ты или нет. Некоторые заключенные начинали шептаться: «Он, не он?» Но агрессии не было. Наверное, злорадствовали, если узнавали. Но надо учитывать, что я в последнее время уголовных дел лично не расследовал — занимался руководством. Да и до этого расследовал только преступления экономической направленности.
— Кто были ваши сокамерники?
— Первый был «йогом» — контрабандист с длинной бородой. Он перепробовал все виды наркотиков и рассказывал свои впечатления. Вторым оказался еще один контрабандист, который был не очень популярным в СИЗО среди заключенных персонажем, поскольку сильно храпел. Его ко мне накануне Нового года перевели. Я ему за одни выходные помог составить десяток жалоб на нарушения по его уголовному делу, после чего того быстренько от меня перевели. Потом был сотрудник ФСБ, обвиняемый тоже по наркоте. Только «йог» признавал, что виновен, остальные уверяли, что их подставили.
Далее был экс-глава ФСИН России Александр Реймер. От него остались положительные впечатления. Вел себя достойно, лишний раз даже врача не вызывал, хотя в силу возраста нуждался в медицинской помощи. Он почти все время читал и телевизор смотрел. Ну и последний сокамерник — участковый-«госизменник». С ним я просидел больше всего — почти 11 месяцев.
— Самый тяжелый период когда был?
— Первые месяц-полтора. Потом уже привыкаешь. Главное — найти себе занятие. Я совершенствовал английский (по 3–4 часа в день), так что могу сейчас разговаривать свободно. Много читал. Подарил библиотеке «Лефортово» около 200 книг. Занимался спортом — как я его называю, «лефортовский кросс-фит» (без остановок надо делать приседания, отжимания и т.д.). Свиданий не давали полтора года…
— Но это вам не помешало в «Лефортово» жениться.
— Да, но свадьба планировалась еще до задержания. Был назначен день свадьбы — 3 сентября. А в июле меня задержали. И пожениться смогли тоже в сентябре, только через год… Но с большими трудностями. Скажу вам так, что свадьбу в Ницце, наверное, проще организовать, чем в «Лефортово». Я благодарен судьбе за встречу с той женщиной, которая наполнила мою жизнь смыслом и все это время была рядом. Она была и есть главный человек в моей жизни.
Вообще 80 процентов друзей и приятелей отпали в первые месяцы, еще десять — в течение года. Вывод: основная часть дружила не со мной, а с моей должностью. Остались самые верные. Сейчас многие пытаются вернуться и объясниться.
Суть да дело
— На ваших показаниях, по данным следствия, строится обвинение в отношении Дрыманова. Потому (простите, что задаю вопрос в лоб) вас многие считают предателем?
– Ну, так считать могут лишь те, кто знаком с ситуацией исключительно из СМИ. Те, кто понимает и знает ситуацию изнутри, полностью на моей стороне. После случившегося на Рочдельской улице было возбуждено уголовное дело, первоначально я к его расследованию никакого отношения не имел. После передачи его в отдел, который я курировал, не выделял его из огромного числа расследуемых преступлений, которые находились в производстве ГСУ СК по Москве.
Следователи спокойно и планомерно расследовали дело. О том, что к нему проявляли интерес представители криминального мира, я узнал только в мае 2016 года. А как оказалось, за моей спиной Дрыманов, Крамаренко вели активные переговоры. Я ни Кочуйкова, ни Калашова вообще не видел в глаза. Смычковского («решальщик», который скрывается в Великобритании. — Прим. авт.) знал шапочно. При этом тот же Смычковский вообще не вылезал из кабинета Дрыманова. И тут вдруг ФСБ арестовывает именно меня. Только потому, что я по указанию Дрыманова провел то злополучное совещание от 4 мая 2016 года, на котором с подачи Крамаренко было принято решение о переквалификации действий Кочуйкова во время перестрелки на Рочдельской с хулиганства на самоуправство.
А вообще получилось интересно: когда отпускали из-под стражи Кочуйкова, в Москве из руководства остался я один.
Крамаренко уехал за границу, Максименко — в Питер, Дрыманов — на дачу…
— Помню, как увидела вас в первый раз в камере. Вы были очень растеряны.
– Да. Потому я сидел в «Лефортово», не давал никаких показаний в надежде, что следствие поймет, что основные вопросы должны быть не ко мне. Я долгое время надеялся на порядочность коллег, в частности, Дрыманова и Крамаренко. А вот спустя год выяснилось, что эти лица дают показания… на меня.
Дрыманов говорит, что не поручал проводить совещание и переквалифицировать действия Кочуйкова, и ему об этом ничего не известно. Хотя, повторюсь, это было именно его указание. А Крамаренко утверждал, что получил указание о переквалификации лично от меня и что я поставил ему слишком сжатые сроки исполнения поручения о завершении дела, что привело к освобождению Кочуйкова и Романова (один из участников перестрелки. — Прим. авт.) из-под стражи.
На самом деле это было не мое указание, а инициатива Крамаренко, которую он и его сотрудники мотивировали на совещании. Я лишь согласился с их мотивированным предложением, поддержанным сотрудниками процессуального контроля. И хотя остальные участники совещания подтверждали мою версию, почему-то тогда следствие устроила версия Крамаренко и Дрыманова. Сотрудники ФСБ продолжали активно искать мои связи с криминалитетом. И в итоге спустя год установили, что у меня даже никаких контактов с представителями криминального мира не было.
