Сталин знал о готовящейся войне, но не был к ней готов
Какими на самом деле были первые часы Великой Отечественной войны? Правда ли, что 22 июня 1941 года Сталин заперся на Ближней даче и беспробудно пил, а “телеграммы” Зорге были сфальсифицированы? Действительно ли, перед войной в руководстве страны действовала “пятая колонна”?
По словам директора Российского государственного архива социально-политической истории Андрея Сорокина, общество не очень-то интересуется историческими источниками. Это видно по листам использования документов. «Загляните, к примеру, в эту папку из личного фонда Жданова, прямо относящуюся к так нашумевшей теме блокады Ленинграда. И вот, пожалуйста, лист использования. Единственная запись: 28 января 2014 года. И ту сделал ваш покорный слуга. А документы рассекречены 16 лет назад», – рассказал Сорокин в беседе с журналистами «Российской газеты».
Между тем внутри – никому не известный проект строительства железной дороги по льду Ладожского озера, аналитическая записка о борьбе за коммуникации в блокаду со статистическими таблицами, с картами, схемами и прогнозами замерзания озера, сделанными специалистами Балтийского флота. И кроме Жданова семьдесят лет назад к этим документам никто не прикасался, сетует директор РГАСПИ.
Почти два дня без Хозяина
Существует версия, что Сталин так был шокирован началом войны, что несколько дней не руководил государством, заперся на Ближней даче в Кунцеве и пьянствовал. Главный специалист РГАСПИ Юрий Сигачев заявляет, что хрущевская версия о том, что Сталин неделю или месяц находится в шоке (Никита Сергеевич по-разному называл этот срок), не выдерживает никакой критики. Сигачев показывает документ: отрывок за 21-28 июня 1941 года из Тетрадей (журналов) записей лиц, принятых Сталиным в Кремле. Затем указывает на папку, в которой аккуратно записаны все посещения, начиная с 27 июля 1940 года по 14 октября 1941 года. Это полный массив записи дежурных секретарей Сталина.
«Но дыма без огня не бывает, – говорит историк. – После взятия вермахтом Минска, 28 июня Сталин вместе с Молотовым и Микояном в Генштабе ругают Жукова за то, что у него нет связи с войсками. И вождь бросает (известно из воспоминаний Микояна): “Ленин оставил нам такое государство, а мы его про…ли”. Потом в сердцах хлопает дверцей автомобиля и уезжает на Ближнюю дачу». Так что можно с точностью утверждать, что Иосиф Виссарионович около полутора суток – 29 и 30 июня – страной не руководил, говорит Сигачев.
В это время Хозяин, как его называли соратники, никого к себе не вызывал. А 30-го по инициативе Молотова и Берии члены Политбюро поехали на Ближнюю дачу и там, как пишет Микоян, застали Сталина в растерянности. По мнению Микояна, вождь решил, что его хотят сместить. Что, впрочем, маловероятно: Молотов был подчинен стальной воле будущего вождя еще в 1917 году, в дни Октябрьской революции, да и все остальные были у Сталина в кулаке, пишет «Российская газета».
В этот день на даче создается Государственный комитет обороны. В архиве есть подлинник документа. Судя по нему, дело обстояло следующим образом. Собравшийся с силами Хозяин потребовал от “штатного писарчука” Маленкова необходимый текст. Тот присел у краешка обеденного стола и принялся строчить красным карандашом в блокноте. Потом начали обсуждать написанное и вносить поправки. Решили указать, что постановление должно быть подписано не только Сталиным от имени ЦК и Совнаркома – нужно подписать и за отсутствующего декоративного президента страны Калинина. Местом принятия документа указали, конечно, Кремль. Решили признать, что сложилось чрезвычайное положение. Отметили, что нападение врага было вероломным. Эти и другие мелкие исправления Маленков тут же вносил в текст простым карандашом. Приложил руку и Сталин: вставил в третий пункт слова “всех граждан”, а вместо слова “хозяйственные” начертал “комсомольские”. Показательна и правка Молотова, который слово “страна” синим карандашом заменяет на слово “родина”, рассказывают историки архива.
По словам Андрея Сорокина, глядя на эти непрезентабельные странички с чрезвычайной важности текстом, понимаешь, была страна готова к войне или нет. «Я как руководитель государственного учреждения в своем сейфе храню целый ряд наставлений и инструкций, которым надо следовать в случае возникновения разного рода чрезвычайных ситуаций. Совершенно очевидно, когда мы держим в руках документ, наспех написанный от руки, что таких инструкций, такого “руководства по эксплуатации” высшее руководство на случай начала военных действий не имело», – уверен Сорокин.
