8 июня в России отмечается профессиональный праздник – День соцработника
Несмотря на важность и востребованность этой профессии, зарплаты социальных работников в стране остаются крайне низкими, в ряде регионов едва превышают 10 тыс. рублей (речь, конечно, не идёт о начальстве соцслужб – там совершенно иной порядок цифр). В Москве зарплаты самые высокие – около 40 тыс. И это притом что средняя зарплата москвича превышает 100 тыс. рублей.
О том, каково это – жить в Москве и ухаживать за пожилыми людьми, «Октагон» поговорил со Светланой Мукубеновой. Больше восьми лет она работает в Московском Доме ветеранов войн и Вооружённых Сил социальным работником – сиделкой. Сегодня на её попечении пять пожилых жительниц Восточного округа Москвы.
– Кто вы по профессии и как давно работаете соцработником?
– Я окончила Ставропольский техникум связи, работала по профессии около 20 лет, дослужилась до звания ветерана труда. Затем ещё 15 с половиной лет работала в МЧС диспетчером службы в пожарной части посёлка Кетченеры в Калмыкии. Я очень любила свою работу, но восемь лет назад мне пришлось её оставить. Младший сын поступил в московский вуз, и мне хотелось быть поближе к нему. Когда мы переехали, я устроилась на работу в московский дом ветеранов. Об этом месте узнала от своей знакомой и сразу поняла, что хочу работать именно там. Мне очень хотелось помогать. У меня такой склад характера. Может, сыграло свою роль воспитание, может быть, то, что я по вероисповеданию буддистка.
– Когда приступили к своим обязанностям, какие были трудности? Всё-таки помогать людям по телефону и при близком физическом контакте – очень разные вещи. Расскажите про свой первый опыт.
– Не сказала бы, что было трудно. Мой первый подопечный был Михаил Матвеевич Остроухов (Интервью с ним «Октагон» записал в преддверии юбилея Победы в 2020 году, тогда ему было 96 лет, в октябре 2020 года он скончался. – τ.). Мы провели с ним вместе семь с половиной лет. Поначалу он ещё мог выходить из дома, мы вместе гуляли, сидели в сквере, ходили в парикмахерскую. Но постепенно время и болезни взяли своё, и он утратил возможность сам себя обслуживать, хотя по мере сил во всём мне помогал. Он был настоящий джентльмен. И все мои обязанности были для меня чем-то естественным.
Кстати, он никогда не называл меня сиделкой или Светой, хотя у нас разница в возрасте больше 30 лет. Обращался на «вы» и по имени-отчеству или говорил: «моя помощница», «голубушка» и даже в шутку «пресс-секретарь». А я его воспринимала как близкого человека, как дедушку. Он любил, когда его так называли.
– И вы никогда не ссорились с ним?
«У нас бывали такие горячие споры по поводу политики! Бывало, повздорим, но потом быстро миримся».
– Представьте себе, когда находишься вместе в замкнутом помещении 24 часа в сутки, конечно, не хочется оставаться в ссоре. Он всегда первый шёл на контакт. Говорил: «Светлана Алексеевна, я несколько погорячился». Я извинялась за то, что излишне настаивала на своём мнении. А он парировал, говоря мне, что я личность и всё правильно делала. Ни разу не было такого, чтобы я заплакала или ушла, хлопнув дверью.
– Пожилые люди часто бывают сложными в общении, даже вздорными. Как вы считаете, вам просто повезло?
– Мы с ним были очень похожи. Любили вместе слушать военные песни, целыми днями читали стихи, разные интересные изречения. Он совсем не видел, я была его глазами, но, думаю, если бы со зрением было всё в порядке, он был бы активным блогером. Мы вместе вели общую тетрадь, куда он просил меня записывать цитаты, которые нам нравились. Бывало, я ему читаю какое-то стихотворение, у меня самой подступают к глазам слёзы, смотрю на него, а он – такой большой, широкоплечий – сидит и плачет. При этом он был очень терпеливым, 75 лет прожил без ноги, а в последнее время мучился от болей. У него был рак четвёртой стадии, но мы ему об этом диагнозе так и не сказали. Он был такой впечатлительный и ранимый, что, если бы узнал, раньше бы ушёл.
– Эта тетрадка, про которую вы говорите, сохранилась? Вы не взяли её себе на память?
– Мы эту тетрадку вели для внучки Михаила Матвеевича. Когда его не стало, сын предложил мне забрать её себе, потому что Сонечка в пятом классе учится, ей это пока не нужно. Но я посчитала, что эта тетрадь должна оставаться в их семье, и отдала её его сестре. Ей сейчас 88 лет, она очень интересный, творческий и до сих пор активный человек. Так что тетрадь перешла к ней.
– А вы что-то сохранили на память? Может, сам Михаил Матвеевич вам что-то дарил?
– На память остались воспоминания. А он дарил конфеты или мог просить купить себе от него цветы, он же не мог уже выходить. Я покупала, он был доволен. Не видел, но ощупывал их. Как-то раз я купила себе от него тортик, он сказал, что это вредно. Уж очень тщательно следил за питанием, заботился и обо мне, и о себе. Если честно, я думала, он никогда не умрёт.
– Простите за этот вопрос, но это при вас случилось?
– Это случилось очень неожиданно, рано утром. Он меня позвал, попросил пить. Я ему дала водички, он пожаловался, что холодная. Я сделала погорячее, он попил и спросил, почему вода такая горькая. Я приподняла ему голову, дала ещё попить, спрашиваю: «А сейчас?» – «Сейчас, – говорит, – лучше, но всё равно горчит». А потом, не успела я ещё стакан поставить, у него голова запрокинулась, и всё. Я думала, он потерял сознание, звала его, потом сразу вызвала скорую.
