Молодой матери, обездвиженной после родов, дважды ставили неверный диагноз — туберкулез и саркома
В 2013 году Евгении Моисеевой едва исполнилось двадцать. Она была счастлива и ждала второго ребенка. Сейчас ей 25. Запертая в лесной глуши, парализованная. Врачи упорно лечили только что родившую Женю от туберкулеза, потом от саркомы — восемь протоколов химии и один лучевой терапии выдержал ее сильный молодой организм… А всему виной — неправильно поставленный диагноз и нежелание до последнего признавать очевидную врачебную ошибку.
На днях глава Следственного комитета РФ Александр Бастрыкин поручил создать специальную группу, которая будет заниматься преступлениями, связанными с ошибками медиков. Да, у каждого врача свое кладбище. Но вина медиков заключается не в том, что они, как и мы все, способны ошибиться. В их глазах всегда виноват больной. Взял и стал после лечения инвалидом, или вообще… умер.
Враги ни за что не найдут эту забытую богом тамбовскую деревню, 1-ю Малиновку. Так она хорошо законспирирована. Навигатор сообщает, что я уже приехала, смотрю кругом — непроходимые леса. Какие-то бетонные развалины с истлевшей вывеской «Продукты». Звоню героине: «Да, это мы и есть, — подтверждает она. — Сразу за «Продуктами» сворачивайте налево, первая двухэтажка будет наша».
Не ловит Интернет. Таксисты отказываются сюда ехать. Покинутый военный городок, заброшенное КПП, от прежней жизни осталась разве что глушилка, забивающая сотовую связь, и убогие дома по периметру.
В одном из них живет семья Жени Моисеевой. Квартиру им предоставили бесплатно. За Женину инвалидность первой группы. Это жилье все равно пустует. Их двухкомнатная стоит всего 350 тысяч рублей. Даже если добавить сюда материнский капитал, полученный за второго сына Ярослава, выбраться удастся едва ли, 1-я Малиновка и даром никому не нужна.
Не горят фонари. Дорогу к подъезду нахожу буквально на ощупь. Женя меня уже ждет на своей инвалидной коляске. Старается улыбаться, а глаза печальные. На коленях плюшевая лошадка — девушка говорит, на ней удобно держать кастрюлю, когда готовит обед. Вообще все по дому делает сама. Стирает, варит, моет полы. Взяла швабру, руками тряпку выжала и поехала.
Говорят – «Мужу жена нужна богатая и здоровая». Но это не про ее Илью. Парень сидит настороже. Смотрит на меня пристально. Гостей у них бывает мало. Недавно после долгих просьб приезжала очередная комиссия с реабилитологом, та посмотрела на молодую мать, удивилась, как это ей за пять лет удалось с кровати пересесть на инвалидную коляску, и посоветовала в дальнейшем разрабатывать кулачки. Как в школе, помните: «Мы писали, мы писали, наши пальчики устали…»
При чем здесь кулачки, недоумевает Женя, если неподвижны ноги?
«Обленилась, разожралась»
«Сколько меня ни старались загубить, диагнозами, лекарствами, ядовитой химией, а я все живу», — грустно улыбается она. Мальчишки — шестилетний Ратибор и четырехлетний Ярослав (пять ему исполнится через месяц, ровно в ТОТ день, когда все и произошло, 3 августа) — устроили на полу кучу-малу. Потом побежали гулять.
Сама Женя на улице не была уже два года. Тащить ее на коляске по лестнице Илье тяжело. Да и смысл? Вид, что из окна, что снаружи, одинаковый. Зима, весна, лето, осень — мелькание дней, словно бег по замкнутому кругу. Вроде бы совсем недавно было 20, а уже 25.
«Мы вообще-то из Сибири, — начинает Женя рассказ. — Я была на четвертом месяце беременна вторым ребенком, когда мы сюда приехали, старший брат моего Ильи рассказывал, как здесь хорошо, что можно найти работу».
На первое время жилье сняли. Ничего, что с печным отоплением. Совсем юные. Вся жизнь впереди. Будет еще и свой дом, и машина. Познакомились, когда невесте было 18 лет, а жениху вообще 16. Бросили школу, чтобы быть вместе. Мать Жени до сих пор не общается с дочерью, несмотря на ее состояние.
Первого сына Женя носила легко и родила быстро. Думала, что и со вторым так будет — в девятнадцать-то лет!
Увы, реальность оказалась жесткой. Молодой муж без профессии и образования пытался устроиться вахтовиком, разнорабочим, кровельщиком — но везде старались обмануть, не заплатить столько, сколько обещали.
Чтобы сэкономить на проезде, Илья нередко ходил через тамбовские поля на работу пешком.