Точная дата войны сообщалась
Создание ГКО, решение о котором записано буквально на коленке, было результатом полуторадневного шока, продолжает Сигачев. Маленков где-то на углу стола в малой столовой ближней дачи набросал этот текст. Все это происходило без стенографисток, помощников. Скорее всего, потом Маленков надиктовал постановление в редакцию “Правды” по телефону. Недаром о нем Молотов говорил, что “Маленков у нас телефонщик”. Машинописный вариант изготовлен явно позднее. Следующим экземпляром был текст о создании ГКО в газете “Правда”.
Однако что же делало руководство 22 июня? Почему по радио выступал Молотов, а не “первое лицо”? На этот счет существует несколько версий. По одной из них, у Сталина обострился ларингит, поэтому он не мог выступать.
22 июня в 3.15 Жуков позвонил на Ближнюю дачу в Кунцево и сообщил о том, что начались бомбежки. Сталин дал команду Поскребышеву собрать не только узкий состав Политбюро из тех, кто был в Москве, но и военных. И они собрались в кремлевском кабинете вождя. Это четко зафиксировано в Тетрадях (журналах) записей лиц, принятых Сталиным.
«В 5.45 в дневнике дежурного мы видим первую запись о том, что в кремлевский кабинет Сталина входит целый ряд товарищей, – говорит Сорокин. – Это Молотов, Берия, Тимошенко, Мехлис, Жуков. Молотов вышел в 12.05, Берия в 9.20. Тимошенко, нарком обороны, вышел в 8.30 вместе с Мехлисом и Жуковым. Маленков входит позднее, в 7.30. Весь список 22 июня состоит из 29 посетителей, некоторые заходят к Сталину в кабинет по нескольку раз. Это и Молотов, и Берия, и Жуков, и Микоян, и Каганович, и Вышинский, и нарком Военно-Морского флота Кузнецов. Последняя запись под номером 29 свидетельствует о том, что Берия вошел к Сталину в 16.25 и вышел через 20 минут».
Следующая запись датирована 23 июня. В 3.20 утра к нему заходят Молотов и Ворошилов, через пять минут Берия и другие.
Получается, что нападение на Советский Союз для нас было неожиданностью? Это далеко не так. По крайней мере в архивах РГАСПИ хранятся “телеграммы Зорге”, где разведчик называет точную дату начала войны. Кстати, вместе с ними находится и знаменитая резолюция Сталина на донесение Меркулова: “Не послать ли ваш источник к е… матери!”.
Историки напоминают, что в высшее руководство СССР приходило множество сигналов, в которых назывались разные сроки начала войны. Некоторые из них к 22 июня уже истекли. Получается, что Сталин был дезориентирован. «Но если такое множество сигналов говорит о том, что на достаточно коротком отрезке времени должны начаться военные действия, по моим представлениям, долг любого руководителя предпринять некоторые предупреждающие шаги, – продолжает Андрей Сорокин. – А мы видим, что этих шагов сделано не было. Кто-то что-то предпринимает на свой страх и риск. К примеру, нарком Военно-морского флота Кузнецов приводит части Балтийского и Черноморского флотов в боевую готовность своим собственным решением, несмотря на то, что имеет прямое указание Сталина этого не делать, избегать провокаций, не шевелиться».
Ни дисциплины, ни связи
Историки показывают документы, которые проливают свет на состояние управления в начале войны. Например, расклейка телеграфной ленты, в которых – записи разговоров по прямому проводу главнокомандующего с командующими фронтов. Общаются по телеграфу, не по телефону или радио. Можно представить, какова оперативность такого общения! И так Верховный главнокомандующий “разговаривает” не только с командующими фронтов, но и с армиями и дивизиями. Не имея адекватных результатов от разговоров с высшим командованием, Сталин вынужден спускаться на уровень тактических соединений. И это тоже характеризует и состояние управления войсками и степень дезорганизации.
Есть еще пример. Сталин переговаривается с командующим войсковой группы по прорыву блокады и сообщает ему, что в Москве принято решение ее переподчинить. Командующий армией отвечает: “…у меня очень плохая связь с Ленинградом… Лучше было бы, чтобы генштаб увязал наши действия”. Сталин: “Но у генштаба меньше связи с Лен.фронтом, чем у вас”. И это тоже к вопросу об уровне подготовки к войне и состоянии технических средств связи, о глубине пропасти, на краю которой оказалась наша страна осенью 1941 года. Документов, которые рисуют такую чрезвычайно тяжелую обстановку, очень много. В том числе и касающиеся дисциплины в рядах Красной Армии.