Только из-за показаний Крамаренко и Дрыманова я и сидел в СИЗО почти два года. Кроме того, мои коллеги уже после моего задержания признали решение о переквалификации действий Кочуйкова и Романова с хулиганства на самоуправство незаконным, хотя все изначально в грудь били себя, считая его правильным. Дрыманов даже дисциплинарно наказал участников совещания, считавших переквалификацию законной.
— А как же очная ставка с Дрымановым? Там он, насколько я знаю, подтвердил ваши слова про совещание.
— На очной ставке он подтвердил все мои показания (что это именно он давал мне указание), так как труднее солгать, глядя глаза в глаза, зная, что человек сидит за решеткой по сути за тебя. Но тогда же выяснилось (судя по вопросам следователя), что ранее Дрыманов давал другие показания — против меня. После очной ставки он проявил личную инициативу и сам на следующий день пришел на допрос, чтобы опровергнуть показания, данные на очной ставке со мной, и вернуться к ранее высказанным. Мне показали их. Тогда я и понял, что Дрыманов и Крамаренко все пытаются переложить на меня, чтобы не попасть в тюрьму.
— И после этого вы пошли на сделку со следствием?
— Когда я все это увидел, стал рассказывать, как было на самом деле. Многие говорят, что я кого-то сдал, но, считаю, это как раз они меня сдали. Своими показаниями в отношении меня купили себе почти два года свободы. А я все это время находился под стражей. Почему-то об этом все молчат. При этом, топя меня, Дрыманов неоднократно передавал мне, что они вытащат меня и т.д.
И я не являюсь первым человеком, который заключил сделку со следствием по этому делу. Я — пятый. До меня были Ламонов, Суржиков, Богородецкий, Шейхаметов.
— Да, помню, как мы в «МК» публиковали открытое письмо президенту, написанное бывшим заместителем Максименко — Александром Ламоновым. Из него следовало, что само преступление было кем-то «смоделировано», и вины сотрудников СК нет. Но потом Ламонов неожиданно во всем признался…
— Да.
— Насколько я знаю, вы сами искренне считали, что переквалификация дела была законной. К слову, многие независимые эксперты тоже так считали.
— Не важно, что я теперь считаю, даже как юрист. Есть приговор суда.
Еще раз опишу произошедшее. Дрыманов, который дал мне поручение о переквалификации, потом его отменил и признал незаконным. А когда уже было возбуждено уголовное дело, дал показания, что и самого поручения изначально мне не давал.
— И все-таки только ваши показания легли в основу обвинения?
— Мои показания — это максимум 5% обвинения. Я ведь не участвовал в переговорах с посредниками, не присутствовал при получении от них денег. Есть прослушки, биллинги, показания ряда свидетелей.
Вот смотрите: есть момент с банковской карточкой (согласно материалам дела, Никандров подарил специальную карту без ФИО, но с круглой суммой денег на ней, Дрыманову за повышение по службе и дальнейшее покровительство. — Прим. авт.). Ее нашли у Дрыманова в кабинете при обыске. Я неоднократно, не желая его подставлять, не признавался, что знаю про нее. А на очной ставке Дрыманов говорит: «Карточку передал мне Никандров». Тогда и я перестал это отрицать. А относительно квалификации (взятка ли это или нет) следствие делает свои выводы. Кстати, Дрыманов сам же и выдал следствию логин и пароль к счету.
— Правда, что из СК вас так и не уволили?
— Во время заключения под стражу подошел период выхода на пенсию. Так что я ушел, став пенсионером.
— Как отбывали наказание?
— Самым тяжелым было этапирование — оно заняло три недели. Побывал в Кирове, Екатеринбурге. Три «столыпинских» поезда перенес. В колонии легче, чем в «Лефортово», однозначно. Я не был трудоустроен, потому что там рабочих мест было мало. Но привлекался к благоустройству. В самодеятельности я, если честно, не участвовал, но всегда ходил смотреть на выступления других.
— Чем вы сейчас занимаетесь?
— Работаю в адвокатской коллегии юристом. Специализируюсь на экономических преступлениях. Жизнь с чистого листа. Я бы мог еще служить, мог быть полезным СК, но судьба сложилась иначе. С другой стороны, главное — быть полезным людям. А я надеюсь, что буду.
Это дело, как говорят эксперты, скорее всего развалилось бы, если бы в какой-то момент сотрудники СК не стали сдавать друг друга. Лишь Александр Дрыманов вины своей не признавал ни на одном из этапов. За все время заключения он единственный из всех показывал завидный оптимизм. В «Лефортово» ни разу ни на что не пожаловался. Называл его лучшим СИЗО в мире. Так же, как и следствие — самым профессиональным и справедливым. «А разве не так? Посмотрите на подследственность. И закон почитайте».
В действительности УПК и ФЗ гласят: дело в отношении сотрудников Следственного комитета ведет только СК. Дрыманов, кажется, надеется на председателя ведомства Александра Бастрыкина. Передает ему приветы на суде. Но, как говорили философы, надежда — продукт воображения. И в который раз хочется повторить: будучи частью механизма маховика, всегда знай, что рано или поздно он может перемолоть и тебя.
Ева Меркачева
По материалам: “Московский комсомолец”