Хуже того, в их деревне не было даже самого завалящего фельдшерского пункта. «Скорая» из областного центра приезжала не каждый раз. В 24 недели Женя встала на учет в ближайшую женскую консультацию. С пересадками приходилось полтора часа трястись в один конец на разбитом автобусе.
«Нередко в дороге мне становилось так плохо, болела спина, темнело в глазах, место обычно никто не уступал, я старалась дотерпеть до оживленной трассы, там мы с Ильей выходили на улицу подышать воздухом, шли две или три остановки пешком, а затем садились на другую маршрутку», — вспоминает она.
Чаще чем раз в месяц, если честно, наблюдаться не получалось. Еще и первый ребенок на руках.
«28 июля 2013 года у меня было 36 недель беременности. Утром, как обычно, я встала кормить старшего, потянулась и вдруг почувствовала невыносимую боль в грудном отделе спины. И уже не разогнулась. Свекровь (она вместе с семьей другого сына живет по соседству) вызвала «скорую», попробовали меня поднять, вкололи обезболивающее — но ничего не помогло».
В роддоме Женю положили на кушетку в коридоре. В палате мест не было. Матрас постоянно слетал на пол. И она вместе с ним, отбивая коленки. Санитарочки привычно ругались: обленилась, разожралась. Заставляли из последних сил ползти на анализы. Из обезболивающего в день давали четыре таблетки валерианы.
Женя умоляла врача, чтобы ей сделали кесарево. Она видела, что другие девчонки как-то договариваются и довольные уходят на операцию. Но у них с Ильей совсем не было денег, и пришлось рожать самой.
«Родила — и иа ночь забыли на столе»
«Через неделю, 3 августа 2013 года, ко мне пришел врач и сказал, что сегодня я буду рожать, — продолжает Женя. — Я пробовала объяснить, что мне очень плохо, что я не смогу сама тужиться, на что доктор ответил: «Не волнуйся, мы тебе поставим капельницу, ты ничего не почувствуешь».
Врачи выдавливали из нее ребенка, когда Женя почувствовала — ног больше нет. «После того как я родила, меня на ночь забыли на столе, все ушли и выключили свет, накрыли одноразовой пеленкой. Я не ощущала своего тела, всего, что ниже поясницы. Но позвать на помощь не могла, никто бы меня не услышал».
Не блатная, не за деньги — обычная деревенская девочка. Для которой родить, как у нас любят повторять, что в туалет сходить. Кому она нужна? Отойдет и уже завтра будет скакать по родильному отделению. Вероятно, именно так рассуждали доктора применительно к Жениному случаю.
А может быть, они и вообще о ней думать забыли. Родила и родила.
«Никто не удивлялся, что я лежу и не встаю. Ярослава принесли на четвертые сутки, но в руки его не дали — да я бы и не смогла взять. Грудь перетянули, чтобы ушло молоко. Сказали, что у меня травма спины».
Когда стало окончательно понятно, что Женю парализовало, собрали консилиум. Предположили, что у молодой матери туберкулез кости. Специально сделали реакцию Манту, и та вроде бы оказалась положительной. А рентген девушке делать не стали.
Прикованную к постели Женю транспортировали в тубдиспансер. На другой конец Тамбовской области. Новорожденного малыша отправили в детскую больницу. Странно, но никого не удивило, что у него все анализы оказались чистыми.
…Ее тело гнило от пролежней. На фоне гнойного воспаления жгла высокая температура. Каждый день Женя пила до 16 таблеток, чтобы не подхватить от других больных открытую форму туберкулеза. Муж и свекровь ухаживали за крошечным Ярославом, которого уже выписали, и маленьким Ратибором, часто приезжать не могли.
Полтора месяца одна. В палате, кишащей кашляющими палочками Коха старухами. Одна из них доставала Женю особенно. А может быть, ей так тогда казалось. То включала на полную мощь вентилятор, то ворчала про себя. «Да отстань ты от девчонки, не видишь — у нее какое горе», — совестили вредную бабку соседки.
«Я едва шевелила руками. Противопролежневого матраса не дали, переворачивать меня было некому. Сами пролежни не болели, я вообще ничего не чувствовала, пока не поняла, что гнию заживо».
Наконец сделанный снимок туберкулез не показал. Взяли материал на биопсию. Через десять дней вызванному срочно Илье сказали, что у Жени — не туберкулез, а саркома, и чтобы он готовился к похоронам.
Восемь химий, одна лучевая
«Ангиосаркома мягких тканей левой половины грудной клетки с поражением восьмого ребра», — так было написано в ее истории болезни, молодой рак злой, и шансов выжить практически не было.
Странно, но сама Женя почему-то не ощущала, что умирает. Перевезли из тубдиспансера в Тамбовскую областную больницу, в онкологическое отделение, значит, так надо, здесь ей помогут.