«Поначалу было такое хладнокровие. Пока они ехали, я даже стала мерить ему давление. Тонометр давал сбой. Я не испугалась, думала, что прибор сломался или села батарейка. А потом приехала скорая, и они констатировали, что он умер. Я сначала всё равно не верила, ждала, что он проснётся».
Потом осознала, меня стали успокаивать. Пришёл участковый, тоже успокаивал меня, очень чуткий оказался. А потом я не то чтобы смирилась, а стала думать о том, что Михаил Матвеевич перестал страдать. У него ведь были очень сильные боли, обезболивающее он принимал, только когда станет совсем невмоготу. Такой был мужественный человек.
– В таких ситуациях работодатель даёт возможность какое-то время не работать?
– Да, два дня. Я ходила на отпевание и на похороны.
– И потом сразу вам дали нового человека?
– Да, ему было ровно 100 лет. Он сам ходил по квартире, обслуживал себя, но совсем не слышал. Мы с ним переписывались. У него был каллиграфический почерк. Прошёл всю войну. Но с ним я была всего четыре месяца. Он умер в моё отсутствие, у меня был выходной, а с ним находилась подменная сиделка. С тех пор и я работаю подменной сиделкой, мне так проще. У меня сейчас пять бабушек, все лежачие, одной 103 года. Тоже все очень хорошие, но вот интересно – бабушки, если что-то рассказывают, то больше говорят о том, что происходит сейчас – что ела, что пила, – меньше делятся воспоминаниями.
– А почему вам так работать проще?
– Проще, потому что сегодня я у одной бабули, завтра иду к другой. Меняются впечатления.
– Не хотелось уйти вовсе?
– Пока могу, пока знаю как, буду работать. После ухода Михаила Матвеевича было желание уволиться и уехать, но потом появились новые подопечные – и всё снова закрутилось. Но вообще мне иногда кажется, что у меня какая-то психика ненормальная. Вижу, например, едет скорая, и плачу, как представлю, кто там или к кому она едет, что человеку сейчас плохо. Иногда даже от мультфильмов плачу.
– Вам не тяжело с таким чутким сердцем в Москве? Не отталкивает она?
– Меня расстраивает отношение к пожилым. У нас в Калмыкии нет домов престарелых, старики никогда не бывают одинокими. А здесь очень много одиноких, хотя у них есть дети и внуки. Честное слово, я этого не понимаю.
– Осуждаете?
– Просто не могу понять. Например, у меня была моя мама, она меня родила, научила разговаривать, ходить, держать ложку, ручку. Потом она стала как маленький ребёнок. Почему я должна её бросить? Некоторые начинают психовать, ругать за то, что старый человек может обронить крошки хлеба, что он может как-то не так пахнуть. Так искупай, поменяй бельё, убери. Тебя же купали. Как на ребёнка можно обижаться за то, что он накрошил крошки хлеба или пролил суп?
– Вам в вашей семье тоже приходилось ухаживать за кем-то из близких?
– Я из многодетной семьи, нас было одиннадцать детей, я была десятой. Сейчас нас осталось пятеро. Наша мама прожила 90 лет. Когда она заболела, я ушла с работы, переехала к ней из другого города. И мы все ухаживали за ней по очереди. Потом заболел брат, он был чернобылец, и снова мы, подменяя друг друга, сидели с ним до последнего. Мне тогда даже пришлось ненадолго уволиться из дома ветеранов и оставить Михаила Матвеевича. Потом я к нему вернулась, когда брата не стало. Он очень ждал.
– А ваш отец?
– Он был единственным ребёнком в семье. В 20 лет в 1939 году ушёл в Красную армию на срочную службу, потом на фронт, был разведчиком. В 1943 году, когда Сталин ликвидировал Республику Калмыкию и наши земли отдали другим областям, всех калмыков как врагов выслали в Сибирь. Только потом мы узнали, что тогда отца из-за его национальности сняли с фронта и отправили в Широклаг (Широковский лагерь в Пермском крае – туда собирали с фронтов воинов-калмыков для строительства Широковской ГЭС. – τ.).
«Пользуясь случаем, хочу поздравить коллег с нашим профессиональным праздником и пожелать всем нам крепкого здоровья, благополучия, чтобы работа приносила удовлетворение и радость, чтобы наш труд был полезен, признан и оценён».
– А свою старость как вы видите?
– В кругу семьи. У меня старшая внучка учится в медицинском институте в Ростове. Как-то я её спросила, будет ли она за мной присматривать, когда я буду старой. А она сказала, что один день будет она, один день другая внучка. Я спрашиваю: «А почему?» Она говорит, что второй день будет за другой бабушкой присматривать.
– Где бы вы хотели жить после выхода на пенсию?
– В Калмыкии. У нас такие красивые тюльпановые поля, и все люди друг с другом здороваются.
– Вы мечтаете о чём-то?
– В детстве мечтала стать оперной певицей. По телевизору и с пластинок на проигрывателе учила все арии. Была вылитая Фрося Бурлакова. У нас был палисадник, мы устраивали концерты, ставили с девочками номера, наряжались. Я была всегда Кармен. Но продолжить не удалось, потому что начались проблемы со связками. У меня и сейчас временами пропадает голос. Тогда я начала танцевать в народном ансамбле и протанцевала до 35 лет. Даже в Америку хотели ехать выступать, но не получилось. А сейчас я читаю стихи. Кстати, недавно заняла первое место в конкурсе в нашем доме ветеранов. Я читала стихотворение Майи Румянцевой «Баллада о седых». Хотите, я вам почитаю?
Евлалия Самедова
По материалам: “Октагон”