«Надо вспомнить о четырех миллионах советских военнопленных первого периода войны, донесениях о сдаче в плен, многочисленных нарушениях воинской дисциплины. В документах, касающихся обороны Ленинграда, я нашел замечательный отчет второго секретаря обкома, посланного Ждановым инспектировать один из участков фронта. В нем сообщается: стрелковая дивизия (номер такой-то) без приказа “в ночь с 20 на 21 число отошла в глубокий тыл… на 70 км от линии фронта… это рекорд, которого не знает история… ведется следствие”», – цитирует документ директор архива.
Была ли «пятая колонна»?
Накануне войны, как известно, ходили слухи о некой “пятой колонне” в руководстве страны, о вредительстве и предательстве в армии. Юрий Сигачев, комментируя их, напоминает: нужно понимать, где в документах НКВД сконструированные работниками ведомства военно-фашистские заговоры, а где – правда. И перед самой войной, и во время войны до 1943 года продолжали арестовывать по показаниям 1937-38 годов.
Андрей Сорокин дополняет ту картину и вспоминает, что 23 июня по показаниям военных, репрессированных еще в 1937-1938 гг. по обвинению в заговоре и шпионаже, был арестован замнаркома обороны Кирилл Мерецков. В архиве есть интересная папка из личного фонда Сталина. В ней – совершенно секретная справка с перечнем арестованных генералов. Это многостраничный список.
«Если даже согласиться с той посылкой некоторых наиболее активных пропагандистов идеи о том, что “пятая колонна” существовала, и ее надо было уничтожить, следует признать, что усилия высшего руководства в этом отношении оказались мало эффективны», – признает Андрей Сорокин.
Однако в целом этот вопрос только начал изучаться. По словам директора архива, трудно упрекать 70 миллионов человек, не по своей воле оказавшихся на оккупированной территории, в том, что они, пусть и косвенно, сотрудничали с оккупантами. «Хотя если крестьяне продолжают пахать, сеять, убирать урожай, а у них оккупационные власти отчуждают его в свою пользу. Разве можно говорить, что они работают на противника? Пусть и под принуждением. Другое дело – полицаи, участники Русской освободительной армии или ОУН-УПА на Украине или аналогичные формирования в Прибалтике», – комментирует историк.
«…разгрузить Ленинград от лишних едоков»
Наступление вермахта и отступление Красной Армии было настолько стремительным, что эвакуацию организовать не успевали. Материалы по Ленинградской блокаде как раз свидетельствуют о нерасторопности руководства города. Сталин еще в августе 1941 года задает вопрос Жданову: “Почему вы не эвакуируете население?” В середине января 1942 года Микоян пишет главному человеку в Ленинграде: “…автотранспорт, идущий за продовольствием…, мало используется для эвакуации… населения. Необходимо усилить эвакуацию, чтобы разгрузить Ленинград от лишних едоков”. Только после этого начинается активная эвакуация – в двадцатых числах января, когда уже прошли голодный ноябрь, декабрь, январь…
И Ленинград был не единственным городом, где голодали. Андрей Сорокин напоминает, что карточки в стране на продовольствие существуют с июля 1941 года. Из переписки Микояна со Сталиным мы узнаем о голоде в армии. Главное интендантское управление Красной Армии в экстренном порядке решает вопрос об обеспечении продовольствием войсковых частей и госпиталей, расположенных в Кировской области, критическая ситуация в том же январе 1942 г. складывается с продовольствием и фуражом на Карельском и Калининском фронтах, где “имеются случаи смерти от истощения”. В архиве существует письмо секретаря ЦК КП(б) Эстонии, который жалуется в центр о состоянии с питанием в эстонской стрелковой дивизии: “Люди сильно истощены, кормить нечем…”.
Андрей Сорокин заключает, что даже знание трудных страниц истории той войны не лишает его патриотического настроя. «Нормальный, реальный, практически действенный патриотизм только таким и может быть. Если мы не знаем своих ошибок, если мы их не анализируем, это патриотизмом назвать нельзя. К слову, широко распространенная максима Гегеля: “История учит тому, что она ничему не учит”, была оспорена сто лет назад Василием Ключевским, который в своих дневниках написал: “Не цветы виноваты, что слепой их не видит”. Мне кажется, что это точная формула, которую мы все должны иметь в виду, начиная разговор об истории, о трудных ее вопросах», – цитирует историка «Российская газета»
Андрей АРТЕМЬЕВ
Фото: slideshare.net