От химии выпали все волосы. Но она не худела. Хотя и должна была бы. «Девочка, у тебя вообще не рак», — обнадеживали подруги по несчастью, такие же лысые, обреченные, прозрачные до истления женщины.
В перерывах между химией Женю отпускали к семье, к детям.
Три недели дома, затем опять неделю в больнице — на очередной протокол. Прошло три месяца, которые врачи дали Жене на жизнь, а она все не умирала. Потом еще три и еще.
Сделали очередной снимок. Опухоль стояла на месте. Не уменьшалась и не увеличивалась, как будто бы ничего ее не брало.
«Я умоляла, чтобы мне дали квоту на консультацию в Москву, что, скорее всего, у меня что-то другое. Но кто я такая — неграмотная девчонка. Врачи знают лучше. Меня не желали слушать, отмахивались, как от назойливой мухи», — сокрушается Женя.
Нейрохирург, который никогда не видел девушку вживую, написал в ее документах, что пациентка неоперабельна и поэтому использовать драгоценную квоту на ее лечение в столице смысла нет. Свекровь металась от специалиста к специалисту: посмотрите девочку, молоденькая же совсем, ей жить да жить. Много таких. Всех не пережалеешь.
Весной 2014 года, по окончании восьмого курса химиотерапии, все еще живую Женю Моисееву выписали домой насовсем. Сказали, что ничего больше сделать не могут. Оттого, что терять ей нечего, Женя написала письмо на местное телевидение, в котором рассказала свою историю и попросила помощи. Журналисты сняли сюжет.
И как-то сразу выяснилось, что инвалиду первой группы Евгении Моисеевой, ютящейся вместе с семьей и двумя крошечными детьми в съемной избе с печным отоплением, вообще-то положена отдельная квартира от государства.
Дареному коню в зубы не смотрят, поэтому ребята взяли первую, которую предложили, в той самой Малиновке, понимая, конечно, что выбраться из заброшенного военного гарнизона им в перспективе вряд ли удастся. Но в будущее не смотрели. Разучились в больницах. Жили одним днем.
Сделали ремонт. Сломали стены. Опустили полы. Чтобы свободно проехать на коляске — Женя все еще была прикована к постели, но верила, что однажды непременно сядет.
«На меня вышел фонд Чулпан Хаматовой «Подари жизнь». После их вмешательства меня наконец увезли в Москву на настоящее лечение».
«Почему же вас не отправили ко мне сразу после родов?» — только и развел руками известный хирург, который ее оперировал. Он подтвердил, что если бы девушке вовремя сделали кесарево и затем сразу отвезли в Москву, то непоправимого не случилось бы.
Каширка полностью сняла с Евгении Моисеевой онкологический диагноз. Не рак и не туберкулез. Разрушенный от родовых потуг позвонок в грудном отделе. Ей вживили металлическую конструкцию в поврежденный позвоночник.
После операции Женя села. От долгого лежания темнело в глазах. «Со временем, как мне сказали, в конечности начнется возвращаться чувствительность, я снова почувствую тепло, холод, прикосновения, если будет полноценная реабилитация, то не исключено, что однажды смогу встать на ноги», — надеется на чудо она.
Но реабилитации нет. И нет возможности ее выбить по квоте. Все опять повторяется заново. Женина реабилитация — это швабра в ее окрепших руках, которой она ежедневно моет полы в своей квартире. «Недавно лежим с мужем, я отвернулась — и вдруг чувствую, что он меня ущипнул за ногу. Поворачиваюсь, а он так радостно смотрит: «Ты не обманываешь? Ты действительно это почувствовала?!»
Ему, вчерашнему мальчишке, труднее всех. Одно дело влюбиться в молодую, красивую, озорную девчонку — и совсем другое ухаживать за прикованным к кровати инвалидом. «Илье… Ему просто некуда деваться… Он чисто физически должен быть всегда со мной», — не сдерживает слез Женя. Наверное, это и есть любовь.
Расследовать нечего
Первые три года у Моисеевых ушли на то, чтобы прийти в себя. Поэтому в Следственный комитет Женя обратилась только в середине 2017-го. «Да, я считаю, что врачи должны понести ответственность за то, что я стала инвалидом первой группы», — уверена девушка.
Заявление в СК она написала сама. Как уж сумела. Понятное дело, что средств на адвокатов у ребят не было.
Приехал из Тамбова молодой следователь. Внимательно выслушал. Покивал головой. Пообещал, что виновные будут наказаны.
После его отъезда Жене сначала позвонили из тубдиспансера, где очень ругались, что она нажаловалась на отсутствие у них противопролежневого матраса, а затем из роддома — тоже выражали недовольство. Так Женя поняла, что процесс пошел.
Но, увы, вскоре выяснилось: доказательств, что ее лечили непрофессионально, не осталось, роддом вообще ни при чем, а история болезни Евгении Моисеевой в туберкулезном диспансере безвозвратно потеряна — якобы была авария горячего водоснабжения, и все бумаги утонули.
К тому же лечили молодую женщину в тубдиспансере вне рамок медицинского страхования, так положено по закону, и претензий к больнице со стороны тех же страховщиков быть не может: «Учитывая вышеизложенное, у страховой медицинской организации отсутствуют основания к проведению экспертизы качества оказания Е.И.Моисеевой медицинской помощи в ГБУЗ «Тамбовский областной клинический противотуберкулезный диспансер».
Все тело Жени покрыто застарелыми следами от пролежней. Большие, в палец толщиной, углубления на ногах, там, где сгнили живые ткани. Где от кожи до кости буквально ничего не осталось. Сзади — на крестце — рана глубиной в половину чайной чашки, из которой мы с Женей пьем чай. До сих пор трескается кожа. На ноге — вмятины поменьше, но все равно очень заметные.
Половину пятки пришлось ампутировать. Женя тогда лежала на химиотерапии, ногу согнули в колене и оставили так. «Я просила санитарочку, чтобы та ее вовремя опустила. Но она забыла, докричаться я не смогла, дотянуться до ноги тоже, и та так и простояла без движения несколько часов».
До больницы из деревни добираться полдня
Врачи в ответ обвиняют саму женщину-инвалида, что, дескать, встала на учет в женскую консультацию слишком поздно, посещала гинеколога нерегулярно. И вот результат. Кому какое дело, что до больницы из их деревни добираться полдня. Разве Женя виновата, что у них нет даже фельдшера. Хотя, конечно, врачи в этом тоже не виноваты — это все оптимизация…
В силах ли Женя Моисеева бороться с хорошо организованной группой специалистов, которые в любом случае сумеют защитить себя? А где не получится, там поможет авария горячего водоснабжения, испортившая документы, и все концы в воду.
«На сегодняшний день мне приходят одни отписки — то мое дело в январе 2018-го вообще закрыли, то в апреле вроде бы начали расследовать заново. Я даже выяснить из своей деревни толком ничего не могу», — вздыхает Женя. Наверное, она уже опоздала — срок давности по «халатности», а только эту статью можно инкриминировать медикам, истек. Если в этом ее деле не появится новых открывшихся обстоятельств, никто не понесет уголовной ответственности. Евгения может, конечно, сама обратиться с иском в гражданский суд, сама доказывать вину врачей, но в своем теперешнем положении вряд ли способна на равных бороться с медицинскими воротилами.
«Через месяц ровно пять лет с того дня, как все это случилось. Я хочу стоять на своих ногах, я хочу быть настоящей матерью своих мальчишек — они-то за что страдают?» — не может успокоиться она.
В этом году старший Ратибор идет в подготовительный класс. Женя так хочет его проводить. Но школы, как и больницы, в их деревне тоже нет, до нее нужно ехать, на инвалидной коляске не получится, а машину ей предоставить отказались. Хотя и положено.
«К тому, кто принимал у меня роды, к тому, кто сказал, что я обречена и поэтому квота на лечение в Москве мне не нужна, когда я выздоровею, лично доеду до этих людей и посмотрю им в глаза», — уверена она.
…Да, бывают врачебные ошибки и случайности, приведшие к трагедии, когда никто не виноват, просто так получилось. Но случаются и врачебные преступления, циничные, когда очевидную вину медиков просто спускают на тормозах. Рассчитывая на то, что потерпевшая сторона слишком слаба и не сможет бороться за свои права.
По статистике Генпрокуратуры за последние пять лет число уголовных дел, связанных с врачебными ошибками, возросло почти в шесть раз — с 311 в 2012-м до 1791 в 2017-м. Но в ответ на инициативу Александра Бастрыкина ввести в Уголовный кодекс отдельную статью о ненадлежащем оказании медицинской помощи, а не просто за «халатность», медицинское сообщество решило объединиться в Лигу защиты врачей, чтобы отстаивать свои интересы, обороняясь от правоохранительных органов и заодно от пострадавших больных.
Евгения Моисеева — идеальный пациент с целым ворохом экспертиз, и если уж начинать по-серьезному расследовать те самые врачебные преступления, то почему бы Следственному комитету не взяться именно за ее дело? Молодой мамы, до сих пор надеющейся на то, что однажды она встанет на ноги и обнимет подросших сынишек. Ей для этого сегодня нужно немного — реабилитационный курс в специализированном учреждении. Неужели в целой стране ей некому помочь?
По материалам: “MK.RU”
